Может быть, наиболее полно они проявились в следующей формуле Рейнольдса: «Красота и величие искусства состоят, по моему мнению, исключительно в способности подниматься над единичными формами, местными обычаями, частностями и деталями всякого рода». Это, конечно, чисто классицистский принцип, искусственно противопоставляющий общее — частному, обобщение — детали.

Собственное творчество Рейнольдса тоже развивалось в рамках классицизма, хотя талант художника нередко выводил его за пределы слишком узких догм. Будучи великолепным колористом и мастером композиции, Рейнольдс обладал огромной трудоспособностью и нередко создавал (при помощи учеников) по 100 портретов в год. Свыше двух тысяч портретов государственных деятелей, выдающихся писателей (в том числе — Голдсмита и Стерна), актеров имеют огромную историческую ценность: перед нами — вся официальная Англия того времени. Но парадная и несколько условная монументальность верного классицизму художника нередко приводила к идеализации и некоторой «аристократизации» модели, тем более, что большинство заказчиков именно этого и ожидали.

Особенно часто эта классицистская «способность подниматься над единичными формами» и «деталями всякого рода» проявляется в женских портретах Рейнольдса. Таков, например, портрет Джорджианы, герцогини Девонширской с ребенком, новаторский по сюжету. В самом деле, сюжет как будто чисто домашний, семейный, буржуазный, даже сентиментальный; не случайно этот портрет выполнен в 1786 г., когда стихи Юнга, Грея и Коллинза давно вошли в мир интеллигентного человека. Но почему-то интимная сцена игры матери с ребенком превращена в парадную композицию — очень тонкую и мастерски выполненную, но все-таки именно театральную композицию на тщательно продуманном фоне. Ребенок взмахнул ручками именно в тот момент, когда он оказался между тяжелой и, видимо, роскошной драпировкой и отличной вазой античного типа, а сама Джорджиана... что ж, если снять с ее левой руки ребенка, эта женщина сразу окажется светской дамой, доверяющей свою руку партнеру по танцам. Совсем в ином ключе выполнен подлинно реалистический портрет Сэмюэля Джонсона — истинный шедевр портретного искусства Рейнольдса. По имени изображенного на этом портрете человека английские историки нередко называют всю вторую половину XVIII в.— «век Сэмюэля Джонсона».

Сэмюэль Джонсон — живое воплощение противоречий художника своего века. Кроме литературных очерков и трудов по истории поэзии, кроме многочисленных эссе и историко-литературных набросков, которыми Джонсон прославился среди современников, он и сейчас знаменит среди английской читающей публики самим своим обликом, запечатленным его другом Джемсом Босуэллом в «Жизни Сэмюэля Джонсона». Эта книга, содержащая многочисленные высказывания Джонсона (Босуэлл тщательно заносил их в свой дневник), гораздо больше известна современному читателю чем труды самого Джонсона. Между тем это был выдающийся ученый, составивший «Словарь английского языка» — очень важный памятник английской культуры XVIII в. В качестве языковеда Джонсон пришел к новому для его времени выводу о языке как о живом организме, развитие которого не зависит от каких-либо правил ученых педантов; «слова ежечасно меняют свои отношения,— писал он,—и определить их в словаре так же трудно, как с точностью зарисовать очертания рощи по ее отражению в воде во время бури».

В прямом противоречии со своим другом Рейнольдсом, который призывал «подниматься над... деталями всякого рода», Джонсон полагал, что главная задача биографа (а это значило в то время — романиста и вообще художника) — ввести читателя в «мелкие детали повседневной жизни». Казалось бы, отсюда один шаг до признания сентиментализма. Но Джонсон относился к новому течению отрицательно, хотя и помог Голдсмиту войти в «Литературный клуб», в котором, наряду с Рейнольдсом, занимал руководящее положение.

Чем же привлекал Джонсон своих современников и потомков? Тем ли, что он — лирический поклонник муз, животных и детей, был одновременно во многом циником? Тем ли, что, стоя на вершине духовной культуры, он был обжорой и неряшливым человеком? Иначе говоря — тем ли, что это был типичный англичанин — добродушный чудак, воспетый Филдингом, Смоллетом. Голдсмитом, Стерном, а еще через полвека — Диккенсом и Теккереем? Да, конечно, и всем этим, но прежде всего тем, что в личности и во взглядах Джонсона воплотились все противоречия его эпохи, во многом сохранившиеся и в последующие периоды. Джонсон был человеком «золотой середины» — а ведь именно это и нужно было английской буржуазии: идеологическая борьба против олигархии (и ее орудия — классицизма), но борьба умеренная, компромиссная, не доводящая до крайностей. А Джонсон был именно таков: он не принимал Стерна, но выступал против догм классицизма; отказался от покровительства лорда Честерфилда, но принял пенсию от короля; великолепно понимал двойственность буржуазного прогресса, но считал, что «наживать деньги» — самое «невинное занятие». Прогрессивный консерватор или консервативный прогрессист — вот кем был Сэмюэль Джонсон, и поэтому он был возведен в степень «национального учреждения».

А теперь вернемся к портрету Джонсона, выполненному Рейнольдсом. Все, что сказано выше о Джонсоне, есть в этом замечательном произведении — и небрежность туалета, и тучность, и близорукость... Но главное — есть сложный характер Джонсона — умудренного жизненным опытом человека и мыслителя, ученого, умеющего проникнуть в сущность вещей, и в то же время — некая беспомощность мысли и, может быть, насмешка над этой беспомощностью, и даже скорбь о ней. И — никакого реквизита — к этому лицу нечего добавить. Так и кажется, что позирующий другу Джонсон сейчас произнесет одну из своих излюбленных фраз, нередко раздражавших художника. «Надо быть дураком, чтобы писать не ради денег»,— вероятно, скажет он, и ему не придется даже менять изгиб губ —- он и так достаточно ироничен. Или, может быть, он скажет, как говорил Босуэллу: «Когда мясник заявляет всем, что его сердце обливается кровью за родину, он не испытывает, в действительности, ни малейшего неприятного чувства». Весьма вероятно, потому что его умные, много повидавшие глаза насквозь вид

Если по глубине и проникновенности психологической характеристики портрет Сары Сиддонс весьма типичен для Гейнсборо, то по манере исполнения — резкости черт лица, контрастности цвета — эта работа представляет собой скорее исключение в его творчестве. Классицизму, преобладающему в официальной эстетике королевской Академии художеств, членом-учредителем которой был Гейнсборо, этот художник противопоставлял непосредственное восприятие натуры, всегда эмоционально окрашенное и очень близкое к идеям и образам сентиментализма.

