Главными этапами политической борьбы XIII в. мы считаем конфликт 1215 г., закончившийся изданием Великой хартии вольностей, гражданскую войну 1258—1267 гг., известную в буржуазной историографии под названием «баронской войны», и, наконец, более мелкий конфликт 1297 г., закончившийся изданием так называемого Подтверждения хартии. Каждый из этих конфликтов имел свои специфические особенности. Но вместе с тем все они отличались от политических столкновений более раннего периода (XI—XII вв.), во-первых тем, что в них принимали участие не одни только крупные феодалы — прелаты и бароны, обычные противники центральной власти, но и другие слои населения — рыцарство, часть фригольдеров, горожане; во-вторых тем, что бароны, возглавлявшие обычно в XIII в. всех недовольных королевской политикой, теперь уже выдвигали не сепаратистские требования, направленные на расширение местных феодальных привилегий, как это обычно бывало в XII в., но боролись за укрепление политического влияния баронства как единого сословия в центральном аппарате управления. Обе эти характерные черты антиправительственных движений XIII в. отчетливо проявились уже в борьбе за Великую хартию вольностей. Общеизвестно, что в военном конфликте с королем в 1215 г. участвовали не одни только светские бароны, но также английская церковь, города, — во всяком случае Лондон, поддержка которого предопределила победу оппозиции,-—и рыцарство, составлявшие, очевидно, основную ударную силу войска Фиц-Уолтера, двинувшегося на Лондон. Общеизвестно также, что и в «баронских статьях», предъявленных Джону мятежными баронами, и в самой Великой хартии вольностей заключались требования не одних только баронов, но и всех перечисленных выше участников движения. Из 59 статей Великой хартии, регулирующих отношения короля с его английскими подданными (без 4-х статей, относящихся к Уэльсу и Шотландии), 3 статьи касались специально церкви, 30 статей непосредственно выражали интересы духовных и светских баронов, 7 статей — интересы рыцарства и фригольдерской верхушки, 3 — интересы горожан. Остальные 16 статей, посвященные улучшению деятельности судебно-административных органов правительства, в большинстве случаев отражали интересы рыцарства и горожан, но отчасти и баронов. Это распределение статей, однако, свидетельствует не только о сложном составе оппозиции, но и о том, что бароны играли в ней руководящую роль, так как их интересы представлены в хартии наиболее полно. Об этом говорит как количественный перевес баронских статей, так и их характер. Статьи, отражающие интересы баронов, сформулированы в хартии очень тщательно, со всеми подробностями, не допускающими каких-либо сомнений в трактовке материальных и других прав баронства по отношению к королю. Между тем статьи, непосредственно касающиеся рыцарства и горожан, обычно сформулированы чрезвычайно лаконично и весьма расплывчато. Но еще более важным признаком руководящей роли баронства в событиях 1215 г. является то, что баронские требования и в «статьях баронов» в самой Великой хартии носят гораздо более всеобъемлющий характер, чем требования других слоев населения. Они затрагивают не только материальные интересы баронов в их взаимоотношениях с их сеньором королем, но и их политические притязания. Требования же рыцарства и городов касаются главным образом их самых насущных материальных нужд и лишь отчасти отражают их пожелания в области реорганизации судебной процедуры и администрации. В тех же случаях, когда интересы рыцарства и особенно городов оказывались в противоречии с интересами баронов, Великая хартия решала спор в пользу последних. Так случилось, например, с требованием городов об установлении контроля общего совета королевства над взиманием тальи, которое было включено в «баронские статьи» (ст. 32), но затем, при окончательном редактировании Великой хартии, выкинуто из нее, очевидно, с согласия баронов (ст. 12). В пользу баронов и к невыгоде рыцарства был решен спорный вопрос о праве короля вмешиваться в сеньориальную юрисдикцию по искам о свободном держании, которое было отменено ст. 34 хартйи. ; Нельзя не согласиться с теми буржуазными историками, которые указывали на феодально-олигархический, узкосословный характер всех так называемых конституционных статей Великой хартии и утверждали, что они не могут рассматриваться как «конституционные гарантии» для всей «нации» или «народа». Это совершенно очевидно в отношении пресловутой 61 ст., вручающей судьбу страны в рукй комитета 25 крупнейших баронов Англии. Статьи 12 и 14, в которых вигские историки видели зарождение парламента, при ближайшем рассмотрении тоже носят узкосословный, баронский характер: ст. 12 ограничивает право короля на взимание лишь чисто феодальных поборов (щитовых денег, феодального вспомоществования), которые формально затрагивали только его непосредственных держателей. И соответственно этому в общем совете королевства, который должен был санкционировать сбор этих поборов, согласно 14 ст. хартии, могли участвовать лишь непосредственные держатели короля, т.е. в основном крупнейшие феодалы страны. Чисто баронский характер носила и пресловутая ст. 39, которую вигские историки трактовали как первую гарантию неприкосновенности личности всякого «свободного человека». Как известно, статья эта гласит: «Ни один свободный человек не будет арестован или объявлен стоящим вне закона, или каким-либо иным способом обездолен и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору равных его (его пэров) и по закону страны (per legem terrae)». Несмотря на то, что эта статья как будто бы относится ко всякому «свободному человеку», весь ее контекст, как справедливо отмечали еще Адамс и Мак Кении, указывает на то, что она имеет в виду лишь представителей феодальной аристократии: в суде пэров в противовес королевским судам; применявшим расследование через присяжных, и в утверждении феодального обычая (lex terrae) в противовес общему праву королевских судов могли быть заинтересованы лишь крупнейшие феодалы страны, державшиеся за свои судебные привилегии. Это наглядно видно из сопоставления ст. 39. со ст. ст. 20 и 21 Великой хартии. Если ст. 20 утверждает суд присяжных как нормальный судебный институт для свободных держателей (а также, очевидно, рыцарей), горожан и в некоторых случаях даже вилланов, то в 21 ст. особо оговаривается, что «графы и бароны будут штрафоваться не иначе, как при посредстве своих пэров...». Так наряду с признанием суда присяжных и всей системы судопроизводства, созданной реформами Генриха II (см. ст:ст. 1, 18, 19, 20), баронские статьи Великой хартии как бы изымают представителей феодальной аристократии из-под действия этой общегосударственной судебной системы и общего права. Наконец, самый оборот речи, употребленный в 39 ст.: «и мы не пойдем на него и не пошлем на него», — очевидно, предполагает крупного могущественного феодала, так как на рыцаря или тем более простого свободного человека не надо было «идти». Его можно было принудить к повиновению более легким способом. Таким образом, если Великая хартия вольностей налагала некоторые ограничения в финансовом и судебном отношении на короля, то отнюдь не в интересах всего народа и даже не всех свободных, но только в интересах небольшой части класса феодалов — баронства. Этот общеполитический уклон в баронских требованиях, а вместе с тем и олигархический их характер интересны в двух отношениях. С одной стороны, они показывают, что бароны в борьбе за Великую хартию вольностей выступили как наиболее организованный и политически сознательный элемент оппозиции, и поэтому они смогли возглавить ее и навязать ей свои политические требования. Другие участники движения (если не считать духовенства, которое ставило себе особую политическую цель — укрепление независимости церкви от светских властей) хотя оказались достаточно сильными, чтобы заставить баронов включить в Великую хартию некоторые свои требования, еще не настолько оформились как единые сословные группы, чтобы выдвинуть свою общеполитическую программу, отличную от баронской. Хотя они не были сторонниками баронской олигархии, но они не смогли в 1215 г. противопоставить ей ничего другого. С другой стороны, бароны несомненно обнаружили в событиях 1215 г. сознание общности своих политических целей и впервые выступили не в качестве лиги, состоящей из феодалов-сепаратистов, но в качестве единой сословной группы, отстаивающей свои общие привилегии. Эти новые черты, характерные для конфликта 1215 г., отражали новое соотношение социальных сил в среде свободного населения Англии, сложившееся к началу XIII в. в процессе оформления основных сословных групп в стране. Баронам пришлось искать союза с рыцарством и горожанами и удалось хотя бы временно добиться такого союза потому, что общественное значение мелких феодалов, фригольдерской верхушки и городского сословия значительно возросло уже к этому времени. С ними должен был считаться и король и бароны. Последние, боясь потерять этих союзников, вынуждены были свои наиболее реакционные требования, включенные в Великую хартию, маскировать под меры защиты интересов «всякого свободного человека». Мы уже видели это на примере ст. 39. Еще более наглядно это заметно в одной из наиболее реакционных статей Великой хартии — в ст. 34, которая, отменяя практику, сложившуюся со времен Генриха II, запрещала королю вмешиваться в дела феодальных курий с помощью приказа «praecipe quod reddat». Это запрещение мотивировалось в ст. 34 тем, что в случае применения приказа praecipe «свободный человек мог бы потерять свою курию». Ясно, что под «свободным человеком» в данном контексте можно понимать только барона, так как ни простой свободный человек, ни даже мелкий рыцарь, как правило, не располагали своей курией для свободных держателей. Союз рыцарства и городов с баронством определялся также значительным усилением королевской власти. Это политическое изменение, как мы видели, увеличивало фискальный гнет короны и притеснения правительственной администрации, создавало условия для королевского произвола как во внутренней, так и во внешней политике и, порождая недовольство не только у баронов, но и у духовенства, и у рыцарства, и у горожан, создавало условия для временного соглашения между ними. С другой стороны, усиление королевской власти, как мы видели, своей оборотной стороной имело ослабление политического влияния баронства. Чем слабее становилась феодальная аристократия, тем легче рыцарство и городское сословие, страдавшие от притеснений центрального правительства, могли согласиться на временный политический союз с ней, поскольку она не казалась им столь опасной, как в XII в.