Гейнсборо вынужден был писать немало парадных «ван-дейковских» портретов, причем, желая подчеркнуть преемственность, он одевал свои модели в костюмы XVII в. Но даже в этом случае Гейнсборо удавалось сочетать парадность с интимностью, человечностью образов.

Знаменитый «Голубой мальчик» — при всей декоративности костюма, обобщенности фона замечателен именно этой непринужденностью, естественностью позы, бесхитростной ясностью юного лица, очень живого и переменчивого. Столь же сложен и хранящийся в Эрмитаже портрет герцогини де Бофорт. Конечно, он декоративен, но в то же время мечтательное, одухотворенное лицо женщины, с устремленным вдаль, мимо зрителя, взглядом, полуоткрытыми губами, непринужденным жестом руки — все это бесконечно далеко от классицистских канонов, как далеки от них и воздушность, почти бестелесность образа.

Гейнсборо умел не только внести даже в традиционный парадный портрет глубокую психологическую характеристику, но и передать настроение человека; вот почему его работы не оставляют зрителя равнодушным и сохраняют до наших дней свое чисто эстетическое, а не только историческое значение. Гейнсборо писал мелкими мазками, нередко свободно вкрапливая один цвет в другой, и картины его поэтому очень близки к быстро меняющейся натуре, жизненны, переменчивы. Это новаторство в области живописной техники, во многом приближающееся к будущим достижениям импрессионистов, порождалось не просто жаждой новизны, а именно идейно-эстетическими задачами, которые ставил перед собой художник. Легкость, музыкальность его полотен (недаром второй страстью Гейнсборо была музыка) великолепно выражали специфическими средствами живописи сентименталистское неверие в «царство разума».

Наконец новаторство Гейнсборо с наибольшей очевидностью проявилось в его пейзажах, которые положили начало английской Школе пейзажистов первой половины XIX в. Художник, достигший наибольших высот в этом жанре,— Джон Констебль писал впоследствии, что пейзажи Гейнсборо всегда вызывают у него слезы. Сам Гейнсборо настолько любил ландшафт «старой Англии», что пытался даже портреты писать на фоне пейзажа, который приобретал у него самостоятельное значение и отнюдь не носил условного характера, как у его предшественников-классицистов.

Социальный протест, хотя и весьма пассивный, свойственный ранним сентименталистам, приобретает несравненно большую остроту во второй половине века. Оливер Голдсмит (1728—1774), Уильям Каупер, Джордж Крабб смотрят на современную деревню не как на идиллическое убежище для разочарованных душ, а как на средоточие нищеты, разорения, рабского труда, невежества. Голдсмит скорбит о «Покинутой деревне» («Где вы, луга, цветущий рай? Где игры поселян, весельем оживленных?»), но идеализирует лишь ее прошлое; к настоящему же он подходит как реалист, видящий, что сыны «края утех... увы, отчуждены от родины своей!»

Значительно более широк диапазон тем и проблем, охваченных сентименталистской прозой. Не ограничиваясь скорбью о разрушении английской деревни, Голдсмит-романист выступает как противник собственнического мира. Его «Векфильдский священник» (1766) — не просто роман о несчастной судьбе викария Примроза, но и своеобразный гимн человеку, презирающему богатство:

«От потери состояния, — говорит он, — гордость достойного человека только увеличивается». Голдсмит любит своего героя, но не может не видеть его беспомощности и наивности.

Еще в большей мере эта черта присуща крупнейшему писателю-сентименталисту Лоренсу Стерну (1713—1768). Это его роман «Сентиментальное путешествие» ввел в широкое употребление слово «сентиментальный». И все же он не слишком верит в добро как двигатель человеческих поступков, хотя любимые его герои действуют не по велению «здравого смысла», а именно по воле чувства. Но чувства могут оказаться весьма двойственными, и Стерн лукаво высмеивает своего героя Иорика, который отказал в подаянии нищему монаху, но тотчас смягчился, увидав очаровательную женщину.

Сентиментализм вслед за просветительским реализмом сделал новый шаг к преодолению классицистских канонов и к дальнейшему проникновению в глубины психологии человека. Эта тенденция нашла отражение и в других сферах художественной культуры, в частности в архитектуре и живописи.

Сады, окружавшие дворцы и дома сельских джентльменов, создавались в XVII и начале XVIII в. по строго классицистским канонам, заимствованным из Франции: это были «французские» парки, со строго геометрической планировкой, подстриженными деревьями, живыми изгородями из кустов, которым придавались искусственные формы, с обязательными скульптурными украшениями — свинцовыми статуэтками на перекрестках дорожек и вокруг цветочных клумб. В природу вносилось «разумное» начало. Но «разум» потерял свое обаяние в глазах современников сентиментализма. Мечтать в искусственном «французском» парке было невозможно. Постепенно здания, выполняемые в строго классическом стиле, мастера паркового искусства стали окружать уже «английскими» парками, безжалостно уничтожая все извращающие природу искусственные садовые конструкции. Английский парк, с его свободной планировкой, извилистыми дорожками, неожиданными поворотами, травянистыми склонами холмов, озерами, рощами и одинокими деревцами — одно из высших достижений английской художественной культуры XVIII в.

Любопытно, что даже те архитекторы, которые строго следовали принципам классицизма, как, например, придворный архитектор Уильям Чеймберс, обращаясь к парковому искусству, решительно рвали с классицизмом. Конечно, есть немалое противоречие в сочетании «классицистского» дома с «сентименталистским» парком, но это было одно из реальных противоречий английского искусства того времени.

Еще более ярко это противоречие обнаруживается в живописи, переживавшей бурный расцвет, начало которому положил У. Хоггарт, С ростом промышленной буржуазии расширялся круг заказчиков, которые желали украсить свои жилища картинами либо увековечить себя портретами кисти выдающихся художников.

В обстановке кризиса традиционное для просветителей осуждение пороков английской парламентской системы, ее антидемократического характера, разложения правящих клик приобрело более решительный и наступательный характер.