Этим общим ослаблением политического влияния баронства объясняется и его собственная, новая политическая позиция, отмеченная нами выше: как его поиски временного союза с другими социальными элементами, так и выдвинутая им программа баронской олигархии. Недостаточно сильные для того, чтобы начинать частные войны с королем на свой страх и риск, отдельные бароны вынуждены были отказаться от сепаратистских требований, теснее сплотиться между собой и бороться не против усиления центральной власти как таковой, но за то, чтобы подчинить ее своему влиянию, создав режим баронской олигархии. Переход баронства к «централизованным» сословным выступлениям с начала XIII в. отчасти объяснялся и тем, что уже в это время многие из них в силу своих экономических интересов не являлись последовательными противниками известной централизации. Поскольку некоторые из них были хозяйственно связаны с рынком и нуждались в помощи государства для усиления эксплуатации крестьян, они не могли мечтать о полной ликвидации центральной власти и стремились лишь к тому, чтобы, используя ее в своих интересах, сохранить для себя в рамках относительно централизованного феодального государства хотя бы часть своих узкосословных привилегий. Впрочем, как уже отмечалось, эта олигархическая программа баронства даже в самом начале XIII в. в принципе была реакционной, во-первых, потому, что пыталась передать власть наиболее реакционному слою феодалов, во-вторых, потому, что реализация этой программы угрожала стране феодальной междоусобицей, как показали события 1216 г. и особенно позднее история «баронской войны». Такова была расстановка социальных сил в среде свободных сословий, определившая ход и результаты конфликта 1215 г. У нас нет никаких данных об участии в нем широких Слоев крестьянства, тем более крепостного. Возможно, что кратковременность вооруженного конфликта не создала благоприятных условий для обострения повседневной классовой борьбы в деревне. К тому же в начале XIII в. классовая борьба в деревне еще не достигла той остроты, какую она приобрела к середине XIII в. в связи с огораживаниями и явлениями феодальной реакции. По-видимому, в борьбе за хартию крестьянство в массе своей не принимало активного участия. Борьба шла внутри класса феодалов при частичном участии горожан и фригольдерской верхушки. Политические итоги борьбы за Великую хартию вольностей точно соответствовали этой расстановке социальных сил. Бароны при составлении и окончательном редактировании хартии, используя свое руководящее положение, ограничились лишь минимальными уступками в пользу своих союзников и добились признания своего привилегированного положения в стране как в области суда, так и в вопросе о власти. Рыцарство и верхушка фригольдеров получили хотя и немногочисленные, но довольно осязательные материальные выгоды. Городское сословие, не входившее в состав класса феодалов и частично подвергавшееся с его стороны эксплуатации, получило совсем мало — подтверждение уже существовавших городских привилегий (ст. 13), некоторое ограничение феодальных поборов с города Лондона (ст. 12), единство мер и весов (ст. 35). «...подданным феодальных владельцев (крепостным) это (Великая хартия) не дало никаких прав...»,— записал К. Маркс в Хронологических выписках. И действительно, Великая хартия просто игнорировала вилланство, базируясь, как и все законодательство XIII в., на принципе exceptio villenagii. Д. М. Петрушевский справедливо считал Великую хартию вольностей результатом компромисса, достигнутого в борьбе 1215 г. Но он ошибался, считая участниками этого компромисса все свободное население Англии. В действительности Великая хартия вольностей выражала соглашение, достигнутое внутри английского класса феодалов при некотором участии верхушки городов и верхушки свободного крестьянства. Это соглашение, как и все английское законодательство XIII в., было направлено против интересов крепостного крестьянства. Уже это одно заставляет безусловно считать Великую хартию феодальным документом и отбросить всякие попытки буржуазной историографии различать в ней «феодальные» элементы от «нефеодальных». Как всякий компромиссный документ, Великая хартия противоречива. Но это отнюдь не противоречия между «феодальными» и «нефеодальными» ее сторонами, так как все ее статьи в конечном итоге носят феодальный характер. Основное противоречие Великой хартии — это противоречие между теми ее статьями, которые отражают олигархические, реакционные стремления крупных феодалов, и другой группой статей, которые, защищая экономическое и правовое положение мелкого рыцарства и горожан и укрепляя систему королевских судов и общего права, сложившуюся в Англии к началу XIII в., носили несомненно прогрессивный характер. Ведь эти статьи, вопреки стремлениям баронов, облегчали дальнейшее развитие слоя мелких феодалов и горожан, объективно способствуя также укреплению феодального государства. Но и эти прогрессивные статьи Великой хартии вольностей ни в коем случае не были «нефеодальными», ибо прогресс, который они стимулировали, не выходил за рамки феодального строя. Двойственный характер Великой хартии исключает возможность такой односторонней, альтернативной оценки этого документа, которая обычно давалась ему в буржуазной историографии. Неправы в этом вопросе те историки, преимущественно вигские, которые видели в Великой хартии первую английскую конституцию, «краеугольный камень английской свободы», а в баронах XIII в. — альтруистических защитников народа. Ведь именно «конституционные статьи» Великой хартии, в которых эти историки видят ее основное историческое значение, как мы показали выше, носят узкосословный феодально-аристократический, а поэтому, в условиях феодальной Англии XIII в., реакционный характер. Но это вовсе не значит, что. можно согласиться с утверждением историков «критического» направления о том, что хартия в целом это документ феодальной .реакции и что ее историческое значение вовсе не в ее реальном содержании, но в том, что вкладывали в нее последующие поколения. Это утверждение совершенно правильно в отношении тех статей хартии, в которых речь идет как раз о «конституционных» гарантиях. Но оно неверно в отношении хартии в целом. Как мы заметили выше, в ней содержатся и прогрессивные статьи, в которых никак нельзя видеть проявления феодальной реакции. Великая хартия носила двойственный характер и трудно сказать, какая из ее сторон, реакционная или прогрессивная, имела перевес. Дело в том, что в борьбе 1215 г. ни одна из борющихся феодальных группировок не была победительницей. С формальной стороны победили бароны, добившиеся признания своих олигархических планов. Но их торжество было очень недолгим. Уже через несколько месяцев Джон отказался от соблюдения хартии, а из ее новых подтверждений, сделанных после его смерти Генрихом III в 1216—1217 гг., были исключены все «конституционные статьи»—12, 14, 34, 39, 61 22. Правда, в течение XIII в. бароны неоднократно пытались добиться восстановления этих или им подобных привилегий, опираясь на опыт борьбы за Великую хартию. Но несмотря на отдельные удачи, им так и не удалось реализовать свои политические притязания на практике, очевидно, потому, что эти притязания не пользовались сочувствием других слоев свободного населения Англии, без помощи которых бароны не могли добиться победы. Прогрессивные статьи хартии оказались более реалистичными, так как они пользовались большей популярностью среди рыцарства, фригольдеров и горожан. Многие из этих статей повторялись в оппозиционных документах, а затем и статутах XIII в. и постепенно вошли в фонд общего права. Соглашение, зафиксированное в Великой хартии оказалось крайне неустойчивым, так как оно не удовлетворяло до конца ни одну из участвовавших в нем сторон. Союз между баронством, с одной стороны, рыцарством и городами — с другой, не мог быть прочным, так как их политические цели в борьбе были различны. Это облегчило Джону отказ от соблюдения Великой хартии. Для защиты этой последней баронам пришлось прибегнуть к помощи французской интервенции, очевидно, потому что уже в конце 1215 г. они растеряли своих союзников внутри страны. Таким образом, непосредственные политические результаты борьбы за хартию были в общем ничтожны. Главное ее значение заключалось не в ограничении королевской власти, но в том, что в этом конфликте впервые выявились различия в интересах разных групп феодалов, а также их реальные силы и возможности. Борьба за хартию не остановила централизации страны и даже не замедлила ее. Новейшие исследования показывают, что долгое правление Генриха III, вопреки, вигским представлениям, было периодом усиленной и успешной дальнейшей централизации и оформления той политической структуры центрального и местного аппарата, которую мы охарактеризовали в гл. 123. В этом лежит разгадка того факта, что слабый и легкомысленный Генрих III в течение почти 45 лет безнаказанно использовал этот аппарат в своих личных интересах и в интересах небольшой придворной клики, состоявшей преимущественно из иностранных феодалов.

Политический конфликт 1258—1267 гг. был гораздо более длительным и неизмеримо более сложным, чем конфликт 1215 г. В нем так или иначе приняли участие все слои населения Англии. Он охватил все районы страны и имел несколько этапов, каждый из которых был связан с дальнейшим углублением и расширением борьбы. Предысторию этого конфликта составляют почти ежегодные стычки баронов с Генрихом III, происходившие с 1232 г. — с момента отставки Губерта де Бурга и до 1258 г. Эти стычки проливают некоторый свет на позицию баронов и на общую расстановку социальных сил в событиях 1258—1267 гг. Главными поводами для конфликтов, вспыхивавших на каждом почти совете магнатов, были финансовые требования короны, засилье иностранцев, которым покровительствовал Генрих III, и чуждая интересам английских феодалов и к тому же неудачная внешняя политика короля. Причины недовольства баронов ростом налогового гнета мы уже охарактеризовали в предыдущей главе. Что касается решительных выступлений английского баронства XIII в. против иностранцев, то оно тоже имело материальную основу. Представители английской феодальной аристократии, претендовавшие, как мы видели, на участие в распределении государственных доходов и земельных пожалований короны, не хотели, чтобы значительная доля этих благ «доходов, земель, деревень и .прочих источников дохода» попадала в руки иностранных феодалов и прелатов. Эта вражда к иностранцам со стороны баронства являлась, таким образом, одним из проявлений борьбы, происходившей внутри класса феодалов Англии за землю и доходы, о которой мы говорили выше. Но в то же время она являлась также и одним из проявлений борьбы за власть между баронами и королем и именно поэтому из года в год приобретала все более широкий политический аспект. Дело в том, что «пристрастие» Генриха III к иностранцам нельзя объяснить лишь личным капризом и особенно развитыми родственными чувствами. Оно было, несомненно, одним из проявлений его самодержавной политики и отражало его попытки править страной, игнорируя английскую феодальную аристократию, опираясь на людей, которые не имели в Англии прочных корней и всецело зависели от милости короля. Эти люди — многие из них были незнатного происхождения — являлись послушным орудием в руках короля, облегчая ему проведение всех нужных мероприятий и занимая все видные места в центральной администрации. Бароны именно так и понимали это. Вот почему все их требования об изгнании иностранцев, о сокращении налогов и прекращении неугодных им войн сводились в конечном итоге к более общему принципиальному требованию, — чтобы король сменил своих иностранных советников на английских и впредь не назначал новых без согласия баронов. Так, конфликты между баронами и королем в период с 1232 по 1258 г., как правило, вращались вокруг вопроса о власти, вновь и вновь возрождая планы баронского контроля над королем, выдвинутые еще в 1215 г. В период с 1232 по 1258 г. баронская оппозиция оформилась организационно и идеологически. Ее организационным центром становится совет магнатов или Великий совет — собрание крупнейших духовных и светских феодалов Англии, регулярно созывавшееся королем 2—3 раза в год. Хотя его решения не были обязательны для короля и он являлся главным образом совещательным органом, регулярные созывы этого собрания давали возможность баронам Англии сговариваться и осуществлять коллективные оппозиционные выступления. К сожалению, мы не знаем, какой характер имела в этот период оппозиция других слоев населения, поддержавших в 1258 г. баронов. Наш основной источник в этом вопросе — хроники ограничиваются только упоминаниями о выступлении баронов, иногда церкви. Однако можно думать, что оппозиционные настроения постепенно нарастали в среде всех свободных сословий Англии. Это видно, во-первых, из того, что в петиции баронов, поданной в Оксфордском парламенте в 1258 г., отразились интересы далеко не одних только баронов, но также рыцарства, фригольдерской верхушки и городов. Это можно предполагать также, зная, как тяжело отражались зигзаги внешней и внутренней, особенно финансовой, политики Генриха III на всех слоях населения. Мы уже отмечали, что города в этот период тяжело страдали от королевских поборов и особенно от произвольной тальи. Введение налогов на движимость и частые сборы щитовых денег не могли не вызывать недовольства в среде мелкого рыцарства и фригольдеров. Всеобщее раздражение вызывало также и засилье иностранцев, которые, становясь лордами подаренных им земель или чиновниками короля, спешили использовать эту, часто временную, удачу для быстрого обогащения и особенно усиленно нажимали на местное население. Всеобщую ненависть, в том числе и у многих представителей английской церкви, вызывали иностранные прелаты — преимущественно итальянцы, широко назначавшиеся папой на церковные должности в Англии и выкачивавшие из нее колоссальные деньги. Недовольство вызывали и другие вымогательства римской церкви, которым попустительствовал Генрих III. Однако в этот период ни рыцарство, ни горожане не выдвигали еще своей самостоятельной политической программы, подобной программе баронов. С одной стороны, они, как и в 1215 г., еще не выработали такой общеполитической программы. С другой стороны, популярность тех лозунгов, под которыми в эти годы выступали лидеры баронской оппозиции, создавала у их будущих союзников иллюзию того, что бароны являются защитниками общих интересов. Требование контроля над правительством со стороны баронов казалось вполне естественным в условиях фаворитизма и иностранного засилья, господствовавших при дворе Генриха III. До тех пор, пока это требование не реализовалось на практике в виде баронской олигархии, потенциальные союзники баронов не подозревали их в подобных планах. Вот почему в 1258 г., как и в 1215 г., магнаты Англии выступили во главе широкой коалиции недовольных, в которую входили рыцарство и высшие слои фригольдеров, горожане и часть английского духовенства. Но если политика центрального правительства в период 1216—1258 гг. вызывала недовольство всех этих слоев населения и стимулировала их новое объединение в борьбе с этой политикой, то в то же время она, как мы показали выше, усугубляла тяжелое положение широких масс крестьянства и городских низов, обостряя классовую борьбу в стране. В еще большей степени, чем рыцарство и горожане, крестьянские массы не могли иметь в этот период самостоятельной политической программы. Да и сама их борьба носила локальный и разобщенный характер. Обострение этой борьбы могло выразиться и выражалось, как мы покажем ниже, в увеличении количества стихийных антифеодальных выступлений крестьянства, направленных не против феодального строя или феодального государства в целом, но против отдельных феодалов и притом большей частью не своих, а чужих лордов. О том, что выступление 1258 г. носило коалиционный характер, свидетельствует как огромное количество вооруженных людей, съехавшихся на «бешеный» парламент, так и петиция, представленная королю баронами на этом парламенте. Этот документ содержит, помимо общих требований об изгнании иностранцев, о прекращении злоупотреблений королевских чиновников, ряд экономических требований баронов (9 статей), рыцарей и верхушки фригольдеров (6 статей) и городов (3 статьи). При этом в «петиции баронов» нет никаких намеков на реформу центрального управления, на баронский контроль над королем, которого так настойчиво требовали бароны в предшествующие десятилетия. На наш взгляд это можно объяснить только нежеланием баронов обсуждать это требование со своими временными союзниками из опасения вызвать их недовольство. Но именно эту цель— установление баронского контроля над королем — преследовало издание Оксфордских провизий, которые были выработаны уже на самом Оксфордском «парламенте» комиссией 24 баронов и обсуждались только баронами и королем. В этом документе были реализованы давнишние олигархические планы баронов. Вся власть в стране передавалась совету 15 баронов, которые полностью контролировали короля и назначали и смещали всех высших должностных лиц. Три раза в год должен был созываться «парламент», в котором, кроме совета 15-ти должны были заседать еще 12 баронов в качестве выборных от «общины» для того, чтобы «сберечь затраты общины». Ясно, что под «общиной» здесь подразумевались те же бароны. А употреблен был этот двусмысленный термин «община», очевидно, с той же целью, с какой в 34 и 39 ст.ст. Великой хартии употреблялось выражение «свободный человек», — с целью замаскировать олигархическую сущность провизий и созданного ими «парламента». Союзникам баронов были сделаны лишь самые ничтожные уступки. Провизии обещали провести по всей стране расследование о злоупотреблениях королевских чиновников (ст. 1), устанавливали выборность шерифов (ст. 17), запрещали судьям брать взятки (ст. 16) и весьма глухо говорили о том, что надо улучшить положение Лондона и других городов короля, «которые дошли до позора и разрушения благодаря пошлинам и другим притеснениям». Уже после издания провизий баронский совет провел популярную во всех слоях населения меру — изгнание наиболее ненавистных иностранных советников короля и вообще иностранных феодалов. Баронам в 1258 г. удалось добиться того, чего в 1215 г. они достигли только на бумаге. В стране был создан режим баронской олигархии, все отрицательные последствия которого для временных союзников баронов по коалиции обнаружились только теперь. Ведь еще до издания провизий, с начала 50-х гг., как мы отмечали, участились феодальные наезды и грабежи в связи с обострением борьбы за землю и доходы между феодалами. Под видом борьбы с иностранными феодалами, английские бароны нападали друг на друга, оказывали сопротивление властям, чинили грабежи и насилия в отношении городов и сельских жителей. Хронист Веверлейского монастыря, оправдывающий подобные действия магнатов их справедливой, по его мнению, ненавистью к иностранцам, вынужден признать, что не только иностранцы, но и англичане притесняли своих же англичан, движимые жадностью, которая заставляла их «при помощи тяжб и штрафов, поборов («tallagiis») и вымогательств и других притеснений отнимать у всякого то, что он имел». Естественно, что, захватив власть в свои руки, бароны почувствовали себя еще более свободно. Как свидетельствуют протоколы королевских судов за эти годы грабежи и наезды продолжались и даже еще более облегчались тем, что административный аппарат в центре и на местах находился в руках баронов. Ведь, ограничив произвол королевских чиновников, бароны не дали населению никаких гарантий от своего собственного произвола или произвола своих должностных лиц. Это, очевидно, и послужило главным поводом для раскола оппозиции в ближайшие месяцы, последовавшие за изданием Оксфордских провизий.

Новейшие исследования по истории так называемой баронской войны показывают, что с июня 1258 г. по октябрь 1259 г., когда были изданы Вестминстерские провизии, совет 15-ти издал ряд документов, направленных к урегулированию взаимоотношений между самими баронами и их держателями, то есть, говоря в социальном разрезе, между баронами и массой рыцарства и зажиточных фригольдеров. Очевидно, как полагает Е. Джекоб, издание этих документов отразило политическую борьбу, происходившую в совете 15-ти между Симоном де Монфором, искавшим более прочного союза с рыцарством, и Ричардом Глостерским, отстаивавшим принципы баронской олигархии. Но это столкновение между двумя главными вождями баронской партии, очевидно, в свою очередь выражало более широкий социальный конфликт между крупными феодалами, вполне удовлетворенными Оксфордскими провизиями, и массой мелких и средних феодалов, которые еще ждали осуществления своих главных требований. Об этом говорит содержание документов, изданных в начале 1259 г., которые облегчали для рыцарей и фригольдеров ненавистную им повинность посещать курии своих лордов (в документе известном под названием «Provisio magnatum») и прокламировали обещание баронов соблюдать в отношении своих вассалов все то, что их сеньор король обещал своим вассалам (в документе, известном под названием «Providen-tia baronum»). Однако эти постановления, очевидно, не соблюдались большинством баронов, и потребовалось новое давление извне, чтобы добиться их осуществления на практике. Такое давление последовало в виде известной петиции «бакалавров», поданной совету 15-ти в октябре 1259 г. в день св. Эдуарда. В ней петиционеры жаловались на то, что хотя король выполнил все, что постановили и потребовали от него бароны, но «сами бароны ничего не сделали для пользы общего дела, как обещали, и имеют в виду только собственную выгоду и всевозможный ущерб королю и что, если это не изменится к лучшему, пусть реформы производятся иным порядком». Как сам термин «бакалавры», так и содержание петиции явно свидетельствуют о том, что она исходила от представителей рыцарства и примыкающих к ним элементов фригольдерской верхушки. Петиция 1259 г. одновременно выражает недовольство тем, что бароны не идут дальше защиты своих собственных интересов и что они подчинили себе короля, и угрожает, что петиционеры могут взять дело дальнейших реформ в свои руки, устранив олигархический совет 15-ти. Она, с одной стороны, показывает, что бароны плохо соблюдали принятые ими в начале 1259 г. постановления в пользу рыцарства, а с другой стороны, еще определеннее подчеркивает глубокую трещину в оппозиционном блоке — между баронской верхушкой и основной массой класса феодалов. Интересно также, что «бакалавры» обратились в первую очередь к наследнику престола Эдуарду, прося его помощи, и тем самым угрожая баронам, что в случае их отказа, они пойдут на союз с королем против них. Эдуард немедленно воспользовался случаем, чтобы выставить себя защитником «общины», заявив, что он «до смерти будет стоять за общину и добьется исполнения обещанного». Под давлением этого намечающегося союза бароны уступили и издали Вестминстерские провизии. Провизии, как показали исследования Джекоба и Трехарна, распадаются на две части. Они состоят из латинской версии, которую оба исследователя считают «постоянными статьями», вошедшими частично в последующее законодательство, и более полной французской версии, которая, помимо статей, имеющихся в латинском переводе, содержит целый ряд дополнительных постановлений. Французская версия не сохранилась в официальных документах и приводится только в Бертонских анналах и Сент-Олбанекой хронике. Поэтому и Джекоб и Трехарн считают, что она имела временное значение и вскоре была аннулирована баронами. Латинская версия Вестминстерских провизий состоит из 24-х статей. 10 из них посвящены урегулированию отношений арьервассалов с их сеньорами в пользу первых. Провизии освобождают арьервассалов от обязанности посещать феодальные курии их сеньоров, если это условие специально не оговорено в их хартиях на держание (ст. 1), запрещают сеньорам требовать явки в курию всех совладельцев одного держания (ст. 2) и в случае несоблюдения этих постановлений разрешают вассалу судиться с сеньором в королевском суде (ст. 3). Другая группа статей (8, 10, 11, 12) защищает права арьервассалов от их сеньоров в вопросе об опеке несовершеннолетних наследников и вводе во владение совершеннолетних. Ст. 17 облегчает процедуру освобождения скота, захваченного у вассала сеньором в порядке меры принуждения; ст. 16 утверждает исключительное право короля на апелляционную юрисдикцию по делам, разбирающимся в куриях его вассалов; ст. 18 запрещает лордам курий принуждать своих свободных держателей судиться в этих куриях по искам о свободном держании. Из остальных 14 статей этого документа 11 касаются различных улучшений системы местного управления и судопроизводства, также более всего выгодных мелким феодалам и верхушке свободного крестьянства (ст.ст. 4, 5, 6, 7, 13, 15, 21, 22, 23, 24); и только 3 статьи могли быть особенно выгодны баронам, хотя и носили общий характер: ст. 14, впервые запрещавшая дарение земель в пользу церкви, ст. 19, устанавливавшая новый порядок отчетности для бейлифов крупных лордов, и ст. 20, запрещавшая арендаторам разорять арендуемые земли в течение срока аренды. Таким образом, латинская версия Вестминстерских провизий в основном отражает интересы низших слоев господствующего класса. Еще больший интерес с этой точки зрения представляют «временные» французские статьи Вестминстерских провизий. В них содержится постановление о том, чтобы в каждом графстве были назначены специальные лица для приема жалоб на притеснения шерифов и бейлифов, совершенные между судебными объездами, и созданы комиссии из 4-х рыцарей для повседневного наблюдения за действиями шерифов. Далее устанавливается новый порядок выборов шерифа путем избрания 4-х вальвасоров, из которых в казначействе делается выбор. Но французские статьи провизии этим не ограничиваются. В них имеется постановление о том, чтобы в окружении короля постоянно находились двое или трое «малых людей», — то есть чтобы в совет были введены представители широких слоев феодалов. В то же время в провизиях зафиксировано, что по два «добрых человека» от каждого графства должны заседать в совете казначейства и участвовать в разборе всех дел, касающихся шерифов, продажи земель, права опеки и т.д. Эти требования носят уже общеполитический характер и обнаруживают новую тенденцию со стороны мелких и средних феодалов, — добиться доли участия в центральном управлении страной. Это была первая самостоятельная общеполитическая программа рыцарства и примыкавших к нему фригольдерских слоев, на этот раз отличная как от программы баронов, так и от политической линии королевского правительства. Появление этой программы означало раскол в антиправительственной коалиции, который на этот раз не привел немедленно к очередному соглашению между мелкими феодалами и королем. С этого момента вплоть до 1267 г. рыцарство и примыкавшие к нему слои свободных держателей сохраняли эту самостоятельную политическую позицию и если шли на соглашение с баронством, то лишь с той его частью, которая, подобно Симону де Монфору, во всяком случае формально, признавала законность их требований. С выступлением «бакалавров» и принятием Вестминстерских провизий в 1259 г. баронство хотя и не утратило еще руководящей роли в политической жизни страны, но вынуждено было терпеть рядом с собой политического соперника, с которым ему так или иначе приходилось считаться. Так уже первый год «баронской войны» привел к значительному усложнению политической ситуации по сравнению со всеми политическими конфликтами прошлого, в том числе и с борьбой 1215 г. Раскол антиправительственной коалиции первым своим последствием имел раскол внутри самого баронского лагеря. Помимо немногочисленных сторонников короля, оставшихся верными ему, среди баронов уже в 1259 г. наметились две партии, между которыми, хотя они неоднократно потом снова объединялись, существовала глухая вражда и недоверие, — партия олигархов, возглавлявшаяся сначала Ричардом, затем Гильбертом Глостерским, и менее многочисленная группа, считавшая для себя необходимым и даже полезным союз с мелкими феодалами и городами, возглавлявшаяся Симоном де Монфором. Политические разногласия, обнаружившиеся особенно ярко в момент кризиса в среде английского класса феодалов, одновременно являлись выражением давно назревавших внутриклассовых противоречий и крайне обостряли эти противоречия. Начиная с 1261 г. они приводили к частым войнам между враждующими баронскими группировками, к непрерывным взаимным грабежам, поджогам. Издание Вестминстерских провизий не потушило пожара феодальной анархии, который вспыхнул с установлением олигархического режима в стране. Этот режим служил лишь прикрытием для стремления каждого из крупных феодалов Англии урвать для себя как. можно больше земель, богатств и доходов. Эту чисто феодальную сторону происходившей борьбы нетрудно проследить на всех ее этапах, начиная с 1260 до 1267 г.