Именно в этот период Тобайс Джордж Смоллет (1721 — 1771), продолжая сатирическую линию Свифта и Филдинга, вводит в свои романы эпизоды, убийственно характеризующие не только систему выборов, поведение короля, двора, министров, но и последствия политики верхов для народа. В «Приключениях Родрика Рэндома» — типичном просветительском романе воспитания и нравов — нарисованы такие жуткие картины жизни военных моряков, издевательства офицеров над матросами, бездарности командования, которых до этого литература не знала. В последний период в творчестве Смоллета возникают и новые черты, определившие особенности его последнего романа «Путешествие Гемфри Клинкера»: не направляя острие сатиры против промышленной буржуазии как класса, Смоллет начинает сомневаться в благах буржуазного прогресса и в тех принципах морали, которые несет с собой капитализм. Если в 50-х годах Смоллет рассматривал жажду обогащения как «естественное право» и закономерное свойство личности, то спустя 20 лет его герой осуждает «всеобщий поток роскоши, затопивший всю нацию». Конечно, это еще нисколько не осуждение буржуазного строя в целом, а лишь критика «крайностей» стяжательства. Но в самой постановке вопроса ощущается уже кризис просветительского оптимизма, интересы личности и интересы общества начинают восприниматься уже не в гармонии, а в глубоком противоречии.

Однажды возникшая мысль о том, что строй, идущий на смену феодальному, отнюдь не идеальный «естественный» строй, повергла в смятение широкие круги общества, и это смятение, в сущности, лежит в основе нового литературно-художественного направления — сентиментализма. Просветительский «разум», превратившийся в руках буржуа в трезвый расчет, в «здравый смысл», ведет к эгоистическому принципу личной пользы, погоне за наживой. Поэтому тот, кто исходит только из «разумности» своих поступков, неизбежно придет к столкновению с интересами общества. Надо жить чувствами, дать им волю, действовать по их велению — тогда человек будет заботиться не только о себе, но и о других. В этой несложной концепции сентиментализма, таким образом, преобладает все та же просветительская вера в доброту «естественного человека»; надо только отказаться от чрезмерного рационализма, расчетов. Следовательно, сентиментализм не противостоит Просвещению, а развивается в его рамках как самостоятельное течение. Буржуазное по своей классовой природе, оно, однако, испытывает немалое влияние борьбы народных масс против разорения йоменов и ремесленников, а также против новых, капиталистических, форм эксплуатации.

Продолжая традиции Рена, они, однако, старались сочетать массивность и добротность зданий с элегантностью интерьеров, которым тоже придавали строго классические формы. Вообще связанная с сентиментализмом тенденция к времяпрепровождению в домашней обстановке, в кругу семьи привела к тому, что в XVIII в. резко усилилось внимание к меблировке, украшению жилищ предметами декоративного искусства. Великолепный краснодеревщик Томас Чиппендейл создавал очень удобную, целесообразную мебель, изящество которой вытекало из самой структуры и практических функций предмета. «Чиппендейловские» кресла приобрели европейскую известность. По этому же пути пошли и братья Адамс, которые тоже много занимались конструированием мебели, и в особенности Томас Шератон. Но у этих мастеров прочность конструкции сочеталась с легкостью, «женственностью» форм мебели, а также с усилением декоративных элементов. Мебель Чиппендейла и его последователей не оставалась только во дворцах знати, но проникала и в особняки буржуа, во многом влияя на формирование их вкуса.

Он весьма резко отзывался о правительствах 60-х годов, возмущался тем, что «военные экзекуции производятся без всякой меры» и вновь выдвигаются «устаревшие аристократические претензии короны». Даже Уильям Питт, ставший уже лордом Чатамом, в 1770 г. внес в палате лордов предложение о реформе парламента. Проект его был крайне робким. Питт предложил удвоить представительство от графств и больших городов, тем самым снизив удельный вес депутатов, назначаемых хозяевами «гнилых местечек».

В гневных филиппиках Берка, в предложении Питта можно усмотреть первые симптомы зарождения нового политического течения — буржуазного либерализма. Главной особенностью этого течения является стремление к либеральным — и поэтому более искусным методам управления. Берк возражает против репрессий, потому что они могут привести к взрыву народного возмущения. Питт боится, что радикальная реформа парламента подорвет самые основы английской конституции, и предлагает куцую либеральную реформу, чтобы спасти ее. Ни на какие более эффективные действия буржуазия не решалась, и радикалы не получили от нее поддержки. Как отмечал Энгельс, английские демократы вскоре «увидели, что высшие и средние классы относятся к ним враждебно и только рабочий класс прислушивается к их принципам».

Обе эти страны поспешили воспользоваться затруднениями Англии для того, чтобы взять реванш за многочисленные поражения в прошлом.

В первые годы войны за независимость Франция оказывала Соединенным Штатам тайную помощь деньгами и оружием, а вскоре после выдающейся победы американских армий под Саратогой (18 октября 1777 г.) вступила в союз с США и объявила войну Англии (февраль 1778 г.). Через год в войну вступила и Испания, а в 1780 г. — Голландия. Военное и международное положение Англии резко ухудшилось, когда Россия, противодействуя претензиям Англии на безраздельное господство на морях, провозгласила в 1780 г. «северный вооруженный нейтралитет»; корабли нейтральных стран, заявила Екатерина II, имеют право беспрепятственно плавать на морях и входить в порты воюющих государств. Для защиты торговых кораблей в Северное море была направлена русская эскадра. К принципу «вооруженного нейтралитета» присоединилась большая группа нейтральных стран, и захват их кораблей грозил Англии войной с новыми противниками.

Таким образом, Англия вела войну не только против американских колоний, но и против своих традиционных соперников на колониальном поприще, причем держав феодально-абсолютистских. Это давало возможность силам реакции объявить американских революционеров и их сторонников «изменниками» и натравливать на радикалов взвинченную шовинистической пропагандой толпу. Часть буржуазии, в принципе склонная к оппозиции реакционному режиму, в период войны получила новые источники доходов в виде военных поставок, и это обстоятельство примирило ее с олигархическими верхами общества. Наконец, военная обстановка дала возможность правительству усилить прямые репрессии против демократических сил. Все эти обстоятельства привели к тому, что, как отмечал Маркс, война «спасла тогда Ганноверскую династию от взрыва английской революции».

Однако протесты против несправедливой войны были в Англии очень сильны, причем радикальные элементы связывали антивоенное движение с борьбой против правящей олигархии вообще. С первых дней войны в парламент стали поступать петиции, которые принимались на многолюдных митингах в различных городах.