Характерно, что в этот период многие магнаты Англии, даже входившие в совет 15-ти, чинили препятствия представителям центральной администрации в своих владениях, хотя эта администрация, как будто бы находилась теперь в руках самих баронов. В течение всего периода войны сторонники короля и бароны использовали всякий повод для захвата земель и имущества своих противников. В 1263 г. Симон де Монфор и его сторонники захватили имущество наиболее ненавистных им советников короля, движимые, как пишет хронист Томас Уайкс, — правда, недоброжелатель Симона, «недостойной жаждой наживы, с тем, что бы пополнить постыдным грабежом свою пустую казну и (удовлетворить) ненасытную жадность». После битвы при Льюисе, Симон де Монфор и его сподвижники стали захватывать земли сторонников короля, взятых ими в плен. При этом, как утверждает Томас Уайкс, Симон де Монфор лично захватил 18 бароний. О массовых захватах и грабежах земель роялистов 1264—1265 гг. сообщают и хронист Джон Трокелоу, сочувствующий Симону де Монфору, а также протоколы королевских судов за эти годы. В свою очередь и сторонники короля сейчас же после своей победы при Ивземе начали захватывать в свою пользу земли своих противников, объявив их «лишенными наследства». Корыстные цели большинства баронов, как сторонников короля, так и приверженцев баронской олигархии и самого Симона де Монфора, проявились в той легкости, с которой они переходили из одной партии в другую, если это сулило им материальные выгоды, или если они считали себя чем-нибудь обиженными. Так, в начале 1264 г., незадолго до битвы при Льюисе, многие бароны стали покидать Симона де Монфора и переходить на сторону короля, который старался привлечь их всякого рода пожалованиями. Уже после Льюиса граф Глостерский покинул Симона де Монфора из-за того, что последний захватил замки, на которые он претендовал. Характерным примером беспринципности баронов в борьбе с королем является то, что накануне битвы при Льюисе они предложили ему мир и даже обязались уплатить 30 000 фунтов в возмещение того ущерба, который они нанесли королевству своими военными действиями. Характерно, что даже наиболее последовательные из сторонников Симона де Монфора, возглавившие после битвы при Ивземе движение «лишенных наследства», сравнительно быстро покинули свои отряды, чтобы легче договориться с королем на выгодных для себя условиях. Симон де Монфор младший бросил своих сподвижников сначала в Кенильворте, затем на острове Оксхолме, сдавшись королю и согласившись на изгнание при условии, что ему ежегодно будут платить 500 м. из казначейства. Феодал Джон Дейвилл, сначала возглавлявший сопротивление «лишенных наследства» на о-ве. Или, в самый разгар войны покинул осажденных, бежал весной 1267 г. в Лондон, который в это время был в руках эрла Глостерского, очевидно, надеясь выторговать у Генриха III какие-то уступки, а затем после сдачи Лондона королю был полностью амнистирован, может быть, в награду за свое предательство. Адам Гэрдон, возглавлявший отряд «лишенных наследства», действовавший в районе Винчестера, осажденный принцем Эдуардом в лесу Оултон, без боя сдался ему. В благодарность за это победитель отправил его с рекомендательным письмом к своей матери королеве, а затем, «вернув ему все его наследственные земли, всегда доверял ему и заботился о нем». Были среди баронов и такие, как Роберт Феррерс, который, по словам хрониста, «не будучи сторонником ни короля, ни баронов, но как бы под именем баронов» собрав большое войско, захватил город Вустер и грабил без разбора владения духовных и светских феодалов, в том числе и самого короля. Столкновение личных интересов отдельных баронов приводило к настоящим феодальным войнам, хотя они иногда и велись под прикрытием общеполитических лозунгов, вроде защиты Оксфордских провизий. Нападения же феодалов друг на друга, взаимные грабежи и поджоги были повседневными явлениями в течение всех лет борьбы. Такова была оборотная сторона созданного Оксфордскими провизиями режима баронской олигархии, который разбудил у многих баронов старый дух сепаратизма и неповиновения центральной власти. И все же, несмотря на этот разгул феодальной анархии, политическую борьбу 1258—1267 гг. нельзя рассматривать лишь как борьбу отдельных феодальных клик — «войну баронов», как ее обычно называют в буржуазной историографии. Она имела и другую, более важную сторону, связанную с более глубокими социальными и политическими противоречиями внутри класса феодалов Англии. За спиной борющихся феодальных клик стояли различные социальные группировки, что определяло общую политическую линию каждой из этих клик, несмотря на то, что все они в одинаковой мере увлекались взаимными войнами и грабежами. Королевская партия и партия графа Глостерского в социальном отношении были более или менее однородны, представляя главным образом крупную феодальную, аристократию страны. Их расхождения носили скорее политический характер. Сторонники короля, состоявшие из придворных феодалов иностранного и английского происхождения, стремились к восстановлению сильной королевской власти, в расчете вернуть себе вновь былую власть и доходы в стране. Короля поддерживали также магнаты Уэльсской марки, заинтересованные в сильном правительстве, для продолжения успешных войн с Уэльсом, князья которого оказались союзниками Симона де Монфора. Основная часть баронов, возглавлявшаяся эрлом Глостерским, занимала все время, начиная с 1259 г., промежуточную позицию между королевской партией и партией Симона де Монфора. Она стояла на платформе Оксфордских провизий, опасаясь, с одной стороны, восстановления самодержавия Генриха III, а с другой стороны, не желая допустить рыцарство в органы центрального управления. Эта часть баронов, и в первую очередь их вождь граф Глостерский младший, много раз сменяли свою позицию за период с 1260 по 1267 г. Наконец, третья часть баронов, возглавлявшаяся Симоном де Монфором графом Лейстерским, имела значительно более широкую социальную базу. За спиной этой небольшой группы баронов с начала 1259 г. стояли широкие слои рыцарства, зажиточных фригольдеров и горожан. Требования этих слоев населения во многом определяли поведение этой баронской группы во время войн. Мы показали выше, что Симон де Монфор и его ближайшие сподвижники — бароны были не менее своекорыстны, чем другие бароны Англии, и едва ли особенно стремились к политической свободе для «всех». Но будучи вынуждены в борьбе с королем и графом Глостерским опираться на рыцарство и горожан, они.поневоле должны были считаться с их пожеланиями в своей политике и даже привлекать их к решению некоторых общеполитических вопросов, как это делал Симон де Монфор, созывая свои парламенты. Эта группа баронов, как и вся возглавлявшаяся ими партия, выдвигала объективно более прогрессивную политическую программу, чем другие баронские группировки, с которыми она вела борьбу. Общеизвестно, что рыцарство и примыкающие к нему слои фригольдеров составляли на всех этапах борьбы главную опору и движущую силу партии Симона де Монфора. Поэтому мы не будем подробно останавливаться на этом достаточно, исследованном вопросе. Гораздо интереснее, насколько это возможно, выяснить роль городов в политическом конфликте 1258—1267 гг., которая изучена гораздо слабее. Участие большого количества городов в событиях этой борьбы наряду с самостоятельным выступлением в ней рыцарства составляет новую черту всего конфликта но сравнению с конфликтами более раннего периода. Лондон, правда, сыграл значительную роль уже в 1215 г. Однако особенностью политических событий 60-х гг. XIII в. было то, что в них наряду с Лондоном весьма активно участвовали многие другие города страны. При этом роль горожан изменялась по мере развития событий. В 1258 и 1259 гг. городское сословие в целом поддерживало общие коалиционные выступления, возглавленные баронами, но не играло активной роли в выработке и издании ни Оксфордских, ни Вестминстерских провизий. Когда с 1261 г. между баронами и королем начались вооруженные столкновения, часть городов стала активно поддерживать баронов, а затем группировку Симона де Монфора, другая часть оставалась верной королю. Некоторые же города неоднократно меняли свою позицию. К сожалению, в тех источниках, которыми мы располагаем, содержатся лишь отрывочные и часто неясные сведения о позиции городов и притом далеко не всех. Более или менее полно освещена лишь роль Лондона и не только в смысле его участия в общеполитической борьбе, но и с точки зрения той борьбы, которая происходила в самом городе.

Не претендуя на исчерпывающее решение этого вопроса, мы выскажем некоторые наши соображения, к которым мы пришли на основании анализа этих скудных источников. На стороне Симона де Монфора с 1263 г. до конца войны в 1267 г. неизменно оставались Лондон, позиция которого во многрм определила успехи графа Лейстерского, конфедерация Пяти портов, Герефорд, Бристоль, Линкольн, Бэри Сент-Эдмундс, Оксфорд, Нортгемптон, Скарбору. На стороне роялистов более или менее постоянно находились Винчестер (хотя он неоднократно переходил из рук в руки), Норич, Рочестер, оказавший в 1265 г. упорное сопротивление войскам Симона де Монфора младшего, Ярмут, Вустер, Бриджуотер, Дэнвич. Вероятно, в борьбе принимали участие и другие города, о которых мы просто не имеем сведений. Причины столь различного поведения городов, очевидно, зависели от внутренних условий жизни каждого из них. Как правило, наиболее последовательными союзниками партии Симона де Монфора являлись те города, в которых к середине XIII в. особенно обострились внутренние социальные противоречия и у власти временно оказались представители средних и низших слоев горожан. Эти последние рассчитывали на поддержку нового правительства, тогда как представители свергнутой городской верхушки искали союза со сторонниками короля. Ярче всего эту зависимость между социальной борьбой в городах и позицией городов в гражданской войне можно проследить на примере Лондона. Переход столицы на сторону Симона де Монфора в 1263 г. был связан с внутренним переворотом, поставившим у власти элементы, сочувствовавшие политике оппозиционеров. Томас Уайкс определенно говорит, что Симону де Монфору в 1263 г. удалось войти в город «благодаря содействию некоторых, хотя и немногих граждан, из которых главные были мэр Томас фиц Ричард, Томас Пинлесдон, Мэтью Бэккерель и Майкл Тони, к которым присоединилось огромное множество всяких буянов, называвшихся бакалаврами». При этом хронист добавляет, что вступлению Симона в Лондон сопротивлялись городские старшины и мудрые люди, которые, однако, не в состоянии были этому воспрепятствовать. Это сообщение Уайкса в общем подтверждается и Лондонской хроникой, которая сообщает, что когда в 1263 г. Генрих III двинулся к Лондону, после неудачной осады Дувра, чтобы окружить армию графа Лейстерского в Саутверке, «народ (vulgus), то есть община (соwmunitas) Лондона, увидев это его намерение, бросился к воротам, сломал тяжелые цепи и побежал на помощь к Симону; и таким образом в этот день Симон со своим небольшим войском был избавлен от опасности». Обе хроники подчеркивают, что помощь Монфору оказал «народ», «община», «бакалавры», очевидно, против желания городской верхушки — «старшин и мудрых людей». И это неудивительно. Из лондонских источников известно, что мэр Томас фиц Томас, которого Уайкс ошибочно называет фиц Ричардом, избранный в 1263 г. на общем собрании горожан, правил, не считаясь с мнением олдерменов и старшин, опираясь на поддержку более широких слоев городского населения. Вместо того чтобы, воспользовавшись войной, потребовать от короля или баронов новые городские привилегии, о которых мечтали олдермены, извлекавшие главные выгоды из этих привилегий, он стал проводить реформу городского управления в интересах цехов. Новый мэр объявил, что члены каждого цеха могут вырабатывать выгодные им постановления, которые он опубликует в городе и будет строго соблюдать. Цехи начали издавать новые статуты к ущербу для купцов, прибывающих в Лондон и на ярмарки Англии, особенно для иностранцев. Таким образом, едва ли можно сомневаться, что переворот 1263 г. в Лондоне означал временную победу цехов над городской верхушкой и сопровождался значительной демократизацией городского управления. Эти данные проливают свет и на социальную опору Симона де Монфора в Лондоне. Среди его сторонников Уайкс называет немногих «граждан», возглавивших движение, и множество буянов — «бакалавров». Употребляя слово «буяны» (ribaldi), он хочет подчеркнуть свое пренебрежение к низкому общественному положению и моральному уровню этих людей, вполне естественное в устах ярого противника Симона де Монфора. Противопоставляя их «немногим гражданам», возглавившим движение, и старшинам, он как бы подчеркивает их неравноправное положение в городе, что как будто бы позволяет видеть в них представителей городского плебейства. Однако название «бакалавров», употребляемое хронистом наряду с термином ribaldi, никак не вяжется с представлением о плебействе. Мы уже видели, что в применении к сельскому населению оно в XIII в. означало вполне достойных, уважаемых, хотя и не особенно влиятельных людей — мелких вассалов, крупных сеньоров, рыцарей и зажиточных фригольдеров. Очевидно, по аналогии оно переносилось в городах на второстепенных, менее влиятельных жителей, выступавших против городской олигархии. Такое толкование этого термина вполне согласуется с определениями сторонников Симона де Монфора в Лондоне, которое дает Лондонская хроника «vulgus». Последнее никак не могло означать городское плебейство, но, по-видимому, должно было обозначать мелких мастеров, торговцев, формально пользовавшихся правами городского гражданства. То, что мы знаем о политике фиц Томаса в Лондоне еще более убеждает нас в том, что во главе партии реформ там стояла масса цеховых ремесленников и мелких торговцев; Это вполне соответствует той стадии внутригородской социальной борьбы — борьбы между цехами и купеческо-ростовщической городской верхушкой, которая в этот период была характерна для Лондона и других крупных городов Англии. Что касается городского плебейства, которое в XIII. в. в таком большом городе, как Лондон, было уже довольно многочисленно, то оно, конечно, поддерживало цеховую массу в ее борьбе, активно участвуя во всех проявлениях этой борьбы, но едва ли могло определять ее ход и характер. Тем более это относится к другим менее развитым городам Англии, где в XIII в. еще не сложились большие массы плебейского населения. Нечто подобное происходило, очевидно, и в других городах, поддерживавших Симона де Монфора, хотя мы имеем об этом лишь очень неясные сведения. Так нам известно, что в Оксфорде в 1262—1263 гг. происходили ожесточенные конфликты между городом и университетом, причем горожане стояли за поддержку Симона де Монфора, а клирики — за короля. Известно также, что в 1266 г. там были свергнуты представители городской верхушки. В некоторых случаях Симона де Монфора поддерживали и те города, которые в этот момент вели борьбу со своим сеньором, как это было в Бери Сент-Эдмундс. Конфедерация Пяти портов поддерживала сначала баронов против короля, потому что в 1258 г. получила полную независимость в своих внутренних делах в результате отмены наследственной должности «правителя Пяти портов» (warden), представлявшего в конфедерации интересы короля. Затем города конфедерации прочно держались за Симона де Монфора, так как были заинтересованы в проводимой им политике ограничения иностранной торговли. Обострение социальной борьбы во многих английских городах в период «баронской войны» и ослабление власти городской олигархии констатирует тот же Томас Уайкс, отмечая, что по примеру Лондона «по всему королевству Англии утвердился ужасный обычай, по которому во всех почти городах и бургах составлялся заговор буянов, которые публично называли себя бакалаврами и с наглостью и насилием притесняли «старших людей» этих городов и бургов. По-видимому, война баронов с королем, самостоятельные выступления рыцарства и общая политическая неурядица в стране привели к взрыву внутренних противоречий в городах, который в свою очередь оказал весьма большое влияние на самый ход дальнейшей политической борьбы. Но не во всех городах «бакалавры» оказались победителями. Там, где городская верхушка осталась у власти, она весьма настороженно отнеслась к партии Симона де Монфора, во-первых, потому, что видела в ней поддержку своих внутренних врагов, во-вторых, потому, что держась за свои городские привилегии, скрепленные хартиями королей, боялась потерять их, в случае если Генрих III будет лишен власти. Поэтому, когда началась вооруженная борьба между Симоном и королем, эти города оказались на стороне последнего. Так действовал, например, один из крупнейших городов Англии Норич, который, получив незадолго до 1258 г. широкую хартию, очевидно, боялся, что она утратит свою силу в случае окончательного поражения короля. Так действовал и Винчестер, что не помешало, однако, винчестерцам использовать общую политическую ситуацию для того, чтобы напасть на приорство St. Swythini, находившееся в городе, которое было ими полностью разорено. Ярмут поддерживал королевскую партию главным образом из-за морского соперничества с городами конфедерации Пяти портов. Такие же локальные интересы, которые мы не всегда можем учесть, определяли, вероятно, роялистские симпатии и некоторых других городов. Это указывает на то, что в политической борьбе 1258—1265 гг. английские города хотя и приняли активное участие, но не могли еще выступить согласованно и выдвинуть свои самостоятельные общесословные требования, подобные требованиям рыцарства, выраженным в Вестминстерских провизиях. Это объяснялось отчасти неравномерностью развития городов, отчасти же тем, что это были феодальные города, в жизни которых преобладали локальные интересы. Поглощенные своей повседневной борьбой за городские привилегии, слабо связанные между собой и не осознавшие еще своей политической силы в масштабе всей страны, многие из них старались использовать политическую борьбу 60-х гг. лишь для расширения своих привилегий. Характерный пример этих локалистских настроений представляет позиция города Линна, крупнейшего центра хлебного экспорта Англии. Сначала Линн, очевидно, поддерживал партию де Монфора, может быть, рассчитывая получить с его помощью новые привилегии. Это видно из того, что он был лишен королем всех привилегий, а также из того, что в 1267 г. один из вождей «лишенных наследства» Джон Дейвил просил у линнцев помощи в войне с королем. Однако к этому времени в Линне, очевидно, верх взяли представители городской верхушки. Вместо того чтобы поддержать «лишенных наследства», засевших на о-ве Или, жители Линна, «явившись к королю, обещали ему, что если король пожелает вернуть им их вольности, они ему представят засевших на острове мятежников живыми или мертвыми». Получив согласие, они предприняли, правда неудачный, поход на Или. Таким образом, Линн попытался ценой предательства вернуть свои привилегии, утраченные ранее в борьбе с королем. Но дальнейшее расширение и углубление политического конфликта 1258—1267 гг. не ограничилось вовлечением в него городов. В процессе его развития в него оказались вовлеченными также, по-видимому, широкие массы крестьянства, во всяком случае свободного. Наиболее широкий размах крестьянских движений, как свидетельствуют источники, относится к периоду 1264—1267 гг. Опираясь на протоколы судебных расследований о правонарушениях, совершенных в эти годы,. Джекоб констатировал участие во всевозможных столкновениях, .