Бурные события происходили и в Ирландии. Уже в 60-е годы начали возникать тайные крестьянские организации — «Белые ребята», «Дубовые ребята», «Стальные сердца», которые боролись в различных районах страны против произвола лендлордов и крупных арендаторов-спекулянтов.

В связи с угрозой высадки французского десанта местному населению было разрешено создать отряды волонтеров: английские войска были прикованы к американским фронтам и частично — к самой Англии. Энтузиазм, с которым массы вступали в отряды волонтеров, объяснялся, конечно, не стремлением помочь Англии в войне; наоборот, речь шла о том, чтобы, получив оружие и организовавшись, воспользоваться затруднениями Англии и устранить ее господство.

К концу 1779 г. в отрядах волонтеров насчитывалось около 100 тыс. человек. Волонтеры сами выбирали офицеров, часто собирались на чисто политические митинги, вырабатывая свою программу. Во главе движения стал дублинский адвокат Генри Граттан. Опираясь на поддержку волонтеров, он добился того, что ирландский парламент официально потребовал отмены всех ограничений ирландской торговли, прв английского парламента издавать законы для Ирландии, наконец, уравнения католиков в правах с протестантами.

Итак, в конце 70 — начале 80-х годов позиции английской правящей олигархии настолько ослабели, что достаточно было одного мощного толчка, чтобы свалить ее господство. В самом деле, нараставшее в течение двух десятилетий демократическое движение в самой Англии, освободительная борьба американских колоний и национально-освободительное движение в Ирландии именно в этот период сплелись в единый клубок.

19 октября 1781 г. крупнейшая английская армия генерала Корнуоллиса капитулировала у Йорктауна, и это военное поражение довершило падение международного престижа Англии и престижа правительства Норта внутри страны. Американская революция победила и, как писал впоследствии Маркс, «прозвучала набатным колоколом для европейской буржуазии». Но почему же английская буржуазия не была разбужена этим набатом? Почему она не воспользовалась крайне благоприятным стечением внутренних и внешних обстоятельств, чтобы нанести олигархии и феодальным пережиткам тот решающий удар, который окончательно расковал бы производительные силы страны и привел бы промышленную буржуазию к политическому господству?

Находясь в оппозиции к правящей олигархии, английская буржуазия все же не решалась на активное революционное действие, так как не могла не думать о растущих силах рабочего класса: если развязать революцию, то, быть может, рабочий класс не ограничится ликвидацией феодальных пережитков, а обратит свое оружие против самой буржуазии. В этом и заключалась причина того, что при наличии объективных предпосылок для буржуазно-демократической революции в Англии 60—80-х годов политический кризис не перерос в революцию. Буржуазия не хотела выступать в роли революционного вождя нации (как она это сделала в XVII в.), а рабочий класс не мог еще выступать в этой роли. Тем не менее подъем демократических сил в Англии, Ирландии, американских колониях не остался бесплодным.

Благодаря демократическому подъему были сорваны попытки Георга III и «друзей короля» нарушить компромисс 1688 г. справа, превратить парламент и правительство в послушное орудие короны. Отставка правительства Норта в марте 1782 г. означала одновременно конец «личного правления» короля и его абсолютистских притязаний. Наступление крайней реакции было сорвано.

Это был компромисс между старой олигархией, заинтересованной в сохранении прав компании, и более широкими кругами буржуазии, стремившимися к тому, чтобы передать Индию непосредственно в руки государства.

Теперь уже перед промышленниками и купцами открывалась перспектива проникновения в Индию, участия в грабеже индийского народа; как отмечал Маркс, эти круги рассчитывали победить Индию «дешевизной своих товаров».

Итак, в период политического кризиса 60—80-х годов промышленной буржуазии удалось выторговать у олигархии некоторые экономические уступки. Тем самым окончательно решился вопрос о том, пойдет ли новая буржуазия во главе народа против олигархии или, наоборот, вместе с олигархией — против народа. Избрав этот второй путь, промышленная буржуазия подготовила себя к окончательному переходу в лагерь реакции, который произошел на следующем этапе истории Англии.

По требованию ирландского парламента, в котором Граттан теперь пользовался решающим влиянием, католикам было разрешено покупать или арендовать на длительный срок землю. Важнейшее политическое требование ирландских патриотов — о ликвидации законодательных прав английского парламента по отношению к Ирландии тоже было удовлетворено, и в 1783 г. английский парламент принял специальный «Акт об отречении». Ирландия признавалась страной, независимой в области законодательства, хотя исполнительная власть по-прежнему оставалась за королем Англии. Это компромиссное решение дало возможность избежать национально-освободительного восстания в Ирландии.

Наконец, и в самой Англии были проведены некоторые реформы, которые должны были устранить самые вопиющие пороки парламентской системы. Из парламента изгнали поставщиков, зависимых от правительства, а 40 тыс. избирателей, получавших жалованье либо пенсии от государства, были лишены избирательных прав. Вообще парламент начал утрачивать характер замкнутой корпорации, вершащей свои дела в абсолютной тайне от народа. Когда издатель «Джентльменского журнала» Э. Кэйв стал помещать сообщения о парламентских прениях, были приняты специальные законы о наказаниях за подобное нарушение парламентской привилегии. В 30-х и 40-х годах Кэйв несколько раз попадал в тюрьму, пока молодой репортер его газеты, тогда еще безвестный Сэмюэль Джонсон, не придумал хитроумный трюк. На страницах журнала стали появляться очерки о фантастических дебатах в стране Лилипутии, известной читателям по роману Свифта. Но так уж получалось, что в Лилипутии обсуждался как раз тот законопроект, который в данный момент был на рассмотрении английского парламента, а фамилии лилипутских сенаторов странным образом напоминали всем известные имена членов английского парламента. Министры и депутаты не решились на этот раз предъявить Кэйву обвинение: они оказались бы в очень смешном положении, признав себя прототипами героев репортажей Джонсона.