происходивших в это время во всех областях Англии, свободных крестьян и притом часто весьма бедных. Пти Дютайи считал несомненным участие крестьянства в «баронской войне» на последнем ее этапе. Однако ни тот, ни другой не ставили вопроса о воздействии этих выступлений крестьянства на ход войны 1264—1267 гг. и на ее политические результаты. И этот вопрос в сущности совершенно не рассматривается в современной буржуазной историографии. В советской медиевистике, напротив, он вызывает в последнее время законный интерес. Ему посвящено значительное место в упомянутых выше кандидатских диссертациях А. П. Геллертова и С. А. Пустовойт. Однако, несмотря на это, он представляется нам недостаточно ясным, во всяком случае в отношении общего характера крестьянских движений периода политического кризиса 1258—1267 гг. Поэтому, несмотря на наличие специальных исследований по этому вопросу, мы считаем нужным высказать некоторые наши соображения в связи с этой очень важной и сложной проблемой. Сложность проблемы, которая является главной причиной недостаточно полной ее разработки в советской медиевистике, определяется главным образом скудостью и сбивчивостью данных, которые имеются в источниках. Главные из них — хроники, принадлежащие по большей части перу представителей господствующего класса, настолько же скупы в описании крестьянских выступлений 60-х гг., насколько подробно они освещают даже самые маловажные поступки крупных баронов Англии. Дошедшие до нас протоколы судебных разбирательств о правонарушениях, совершенных во время гражданской войны, часто не указывают социального статуса обвиняемых, что не дает возможности выделить крестьянские выступления из массы феодальных эксцессов, о которых мы говорили выше. Тем не менее все наши источники, одни более, другие менее отчетливо, свидетельствуют о том, что в рядах сторонников Симона де Монфора, особенно после битвы при Льюисе и вплоть до конца 1267 г., находилось большое количество представителей низших слоев населения, и в частности крестьян. Об этом говорят, во-первых, постоянные упоминания хроник об огромном количестве сторонников Симона де Монфора и об участии в борьбе «народа» («populus»), который как бы противопоставляется хронистами баронам. Конечно, значение слова «populus» в хрониках крайне неопределенно и допускает различные толкования. Однако поскольку хронисты обычно отдельно называют «рыцарей», «оруженосцев», «баронов» и «горожан», то можно думать, что под этим более широким названием хотя бы отчасти скрывались простые сельские жители — крестьяне. Восхваляя Симона де Монфора, хронист Ришанжер подчеркивает, что он отдал свою жизнь, чтобы «облегчить притеснения бедняков». Хотя с такой оценкой Симона де Монфора по существу едва ли можно согласиться, но то, что хронист связывает имя этого политического деятеля с бедняками, заставляет думать, что в рядах партии Симона де Монфора было много людей бедных и низкого звания. В некоторых случаях хроники прямо подчеркивают низкое сословное положение участников движения, особенно когда речь идет о движении «лишенных наследства» 1265—1267 гг. Томас Уайкс, например, называет защитников Кенильворта «неблагородными», или «низкого сословия» людьми (degeneres). Он же пренебрежительно называет их «vispiliones», или «vespiliones» — словами, которые могут означать «бродяги», «буяны», грабители, обитающие в окрестностях, и напоминают по значению уже знакомое нам название «ribaldi». Поскольку он обычно называет отдельно рыцарей и оруженосцев, как руководителей движения, можно думать, что это пренебрежительное название он относит к людям низшего ранга, сходившимся под их знамена, то есть скорее всего к окрестным крестьянам. Ришанжер, рассказывая о нападении повстанцев с острова Или на город Норич, указывал, что они побудили к этому нападению «простой народ» (plebem vulgarem). О широком участии простого народа в движении «лишенных наследства» в 1265—1267 гг. косвенно свидетельствует огромный размах этого движения, распространившегося по многим графствам Англии. Томас Уайкс намекает, что повстанцы захватили остров Или при попустительстве окрестных жителей, по-видимому, крестьян, которые и в дальнейшем им не сопротивлялись. Еще важнее более ясные свидетельства документальных источников. Кенильвортский приговор среди лиц, которые могут выкупить конфискованные у них после Ивзема земли или просто получить прощение, называет арендаторов (ст. 24), мирян (ст. 21),— очевидно, крестьян, так как феодалы, рыцари и оруженосцы поименованы отдельно, и таких лиц, у которых «нет ничего» (ст. 14). Под всеми этими категориями, хотя бы частично, по-видимому, скрывалось свободное крестьянство, в том числе и беднота, у которой «ничего нет». Но наиболее точные и определенные сведения на этот счет нам сообщают протоколы судебных расследований в графстве Сэффок, в которых, как выяснил Джекоб, в качестве обвиняемых в грабежах и прочих правонарушениях, совершенных в период 1264—1267 гг., прямо упоминаются мелкие и мельчайшие свободные крестьяне. В судебных протоколах по искам, которые возбуждались отдельными феодалами по поводу нападений на их земли и их ограблений, имевших место во всех почти графствах Англии в период 1260—1268 гг. встречаются такие случаи, где обвиняемыми, по всей видимости, были не феодалы, а крестьяне. Большинство таких случаев падает на 1265, 1266, 1267 гг.,— как раз на период движения «лишенных наследства». Участие крестьян в такого рода нападениях, грабежах и поджогах феодальных поместий можно более или менее уверенно констатировать в тех случаях, когда в качестве обвиняемых перечисляются 20, 30 и более человек или их перечисление заменяется словом «plurimi», «multi», «multi alii» и т.д. Участие крестьян очевидно и в тех случаях, когда в качестве обвиняемых называются люди, носящие кличку «carectarius», «molen-dinarius», «pistor», «messor», очевидно, возглавлявшие крестьян своей деревни или местечка. Наконец, участие крестьян в акциях такого рода почти совершенно несомненно, если во главе нападающих стоял приходский священник, который, очевидно, мог набрать отряд только из окрестных крестьян. Всего в протоколах Placitorum abbreviatio за период 1260—1268 гг. нам удалось насчитать 30 таких случаев. Но помимо этих самостоятельных набегов на владения феодалов, участие крестьянства в происходивших событиях несомненно выражалось и в том, что они совершали подобные акции также под руководством феодалов, своих лордов или командиров отрядов «лишенных наследства». Если даже в мирное время, как мы отмечали, крестьяне иногда действовали против лордов-огораживателей вместе со своими лордами и под их руководством, то тем более это было возможно в период общего политического кризиса и ожесточенной борьбы внутри класса феодалов. Развитие этого общего кризиса должно было способствовать обострению классовых противоречий в деревне, которые, как мы видели, все время усиливались от начала к середине XIII в. В частности, этому должны были способствовать все бедствия разрухи и междоусобицы, которые особенно тяжело отражались на положении крестьянства. Хронисты — современники событий отмечают, что больше всего от непрерывных войн 1263—1267 гг. страдали бедные сельские жители. Положение массы свободного крестьянства еще более ухудшилось, когда после битвы при Льюисе начались земельные конфискации у роялистов, а затем после Ивзема — у сторонников Симона де Монфора. Многие свободные держатели, иные по доброй воле, а иные по принуждению, в качестве вассалов своих сеньоров, участвовали в войне и поэтому также являлись жертвами этих земельных конфискаций, которые многих из них полностью разорили. Этим, очевидно, объясняется массовый характер движения «лишенных наследства» в 1265—1267 гг. и то отчаянное упорство, которое они проявляли в борьбе с королем даже после того, как их покинули руководители движения — бароны и рыцари. Так, осажденные в Кенильворте сопротивлялись более 16 месяцев, а «лишенные наследства», засевшие на острове Или, еще долго держались после бегства в Лондон их вождя Джона Дейвила. Это упорное сопротивление, очевидно, имело целью добиться возвращения конфискованных земель без выкупа, так как мелкие держатели крестьянского типа, в отличие от феодалов, в большинстве случаев не имели никаких средств для выкупа земли. Но сообщая сведения об участии крестьян в гражданской войне на последнем ее этапе, наши источники почти ничего не говорят ни о характере этого участия, ни о том, какие категории крестьянства составляли основную движущую силу этих крестьянских выступлений. По этому вопросу пока приходится ограничиваться лишь некоторыми осторожными предположениями. Прежде всего, крайне неясен вопрос об участии в этих движениях основной массы английского крестьянства — вилланов. Ни хроники, ни судебные расследования не упоминают специально о вилланах, тогда как в материалах расследования по Сэффоку, использованных Джекобом, в качестве обвиняемых постоянно прямо называются исключительно свободные держатели liberi tenentes. Можно, конечно, предположить, что вилланы все же участвовали вместе со свободными крестьянами в нападениях на феодальные поместья, но с уверенностью говорить об их массовом участии едва ли можно. Неясен также и вопрос о том, носили ли эти крестьянские выступления самостоятельный характер, или являлись лишь одним из проявлений общеполитической борьбы 1264—1267 гг. Что касается хроник, особенно враждебных Симону де Монфору, то они, описывая действия его сторонников, а в особенности «лишенных наследства», говорят исключительно о «грабежах» («depraedatio»), «опустошениях» («devastatio»), разорениях («depopulatio»). «Лишенных наследства» они называют не иначе как разбойниками (praedoni), бродягами (vispi-liones), грабителями (latrones). Отчасти, конечно, такую характеристику движения можно отнести за счет стремления этих хронистов очернить мятежников. Но, с другой стороны, и материалы судебных расследований также ставят им в вину почти исключительно грабежи. Сэффокские расследования, как указывает Джекоб, касаются исключительно возмещений за покражи, угон скота и т.д. В протоколах судебных разбирательств, сохранившихся в Placitorum abbreviatio наиболее обычным обвинением в случаях нападения на маноры как крестьян, так и феодальных отрядов, являются обвинения в грабежах, реже в поджогах, еще реже — в порубке парков и лесов. Конечно, действия такого рода могли быть одной из форм стихийной крестьянской антифеодальной борьбы. Но в условиях феодальных междоусобиц и анархии, царивших в стране, акции такого рода едва ли можно рассматривать как специфические крестьянские выступления. Мы указывали выше, что подобные акты совершались одновременно с аналогичными действиями феодалов, а часто даже сливались с ними. Характерно, что нигде в источниках за эти годы мы не встречаем упоминаний о специфических крестьянских и, в частности, вилланских выступлениях, характерных для XIII в., вообще таких, как отказ от выполнения повинностей, разрушение изгородей, сопротивление манориальной администрации, отказ платить какие-либо поборы или налоги. При просмотре протоколов судебных разбирательств по искам о нападениях на феодальные поместья создается впечатление, что в большинстве случаев действия крестьян были направлены не против своих, а против чужих лордов и тогда, когда они выступали самостоятельно, и тогда, когда они совершали наезды под руководством феодалов. Все это говорит о своеобразном и несколько необычном характере крестьянских выступлений. В этом отношении очень характерен случай, произошедший в вилле Cleybrock в графстве Лейстершир в 1266 г. Большое количество людей, видимо крестьян, напали на манор феодала Джона Босеби, расположенный в этой вилле, и ограбили его. На вызов в суд никто из них не явился, и шерифу было предложено принудить их к явке при помощи наложений ареста на их имущество. Но когда в деревню прибыл бейлиф, то «вся вилла Клейброк, за исключением людей Джона Босеби», оказала ему сопротивление и не позволила наложить арест на имущество обвиняемых. Очевидно, что люди (homines), т.е. держатели пострадавшего феодала, которые не оказывали сопротивления бейлифу, не обвинялись в нападении на манор Джона Босеби и не подлежали аресту имущества в этот период. Нельзя не учитывать и того, что все наиболее крупные отряды «лишенных наследства» хотя и включали в себя большое количество крестьян, но возглавлялись баронами или во всяком случае влиятельными рыцарями. Едва ли эти феодалы, использовавшие сбегавшихся под их знамена крестьян в качестве военной силы, могли допустить, чтобы они сами по своей инициативе чинили расправу с феодалами вообще. Наконец, нельзя забывать и того, что в некоторых случаях крестьяне могли действовать по принуждению своих лордов, которые мобилизовали их в свои отряды, не считаясь с их желанием. Все эти факты убеждают нас в том, что крестьянские выступления 1264—1267 гг. нельзя рассматривать как самостоятельное антифеодальное крестьянское восстание. Нам кажется, что в оценке этих движений требуется большая осторожность, во всяком случае до тех пор, пока не будут обнаружены новые источники, проливающие дополнительный свет на характер крестьянской борьбы этого периода. Классовый антифеодальный характер этой борьбы, как правило, не выступал достаточно отчетливо и открыто, так как она чаще всего облекалась в такие формы, которые с внешней стороны мало отличались от обычных для периода гражданской войны феодальных эксцессов, о которых мы неоднократно говорили. Более того, феодалы нередко использовали общее недовольство крестьян их тяжелым положением для того, чтобы свести счеты со своими личными и политическими противниками и присвоить с помощью своих держателей деньги, земли и прочее имущество своих врагов. При всем том, однако, в этих крестьянских выступлениях несомненно проявилось значительное обострение классовой борьбы в деревне, которое особенно заметно начало сказываться к середине XIII в. Уже тот факт, что значительные массы крестьянства, пусть даже свободного, оказались вовлеченными в борьбу между различными группировками класса феодалов, до которой им в сущности было очень мало дела, чрезвычайно показателен сам по себе. Он свидетельствует о глубоком недовольстве крестьянства своим положением, о его готовности использовать сложившуюся политическую ситуацию для того, чтобы любым способом облегчить свою судьбу. Общая атмосфера политической анархии и феодальных войн, царившая в стране начиная с 1262 г., облегчила и активизировала выступления крестьян. Но в то же время она придавала к отмеченную выше своеобразную окраску. Идя по линии наименьшего сопротивления, крестьяне в этот период предпочитали, вместо использования обычных для XIII в. повседневных, часто мелочных форм борьбы со своими лордами, добиваться некоторого улучшения своего положения путем захвата земли и имущества у чужих лордов — противников их сеньоров. Выступления такого рода стимулировались и тем, что до поры до времени, они не только не наказывались, но даже поощрялись феодалами той партии, против врагов которой они были направлены. Однако в этих нападениях на отдельные маноры в 1264— 1265 гг., так же как и в активном участии крестьянства в движении «лишенных наследства»— сторонников Симона де Монфора после Ивзема, несомненно проявлялась ненависть крестьянства к существующему строю, его стихийный, может быть, не вполне осознанный протест против все усиливающейся эксплуатации, которой оно подвергалось со стороны феодалов и феодального государства. Эти массовые стихийные крестьянские движения, так же как и активность средних и низших слоев городского населения, были новостью, дотоле незнакомой политическим конфликтам XII и начала XIII в. Они свидетельствуют о значительном расширении и углублении политической борьбы в 60-х гг. XIII в. Очередной конфликт, начавшийся в 1258 г. как обычное столкновение между баронами и королем, осложнился затем самостоятельным выступлением мелких феодалов и фригольдерской верхушки, вызвал крайнее обострение социальных противоречий в городах, втянув их в борьбу между группировками феодалов, и на последнем своем этапе сопровождался массовыми выступлениями крестьянства, несомненно таившими в себе опасность настоящих антифеодальных крестьянских восстаний. Таким образом, в политический конфликт 1258—1267 гг. оказались так или иначе вовлеченными все слои населения феодальной Англии, что составляло важную особенность этого нового этапа в политической борьбе XIII в. Уже по одному этому кризис 1258—1267 гг. нельзя рассматривать как простую баронскую смуту или «баронскую войну» и считать его главными или даже единственными участниками различные группы баронов, как это до сих пор принято в буржуазной историографии. Из этих ошибочных представлений вытекает уже отмечавшаяся нами неправильная трактовка баронов, выступавших против короля в качестве защитников «народной свободы» и интересов всех слоев населения, характерная для историков вигской школы. Длительный политический кризис 1258—1267 гг. скорее заслуживает названия «гражданской войны», которым мы неоднократно называли его выше, поскольку участвовавшие в борьбе различные социальные слои объективно имели разные цели и отстаивали их с оружием в руках друг против друга. Однако это вовсе не значит, что в этой «гражданской войне» шла борьба за свободу всего английского «народа» или «нации», как обычно считали историки вигского направления. Мы уже видели, что роль различных социальных слоев в этой борьбе была очень различна. Баронство как сословная группа, представители которой в большинстве случаев примыкали к сторонникам олигархии, никак не может считаться «защитником» народной свободы. Едва ли его можно считать даже выразителем интересов всего класса феодалов в целом, не говоря уже о горожанах и крестьянстве. Что касается партии Симона де Монфора (и лично его), то ее задачи и цели в значительной мере определялись интересами рыцарства и отчасти тех слоев городского населения, которые поддерживали эту партию. Во всяком случае, интересы этих социальных групп несомненно оказывали значительное воздействие на политику Симона де Монфора. Под их давлением он содействовал изданию Вестминстерских провизий и последовательно проводил политику преследования иностранцев, которая пользовалась горячим сочувствием не только рыцарства, но и значительной части горожан. Симон де Монфор не только преследовал иностранных советников короля, иностранных прелатов и феодалов, но в угоду преимущественно средним ремесленным и торговым слоям городского населения проводил политику ограничения торговли иностранцев в Англии. Повествуя о том, как Симон де Монфор в 1264 г. приказал горожанам конфедерации Пяти портов охранять доступ в Англию с моря, Томас Уайкс сообщает, что жители этих городов, воспользовавшись этим распоряжением при помощи пиратских действий на море совершенно прекратили ввоз в Англию иностранных товаров. Хронист сетует на то, что в связи с этим очень возросли цены на импортные товары, но при этом вынужден признать, что эта мера пользовалась сочувствием простого народа. Он пишет: «Для того, чтобы пустыми утехами порадовать слух простого народа, граф объявил, что жители Англии могут прекрасно обходиться собственными товарами, без иностранного подвоза». Зная враждебное отношение английского купечества и ремесленных слоев горожан к иностранной торговле, можно думать, что Симон де Монфор руководствовался в этом случае не только интересами безопасности страны, но и экономическими выгодами городов. Влияние рыцарства, а отчасти и горожан на политику Симона де Монфора выразилось также и в том, что он приглашал представителей этих социальных слоев на совещания по важным государственным вопросам. Пригласив по 4 представителя от графств на парламент, собравшийся 22 июня 1264 г. в Лондоне, на котором было принято новое политическое устройство Англии — «Форма управления государем-королем и королевством», Симон де Монфор реализовал на практике требования рыцарства, высказанные во французской версии Вестминстерских провизий и в поэме «Битва при Льюисе». В январе 1265 г. Симон де Монфор пошел еще дальше, пригласив в парламент, кроме рыцарей, по 2 представителя от наиболее значительных городов страны. У нас нет оснований считать, что города домогались в этот период представительства в парламенте. Но приглашая их представителей на совещание, Симон де Монфор тем самым признавал их возросшее политическое значение. Все эти меры нового правителя Англии диктовались необходимостью заручиться прочной поддержкой рыцарства и городов в обстановке, когда большинство баронов, вскоре после битвы при Льюисе, стали переходить на сторону графа Глостерского и принца Эдуарда. Таким образом, объективно деятельность Симона де Монфора и его партии отражала интересы рыцарства и средних слоев городского населения, общественное и политическое значение которых заметно возросло к концу 50-х гг. по сравнению с началом века. Однако это вовсе не значит, что Симона де Монфора и его сподвижников, как баронов, так и более мелких феодалов, можно рассматривать как защитников интересов простого народа — мелкого городского люда и широких масс крестьянства. То, что многие современники считали Симона де Монфора защитником «бедняков», называли его святым и праведником, погибшим за свободу народа, отнюдь не дает еще оснований считать его вождем «народа» или «нации» в борьбе с тиранией короля, как это обычно изображали историки «вигской» школы. Практическая деятельность самого Симона де Монфора, а после его смерти его ближайших соратников, ни в чем не отвечала интересам и требованиям широких народных масс, и в первую очередь крестьян. Для последних (если не считать небольшой привилегированной фригольдерской верхушки) не нашлось места ни в Вестминстерских провизиях, ни в новом парламенте, ни в тех требованиях, которые выдвигались «лишенными наследства». Наиболее решительные из числа «лишенных наследства»— защитники Кенильворта, в рядах которых, как мы видели, находилось значительное количество крестьян, в конечном итоге капитулировали на таких условиях, в которых интересы массы крестьянства не нашли никакого отражения. Акт их капитуляции— Кенильвортский приговор 1266 г.— представляет собой типичное соглашение между борющимися группами феодалов, посвященное урегулированию земельного вопроса, бывшего главной причиной сопротивления «лишенных наследства». Он затрагивает интересы свободного крестьянства лишь постольку, поскольку гарантирует право выкупа земель и амнистию для тех его представителей, которые пострадали от земельных конфискаций роялистов за добровольное или принудительное участие в войне против короля. Еще более характерно, что и повстанцы, засевшие на о-ве Или и отказавшиеся сдаться на условиях Кенильвортского приговора, в своих требованиях, выдвинутых в ответ на предложение папского легата Оттобони о сдаче, ни словом не обмолвились о каких-либо особых требованиях крестьянства. В своем письме к папскому легату они лишь отстаивали свое право на захваченные у них роялистами земли и требовали их возвращения без всякого выкупа. Это было, конечно, решительное требование, которое наверняка пользовалось сочувствием всех «лишинных наследства», в том числе и крестьян, но которое нельзя назвать крестьянским требованием. Это особенно ясно из того, что свои права на землю илийцы обосновывали правами своих предков, которые «завоевали эту землю мечом» — аргумент обычный в устах баронов Англии в XI и в XII вв. в их борьбе с королем и совершенно чуждый крестьянству. Кроме выгодного для них разрешения земельного вопроса, илийцы требовали изгнания всех иностранцев — советников короля, прекращения раздачи иностранцам церковных бенефициев и папских поборов с английских монастырей, а также соблюдения Оксфордских провизий. Если отбросить вопрос о земле, продиктованный ходом событий 1265—1267 гг., то все остальные пункты этой наиболее крайней «программы» «лишенных наследства» повторяют программу баронско-рыцарской оппозиции 1258 г. и притом в очень расплывчатом общем виде. Так, даже в самый острый момент гражданской войны, когда в нее оказались вовлеченными массы крестьянства, они не смогли оказать какое-либо воздействие на политическую программу партии Симона де Монфора, представлявшей блок рыцарства, горожан и незначительной группы баронства. Используя в своих интересах военную помощь широких масс крестьянства, вожди этого блока не подумали в чем бы то ни было пойти навстречу интересам последнего. Даже в политических документах гражданской войны феодальный принцип exceptio villanegii ни разу не был нарушен. Впрочем, в них не нашли сколько-нибудь заметного отражения также интересы горожан, и в частности их средних и низших слоев. И все же участие крестьянства и широких слоев, в том числе самых низших, городского населения в гражданской войне 60-х гг. оказало весьма существенное влияние на ее исход и политические результаты. Мы отмечали выше, что даже повседневные мелкие местные антифеодальные выступления крестьян, происходившие в XIII в., беспокоили феодалов и толкали их на поддержку центральной власти. Тем более их должно было встревожить массовое участие крестьянства в военных столкновениях конца гражданской войны. В атмосфере политической анархии и почти полного бездействия центральной и местной администрации, легко можно было ожидать, что массы крестьянства перейдут от нападений на земли роялистов, осуществляемых под руководством вождей «лишенных наследства», к открытым крестьянским восстаниям, направленным против феодалов вообще. Затяжка борьбы внутри класса феодалов грозила именно этой опасностью, перед лицом которой все участники этой борьбы вынуждены были поспешить с соглашением. Ощущение этой опасности было, очевидно, одной из главных причин быстрого отхода большинства баронов от партии Симона де Монфора в период между Льюисом и Ивземом. Оно же побуждало и многих представителей рыцарства — вождей «лишенных наследства» быстро сложить оружие после битвы при Ивземе и примириться с королем. Широкий размах городских народных движений вызывал такую же реакцию в высших купеческо-ростовщических слоях городского населения, которые также тяготели к соглашению. Эта тяга охватывала все большее количество городов также и в связи с тем, что затяжка войны угрожала им продолжением грабежей и опустошений, подобных тем, которым в 1264—1267 гг. подверглись Винчестер, Норич, Бристоль и ряд других крупных городов. Опасность еще большего расширения борьбы и, в частности, крестьянских выступлений побудила к соглашению и Генриха III. Вскоре после победы — уже в 1266 г.— он отказался от произведенных им земельных конфискаций и пошел на значительные уступки «лишенным наследства», издав Кенильворотский приговор. Таким образом, широкий размах народных движений конца гражданской войны, очевидно, ускорил заключение очередного соглашения внутри класса феодалов и способствовал его большей прочности и устойчивости по сравнению с соглашением 1215 г.