Но в обстановке политического кризиса общественность требовала ничем не ограниченного права публиковать отчеты о деятельности парламента, и в разгар скандала, связанного с делом Уилкса и «Письмами Юниуса», парламент молчаливо смирился с неизбежным, хотя формально не отменил своего запрета. Парламентские отчеты вскоре стали занимать видное место на страницах таких газет, как «Морнинг кроникл» (основана в 1769 г.), «Морнинг пост» (1780) и знаменитой доныне газеты «Таймс» (основана в 1785 г. Джоном Вальтером). Хотя появление этих ежедневных газет было связано прежде всего с коммерческими нуждами буржуазии (реклама, информация о ценах и т.д.), они сразу стали орудием политической борьбы и нередко получали тайные субсидии от правительства.

В обстановке политического кризиса, разлада в старых партиях и перегруппировки политических сил возникло течение, получившее название «нового торизма». Лидером этого направления стал сын Уильяма Питта (лорда Чатама) Уильям Питт Младший, перешедший в лагерь тори, но намеревавшийся реформировать эту партию и обновить ее идеологию и программу. Новые тори стремились учесть интересы промышленной буржуазии.

В конце 1783 г. 25-летний Питт Младший стал во главе правительства. Он продержался у власти вплоть до 1801 г. и затем, после короткого перерыва, возглавил кабинет 1804—1806 гг. Ему удалось уже в первые годы своего правления заручиться поддержкой промышленной буржуазии, тем более, что новые тори придерживались принципа свободы торговли. Он резко снизил пошлины, а в 1786 г. заключил выгодный торговый договор с Францией.

Полная свобода производительной и торговой деятельности, отсутствие каких-либо ограничений частной инициативы, ликвидация всех видов привилегий и монополий — таков идеал Смита и, вместе с ним, всей промышленной и торговой буржуазии. Этот идеал был несовместим с политическим господством олигархии, и принцип полной экономической свободы (free trade), по существу, в то время мог привести к революционным выводам. Главным научным достижением Смита была трудовая теория стоимости, которую он развил в борьбе против произвольного регулирования цен, практикуемого олигархическими правительствами. Опубликовав в 1776 г. свое «Исследование о природе и причинах богатства народов», Смит вовсе не предполагал сделать из трудовой теории стоимости вывод о том, что плоды труда рабочего присваиваются капиталистом, хотя зачатки теории прибавочной стоимости у него имеются.

По мнению Смита, между частным и общественным интересом нет никакого противоречия. «Добиваясь личного обогащения,— писал он,—люди часто гораздо больше работают на благо общества, чем если бы они прямо искали этого блага». Этот чисто буржуазный оптимизм, запросто решающий одну из важнейших проблем Просвещения — проблему соотношения между личными интересами людей и общественным благом, совершенно игнорирует реальные факты жизни, резкое ухудшение положения масс как раз в условиях промышленной революции и обогащения буржуазии. В этом — буржуазная ограниченность теории Адама Смита, ее внутренняя противоречивость, полностью отражающая противоречие современной ему буржуазии как прогрессивного и в то же время эксплуататорского класса. Недаром Смит во имя полной экономической свободы выступал против профсоюзов, считая, что они противоречат принципам фритредерства.

Идеал абсолютной экономической свободы и невмешательства государства в отношения между людьми, основанный на убеждении, что личная польза (или выгода) всегда совпадает с общественным благом, отстаивал и другой идеолог буржуазии — Иеремия Бентам (1748—1832). В том же 1776 г., когда Смит опубликовал свое «Богатство народов», Бентам выступил с трактатом «Фрагменты о правлении», а в 1780 г. подробно развил свои взгляды во «Введении к принципам морали и законодательства». Не занимаясь специально экономическими проблемами, Бентам выступает как социолог, правовед и моралист. Его «Фрагменты о правлении» сыграли немалую роль в критике английского государственного устройства и законодательства. Он отрицал правомерность существования палаты лордов (поскольку она не была представительной, т.е. выборной), требовал реформы парламента, введения всеобщего избирательного права, в том числе для женщин. Эта буржуазно-демократическая доктрина вполне соответствовала интересам промышленной буржуазии.

В еще большей степени выражала интересы буржуазии (на этот раз — в борьбе против рабочего класса) выдвинутая Бентамом концепция «утилитаризма» (от латинского utilitas — польза), которая в течение нескольких десятилетий была ведущей разновидностью буржуазной политической и этической теории.

Ненависть к аристократии и денежной олигархии, типичная для революционно настроенных масс второй половины XVIII в., великая переоценка моральных ценностей породили знаменитое стихотворение «Честная бедность». Убеждение в том, что «бревно останется бревном и в орденах и в лентах», что «награды, лесть и прочее не заменяют ум и честь и все такое прочее», что король «не может никого назначить честным малым», сочетается в нем с гордой верой в труд, ум, талант, честь.

— Кто честным кормится трудом, —

Таких зову я знатью!..

Настанет день, и час пробьет,

Когда уму и чести

На всей земле придет черед

Стоять на первом месте.

Бернс — вместе с народом — ненавидит не только знать, но и рыцарей наживы; его поэзия не только антифеодальна, но и антибуржуазна:

Пусть денег куры не клюют У баловня удачи,— Простой, веселый, честный люд Тебя стократ богаче.

Вся любовная лирика Бернса, его великолепные песни и эпиграммы направлены, как и фольклор предшествующих столетий, против христианского аскетизма. В кальвинистской, пресвитерианской Шотландии отвратительное ханжество подавляло свободу личности, народное жизнелюбие, оптимистическое восприятие жизни. Берне смело восстал против ханжества. Он не просто прославляет земную любовь, ставя ее выше всех прочих радостей жизни, но и отстаивает право на любовь «естественного человека», борется против вмешательства церкви и «общественного» мнения в отношения между любящими:

Если кто-то звал кого-то Сквозь густую рожь И кого-то обнял кто-то, Что с него возьмешь?

При всем здоровом народном начале, при резко критической и даже революционной направленности поэзия Бернса отражает не только силу, но и слабость идеологии трудящихся низов английского общества той эпохи, нечеткость и расплывчатость социального и политического идеала.

Господствующая идеология века — идеология Просвещения — принимала «царство буржуазии» за естественное «царство разума», и молодой рабочий класс Англии в целом не смог еще выйти далеко за пределы этого представления. Поэтому, борясь непосредственно в экономической сфере против промышленной буржуазии, он в политической борьбе примыкал к ее радикальным элементам.

Оппозиционные речи раздавались не только на митингах, но и в палате общин. В основанной в 1762 г. газете «Северный британец» группировка Питта нападала на правительство. От имени вигов против политики Бьюта на страницах этой газеты впервые выступил человек, которому вскоре суждено было войти в историю в качестве одного из виднейших родоначальников радикализма — Джон Уилкс. Этот знаменитый английский демагог был сыном богатого лондонского купца. В 50-х годах он был избран в парламент и примкнул к питтовской группировке вигов. Его антиправительственные статьи становились все более резкими по тону, пока, наконец, в апреле 1763 г, он не решился опубликовать статью непосредственно против Георга III, прямо обвинив короля в нарушении конституции и прав парламента.

Репрессии обрушились на Уилкса не только со стороны короны, но и со стороны покорного королю парламента. Журналист был незаконно арестован, хотя вскоре и освобожден судом как неприкосновенный член парламента. Но палата общин исключила его из своего состава, и Уилкс поспешил бежать во Францию. Высокие покровители Уилкса — Питт и другие вигские лидеры — отвернулись от него, и из послушного орудия одной из олигархических группировок он невольно превратился в вождя нового политического течения. Демократические элементы провозгласили Уилкса жертвой реакции; «Уилкс и свобода» — таков был лозунг, под которым собирались многолюдные митинги.

Развитие капитализма в американских колониях задерживали те же силы английской олигархии, те же пережитки феодализма, которые во второй половине XVIII в. начали становиться тормозом и для развития английского капитализма.

Радикальные элементы открыто заявили о своей солидарности с борьбой колонистов. Возвратившийся в Англию в 1768 г. Уилкс был тесно связан с вождями освободительного движения в Америке, и его выступления в защиту колоний увеличивали его популярность. «Дело Уилкса», начавшееся еще в 1763 г., вновь оказалось в центре политической борьбы. Сразу по возвращении Уилкс выставил свою кандидатуру в парламент и был избран значительным большинством. Однако палата общин объявила выборы незаконными, а правительство распорядилось арестовать Уилкса.

Это беззаконие вызвало всеобщее возмущение: в знак протеста избиратели графства Мидлсекс вторично, а затем и в третий раз отдали свои голоса Уилксу, сидевшему в тюрьме.

10 мая 1768 г. тысячи лондонцев, среди которых было много рабочих, предприняли попытку освободить Уилкса из тюрьмы. Против демонстрантов были брошены войска, и в ожесточенной схватке погибли 6 человек. Эта «бойня на поле св. Георгия» показала, что на арену политической борьбы выходят новые общественные силы, и прежде всего — рабочий класс. В ходе последовавших за событиями 10 мая волнений в Лондоне и провинции впервые в истории Англии (и вообще в истории человечества) были применены политические стачки. Радикальные элементы ответили на это торжество беззакония созданием «Общества сторонников билля о правах» (1769) во главе с Уилксом и Горном Туком, а дельцы Сити избрали Уилкса олдерменом (городским советником). В начале 1769 г. в одной из английских газет стали печататься «Письма Юниуса» — крайне резкие послания скрывшегося под псевдонимом бывшего секретаря Питта Филиппа Фрэнсиса к министрам; эти послания содержали скандальные разоблачения преступлений, беспринципности, бездарности министров. Почти три года «Письма Юниуса» систематически будоражили английское общественное мнение. Сенсационные разоблачения Фрэнсиса завершились в 1772 г. открытым письмом Георгу III, в котором король высмеивался в есьма непочтительных выражениях.

В этой обстановке, как отмечал Маркс, возникла возможность «взрыва английской революции, симптомы которой проявлялись одинаково отчетливо как в выкриках Уилкса, так и в письмах Юниуса». Реакция решила спасать свое господство силой оружия. В марте 1770 г. король призвал к власти торийского лидера, одного из «королевских друзей» лорда Норта (1770—1782). Волна репрессий обрушилась как на английские, так и на американские демократические силы. В этой атмосфере разгула реакции, назревания американской революции и роста массового движения в Англии начала складываться буржуазно-демократическая программа радикалов. Во время выборов 1774 г. они, используя организации «Общества сторонников билля о правах», провели в палату общин более десяти депутатов, в том числе и Джона Уилкса, который на этот раз занял свое место в парламенте. Одновременно он был избран лорд-мэром Лондона. Все радикальные кандидаты выступали в ходе избирательной кампании с рядом политических требований демократического характера: расширение избирательного права и перераспределение избирательных округов, сокращение срока полномочий парламента, изгнание из палаты общин лиц, получающих пенсии из королевской казны, наконец, строгое выполнение билля о правах и признание политических и гражданских прав за народами американских колоний и Ирландии.

В 1776 г. вышла в свет брошюра радикального публициста Джона Картрайта «Сделайте выбор!». Развивая и уточняя требования, выдвинутые радикалами во время выборов 1774 г., Картрайт сформулировал конкретные конституционные реформы, которые необходимо провести в интересах демократизации страны. Вместо неопределенного лозунга расширения избирательного права здесь уже фигурирует требование всеобщего избирательного права, которое было выдвинуто еще левеллерами в годы революци

и, требование равного представительства от всех избирательных округов, ликвидации «гнилых местечек», ежегодного переизбрания палаты общин. Эти программные положения, выработанные в условиях крайнего обострения классовой борьбы, на многие десятилетия остались главным требованием демократических сил и рабочего класса Англии.

Из этого следовали разнузданная свобода эксплуатации, погони за наживой любыми средствами, оправдание алчности и жестокости буржуа.

Таким образом, в области политической экономии, государствоведения, этики и морали буржуазия вела борьбу на два фронта. Выступая против феодальных пережитков, она в то же время заготавливала идеологическое оружие против рабочего класса.

Эти идеи в той или иной степени владели умами крупных, средних и мелких предпринимателей и торговцев, способствуя развитию двух политических учений — буржуазного либерализма и мелкобуржуазного радикализма. Эти течения зародились в обстановке поворота правящей олигархии к открытой политической реакции. Стремление верхов английского общества закрепить, законсервировать сложившийся политический строй сумел использовать новый король Георг III (1760—1820). В отличие от первых Георгов этот властолюбивый человек не намерен был довольствоваться скромной ролью короля, лишенного реальной власти. Возникшая внутри партии группировка «новых вигов» требовала некоторого расширения избирательного права в пользу промышленной буржуазии. В таких условиях Георг III, окружив себя преданными людьми, которых современники называли «друзьями короля», и щедро награждая их доходными постами, пенсиями, титулами, без особых трудов переманил в торийскую партию часть продажных парламентариев.

Почти исчезли лесные массивы, хищнически уничтоженные ради обогащения лендлордов и капиталистов. Изменилась география страны, перерезанной каналами и железными дорогами, произошло гигантское перемещение ее производительных сил. Дальнейшее развитие территориального разделения труда, сложившееся в XVI—XVII вв., привело к выделению основных промышленных районов с более или менее четко выраженной специализацией на определенных отраслях производства.

Металлургия теперь целиком перешла на использование каменного угля, и районы его залегания (особенно если поблизости была железная руда) стали важными центрами угольной, металлургической, а нередко и машиностроительной промышленности. Южный Уэльс, Средняя Шотландия, Западный Мидленд — таковы были основные районы развития тяжелой промышленности. Побережье и долины Южного Уэльса, так называемая «Черная страна» — угольный бассейн Стаффордшира (близ Бирмингема), районы Бирмингема и Шеффилда, а также долина Клайда в Шотландии поглощали все больше рабочих рук, и сюда перемещалось «избыточное» население из отсталых аграрных районов, в том числе — эмигранты из Ирландии. Здесь стали сосредоточиваться основные и наиболее активные отряды промышленного пролетариата, здесь же концентрировалась и быстрорастущая промышленная буржуазия. Образование этих двух классов было главным социальным результатом промышленного переворота.

Впрочем, и в размещении основных отраслей легкой промышленности, прежде всего текстильной, произошли перемены, также способствовавшие концентрации массовых отрядов промышленного пролетариата в определенных регионах. Производство шерстяных тканей стало почти монополией фабрикантов Западного Йоркшира. Юго-западные районы и Восточная Англия не смогли выдержать конкуренции, поскольку они не располагали угольными ресурсами, а привозить уголь для паровых двигателей издалека было слишком дорого. В Йоркшире же каменноугольная промышленность была достаточно развита, чтобы обеспечить местное сукноделие дешевым углем.

Хлопчатобумажная промышленность, работавшая на привозном хлопке, сосредоточилась в Ланкашире, и его центр — Манчестер—стал признанной «столицей текстиля». Находящийся рядом Ливерпуль с первоклассным портом обеспечивал доставку хлопка (преимущественно из США), а ливерпульские купцы обладали достаточными капиталами для строительства фабрик и покупки паровых машин и иного оборудования. Уголь же — хотя и не в таких масштабах, как в основных бассейнах, имелся в самом Ланкашире, да и доставить его по морю из Южного Уэльса через Ливерпуль, а затем — по каналу было не так дорого. Вторым по значению центром хлопчатобумажной промышленности был район Глазго.

Чем больше машин внедрялось в производство, чем быстрее росли промышленные гиганты и чем больше золота накапливалось в сейфах промышленников и банкиров, тем больше грязных трущоб росло на окраинах городов и больше несчастных и голодных семейств переходили последнюю грань нищеты. На основании личных наблюдений и многочисленных документов Энгельс в 1845 г. в знаменитом труде «Положение рабочего класса в Англии» нарисовал яркую картину бедствий трудящихся при капитализме; эта книга и доныне остается свидетельством того, какой ценой капитализм добивался своих успехов и сколько крови стоил народу промышленный переворот.

Победа машинного производства в известной мере содействовала некоторому развитию грамотности; сам предприниматель был заинтересован в том, чтобы рабочий мог произвести необходимые измерения и расчеты, связанные с эксплуатацией машины, был бы способен прочесть и понять инструкцию и т.д. Английская буржуазия вынуждена была проявить «заботу» о начальном образовании. С конца XVII в. делом образования занимались различные религиозно-благотворительные общества, такие, как «Общество распространения христианских знаний», «Общество распространения Евангелия» и в особенности созданное в 1750 г. «Общество распространения религиозных знаний среди бедных».

Решающего успеха в этом добился Дерби, который стал примешивать к железной руде во время плавки на каменном угле негашеную известь и получил чугун высокого качества. В 1756 г. он основал чугуноплавильный завод, который давал свыше 8 тыс. тонн чугуна в год. Насколько грандиозна была эта цифра для того времени, видно из того, что в 1720 г. во всей Англии было произведено 18 тыс. тонн чугуна.

Рост машиностроения потребовал не только увеличения количества чугуна, но и высококачественного сварочного железа и стали.

Задача получения стали и железа была столь неотложной, что английские специалисты упорно работали над ее решением и нашли несколько вариантов его. Наиболее значительным из них был метод пудлингования и проката, предложенный Кортом в 1784 г. В построенной им печи, работающей на каменном угле, можно было получить в больших количествах мягкое полосовое железо. Теперь уже растущая машиностроительная промышленность была обеспечена металлом. В результате этого механизация пошла очень быстрыми по тем временам темпами.

Этим законом предприниматели обязывались создавать фабричные школы, в которых фабричные и ремесленные ученики должны были обучаться в течение четырех лет одновременно с работой на производстве. Закон этот выполнялся фабрикантами крайне неохотно, но даже там, где фабричные школы возникли, они давали лишь самые примитивные сведения. Среди учителей приходских и фабричных школ было немало таких, которые не смогли поставить свою подпись, когда этого потребовали обследователи.

Несколько лучше обстояло дело в школах, созданных в конце XVIII в. Джозефом Ланкастером — ремесленником и энтузиастом-учителем. Его школы для бедных строились по системе, которая получила название ланкастерской: учитель обязывал старших учеников обучать младших, продолжая в свою очередь учиться у тех, кто успел приобрести больше знаний. Хотя сам Ланкастер уверял, что видит в этой системе чисто педагогические преимущества, дело заключалось, конечно, не в этом: такая система давала возможность одновременно обучать сотни детей, не затрачивая на это почти никаких средств. И все же в целом даже в XIX в. начальное образование широких слоев народа было поставлено из рук вон плохо. По мере усложнения машин их дальнейшее конструирование и даже техническое руководство их установкой становилось делом специально подготовленных людей — инженеров и техников.

Для подготовки технически образованных предпринимателей с XVIII в. наряду с классическими закрытыми средними школами для детей верхов общества появились реальные средние школы, главным образом в промышленных центрах. Здесь внимание учителей было сосредоточено на естественных науках и новых языках, вместо бесконечной зубрежки латыни и греческого языка, которые оставались главными предметами в классической школе. Принципы реальной школы горячо отстаивал известный английский ученый XIX в. Герберт Спенсер (1820—1903). Высшее техническое образование давалось в университетах и Королевском институте (научно-учебном учреждении, основанном в 1799 г.), абсолютно недоступных для людей из народа.

Умственный труд все более отделялся от физического и становился монополией выходцев из господствующих классов; таков был один из важных результатов промышленного переворота.

Хотя компромисс 1688 г. создал благоприятные условия для экономического прогресса страны, господство землевладельцев и банковско-торговой аристократии уже во второй половине XVIII в. создавало немалые препятствия дальнейшему развитию капитализма. Необходимость платить лендлордам постоянную дань в виде арендной платы (земельную ренту) задерживала развитие капитализма в сельском хозяйстве. Монопольное положение Ост-Индской и других компаний препятствовало свободной конкуренции в торговле и промышленности.

Новые классы, которые начали складываться в процессе промышленного переворота,— промышленный пролетариат и промышленная буржуазия — были объективно заинтересованы в ликвидации пережитков феодализма и поэтому находились в оппозиции к правящей олигархии. Но между ними уже в эту эпоху возникли противоречия, которые постепенно стали главным классовым противоречием капиталистической эпохи. Попавшие в тиски капиталистической эксплуатации мануфактурные рабочие прибегали к стачкам уже с начала XVIII в., но только во второй половине века стачечная борьба приобрела систематический характер. Стачками руководили профессиональные союзы, которые существовали полулегально, часто распадались, прекращали свою деятельность под давлением властей и вновь организовывались для коллективного отпора предпринимателям. Возмущение масс вызывала низкая заработная плата при 15—16-часовом рабочем дне, высокие цены на продовольственные товары (они начали расти с 60-х годов), запрещение создавать свои организации. Лондонские шелкоткачи, портные, портовые рабочие, текстильщики Ланкашира, углекопы Нортумберленда, Дербишира и других центров в 60— 80-х годах неоднократно бастовали, причем стачки нередко перерастали в яростные схватки с войсками. Одновременно со стачками, а иногда и независимо от них, рабочие применяли и такой метод борьбы, как разрушение машин. Частично это объяснялось наивным представлением рабочих, будто в их бедах повинна сама машина, а не капиталистический характер производства. Разрушители машин видели в своих действиях единственный способ запугать капиталиста, поставить под угрозу его собственность и тем самым заставить пойти на уступки. Далекие от классовой сознательности и политической зрелости, это были, однако, массовые рабочие выступления, направленные непосредственно против капиталистов. «Я знаю,— говорил об этом периоде Маркс,— какую героическую борьбу вел английский рабочий класс с середины прошлого столетия...».

Рабочий класс боролся на этом этапе против «крайностей» капиталистической эксплуатации, но он, конечно, еще не выступал против капитализма как такового. Промышленный рабочий — вчерашний рабочий рассеянной или централизованной мануфактуры, а позавчерашний — ремесленник или копигольдер — сохранил взгляды, симпатии, предрассудки, иллюзии, свойственные этим социальным слоям. В эпоху коренной ломки социальных отношений, исчезновения йомена в известной мере неизбежна была идеализация старины, попытка противопоставить «старую веселую Англию» жестокой и трезвой расчетливости капиталистической эпохи.

Например, после прорытия канала к важнейшему центру текстильной промышленности, Манчестеру, уголь в этом городе и во всем Ланкашире стал дешевле вдвое. Система каналов связала важнейший порт юго-восточной Англии Лондон с крупнейшим западным портом Ливерпулем. Некоторые усовершенствования были проведены также в речном и морском торговом флоте. Но все это были лишь полумеры.

Усилия изобретателей были направлены на создание принципиально нового вида транспорта, который был бы построен на использовании паровой машины. Поставить машину Уатта на колеса без существенных конструктивных изменений было невозможно, так как она была очень тяжелой и потребляла слишком много угля.

В начале XIX в. специалисты пришли к выводу, что необходима такая паровая машина, которая обходилась бы без конденсатора, сильно утяжелявшего машину, а отработанный пар не охлаждался бы, а просто выпускался в воздух. По этому пути пошел талантливый механик-самоучка, сын рудничного кочегара, Стефенсон (1781—1848). Он направил отработанный пар в дымовую трубу и таким образом выпускал его из машины. Это дало возможность избежать потерь на конденсацию пара, снизило вес двигателя и позволило использовать его для перевозки грузов. Паровоз Стефенсона двигался с колоссальной для того времени скоростью — 20 миль в час. Этого рекорда Стефенсон добился на первой в мире железнодорожной линии Стоктон — Дарлингтон в 1825 г., и с этого момента начинается строительство железных дорог сначала в весьма ограниченных масштабах, а затем — с лихорадочной скоростью.

В период с 1830 по 1870 г. железные дороги появились во всех развитых и во многих отсталых районах мира, связав быстрым и дешевым транспортом самые отдаленные районы государств с их промышленными и административными центрами, а также необычайно облегчив доставку товаров и пассажиров из одних стран в другие.

В промышленном преобразовании мира железные дороги сыграли исключительную роль. Наиболее прямое, непосредственное влияние они оказали на развитие металлургии и металлообрабатывающей промышленности. Огромное количество металла потребовалось в 40—60-х годах XIX в. для одной только прокладки рельс; но, кроме того, металл нужен был для строительства аровозов, вагонов, различного железнодорожного оборудования. Появились новые крупнейшие индустриальные предприятия — паровозостроительные заводы, потреблявшие не только металл, но и оборудование, что, естественно, привело к росту усовершенствованного станкостроения, производства паровых машин для приведения в движение всевозрастающего количества станков и т.д. Все это будило конструкторскую мысль и способствовало дальнейшему развитию техники производства.

Решающим скачком, завершившим промышленный переворот, было то новое явление в технике, которое получило распространение в 60-х годах XIX в., а именно начало производства машин при помощи машин. До сих пор машины создавались почти исключительно для производства предметов потребления. Но по мере того как машиностроительная промышленность приобретала массовый характер, возникали предпосылки для создания машин, производящих машины — сложные станки, паровые молоты и т.д. Появление машиностроительных заводов, продукция которых потреблялась не текстильными и другими предприятиями легкой промышленности, а машиностроительными заводами, было последней фазой промышленного переворота, завершением подлинной индустриализации.