Характер этого нового соглашения, как ив 1215 г., определялся тем соотношением сил, которое обнаружилось в гражданской войне. Для королевской власти это был период тяжелого кризиса, который показал, что дальнейшая централизация страны под руководством короля неосуществима теми методами и средствами, которыми ее пытался проводить Генрих Ш. Опыт войны, когда в течение долгих лет король оставался фактически в политической изоляции, а с 1264 г. был игрушкой в руках баронов, показал необходимость укрепления традиционного союза королевской власти с рыцарством, верхушкой фригольдеров и городов, даже ценой некоторых уступок в их пользу. Что касается основной части баронов, примыкавшей к олигархической группе, то их политическая программа уже в 1258—1259 гг. обнаружила полное банкротство, а они сами — неспособность «а длительный срок сплотить вокруг себя широкую оппозицию. Начиная с 1263 г. эта часть баронов оказалась сброшенной со счетов, как самостоятельная политическая сила, и вынуждена была искать уже в период войны временных соглашений то с королем, то с Симоном де Монфором. Английское баронство, таким образом, тоже было подготовлено к более широкому соглашению, хотя и не могло рассчитывать на особые выгоды от него. Блок рыцарства, верхушки фригольдеров и значительной части городского сословия, напротив, в развитии гражданской войны укрепил свои позиции, вырос в значительную политическую силу и начиная с 1263 г. фактически возглавлял политическую оппозицию королю. Однако и он в этой борьбе не смог добиться решающей победы и вынужден был в конечном итоге пойти на соглашение. Правительство Симона де Монфора не смогло обеспечить ни ликвидации феодальной анархии в стране, ни прекращения народных движений в деревне и в городах. Будучи заинтересованы в установлении твердого мира и относительного порядка в стране и в подавлении выступлений народных масс, главные союзники Симона де Монфора— рыцарство, а затем и наиболее зажиточные слои горожан — стали разочаровываться в его политике, особенно после битвы при Ивземе. Испытывая потребность в восстановлении сильной центральной власти, они также были готовы пойти на соглашение с королем, при условии некоторых политических уступок с его стороны. После 9-летних войн и раздоров для английского класса феодалов наступил длительный период соглашений. Первым из этих соглашений был Кенильвортский приговор 20 декабря 1266 г. В этом документе король отказался от произведенных конфискаций земли у сторонников Симона де Монфора, согласившись на выкуп этих земель их прежними владельцами. Сторонники Симона де Монфора (кроме засевших на о-ве Или) со своей стороны сделали уступку королю, согласившись на уплату сравнительно высокого выкупа, определявшегося в зависимости от вины и социального положения «лишенных наследства». Правительство сделало уступку, объявив широкую амнистию всем участникам антиправительственных войн, за исключением нескольких, с которыми у Генриха III были личные счеты. Зато бывшие сторонники Симона де Монфора согласились на полное восстановление короля во всех его прежних правах по, оговорив лишь сохранение всех уступок, сделанных им добровольно (имелся в виду, очевидно, сокращенный вариант Великой хартии вольностей, подтверждавшийся Генрихом в 1216, 1217 и 1225 гг.). В Приговоре, хотя и весьма глухо, упоминалось о Лондоне (который, видимо, также участвовал в этом соглашении) в виде просьбы к королю позаботиться о «реформировании» города и о возвращении ему отнятых у него привилегий. Продолжавшееся сопротивление острова Или и новое восстание «лишенных наследства» в 1267 г., возглавленное графом Глостерским и поддержанное средними и низшими слоями лондонцев, хотя и были успешно подавлены, видимо, заставили правительство сделать более широкие уступки. Спустя несколько месяцев — в ноябре 1267 г. — был издан Мальборосский статут, который почти без изменений воспроизводил латинскую версию Вестминстерских провизий. Он являлся откровенной уступкой рыцарству и высшим слоям фригольдеров и, напротив, наносил известный ущерб материальным интересам и судебным правам крупных феодалов. Этот ущерб не был ничем компенсирован. Оксфордские провизии так и не были восстановлены, очевидно, потому, что они не были приемлемы ни для короля, ни для рыцарства в качестве условия нового компромисса. Таким образом, уже Мальборосский статут показал, что итогом гражданской войны, в отличие от борьбы за Великую хартию вольностей, было усиление политических позиций рыцарства и ослабление позиций баронства в стране. Интересы городского сословия почти не нашли отражения в первых компромиссных соглашениях 1266 и 1267 гг. Однако последующие события показали, как мы увидим, что городская верхушка была отчасти допущена к этому компромиссу, заключенному внутри класса феодалов, и извлекла из него некоторые, хотя и довольно скромные выгоды. Что же касается крестьянских масс и основной массы городского населения, участие которых в гражданской войне 60-х гг. немало способствовало заключению этого компромисса, то они не приняли в нем никакого участия и не получили от него никаких выгод. Королевская власть, выйдя из тяжелого кризиса 60-х гг. с помощью этого нового соглашения, укрепила свой союз с рыцарством и городской верхушкой и стала благодаря этому еще более могущественной. Обнаружение этого нового соотношения сил внутри класса феодалов и всего английского общества в целом представляется нам главным политическим итогом гражданской войны, во всяком случае более важным, чем созыв первых представительных парламентов 1264— 1265 гг., который интересен лишь тем, что отразил это новое соотношение сил. Понадобилось еще 20—25 лет, чтобы это учреждение приобрело некоторое значение в жизни Англии, тогда как соотношение социальных сил, выявившееся в политическом конфликте 60-х гг., сразу же определило путь дальнейшего политического развития страны. На этом соотношении сил основывалась вся политика королевской власти и все ее дальнейшие успехи в централизации страны в период относительно мирного правления Эдуарда I. Трудно найти буржуазного историка, который не восхвалял бы политику этого короля. Вигские историки восхищались им как «создателем» конституционной монархии в Англии, А. Поллард видел в нем первого национального короля Англии, Т. Тоут посвятил целый панегирик силе его характера, его высокому интеллекту, его военным талантам, его пониманию интересов всех слоев народа, М. Поуик превозносит его как администратора, Э. Кэм видит в нем замечательного законодателя и кодификатора. Однако едва ли дальнейшие успехи государственной централизации в период правления Эдуарда I, упорядочение суда и администрации и даже его законодательную активность можно отнести к личным заслугам этого короля. Успешные мероприятия правительства во всех этих отношениях были возможны в конце XIII в. главным образом потому, что они опирались на относительно устойчивое равновесие сил, достигнутое внутри класса феодалов в итоге гражданской воины. Сильная сторона политики Эдуарда I заключалась в том, что всеми доступными ему средствами, он старался поддерживать это равновесие, не доводя дела до серьезных конфликтов ни с церковью, ни со светскими магнатами, ни с мелкими феодалами, ни с привилегированной верхушкой городов. Мы показали выше, что Эдуард I проводил ловкую политику маневрирования, ярким примером которой являлось его законодательство. В нем наряду с явной тенденцией всемерно укреплять союз королевской власти с мелкими феодалами и высшими слоями городского сословия проявилась большая заботливость правительства о материальных нуждах феодальной аристократии и заметная осторожность в наступлении на интересы церкви. Проявлением этой политики маневрирования, которая имела целью дальнейшее укрепление достигнутого в 1267 г. компромисса между феодальными группировками с участием городских верхов, была парламентская политика Эдуарда I, которую мы подробно рассмотрим в последующих главах. И если этот властный и деспотичный политический деятель в течение первых 25 лет своего правления успешно ладил со всеми группировками класса феодалов и городской верхушкой, пользуясь их поддержкой во всех направлениях своей политики, то это происходило в значительной мере потому, что перед его глазами все время был печальный опыт гражданской войны. Все законодательство и административные мероприятия первых лет правления Эдуарда I носят на себе следы этих неприятных воспоминаний. То он запрещает под страхом тюремного заключения распространять слухи, которые могут породить «несогласие между королем и народом или королем и магнатами королевства», то жалуется на захваты иммунитетных прав, произведенные во время «несогласия нашего с баронами нашими». Все расследование 1274 г. в значительной части было посвящено узурпации земельных и судебных прав короля крупными феодалами. Оно, по-видимому, имело в виду главным образом узурпации, произведенные в период гражданской войны (tempus gwerrae, tempus turbationis). Такую же цель преследовало и расследование 1279 г., которое должно было выяснить новое распределение земли между королем и феодалами, сложившееся после гражданской войны. На материалы этих расследований опиралось законодательство первых десятилетий правления Эдуарда I (I и II Вестминстерские статуты, Глостерский статут, (1278), Статут о мертвой руке (1279), статут quia emptores (1290), а также судебные расследования quo warranto, затянувшиеся до конца 90-х гг.). В политической действительности конца XIII в. было слишком много следов недавней смуты, чтобы можно было игнорировать ее политические результаты. Но стремясь к укреплению своих политических позиций, правительство не могло игнорировать опыт гражданской войны и в другом отношении. На его политику несомненно постоянно оказывал воздействие также и страх перед возможностью новых крестьянских движений, который также заставлял Эдуарда I действовать весьма осторожно. Эта осторожность побуждала короля всячески избегать нарушений единства внутри господствующего класса. Она же являлась и источником той социальной демагогии, которую практиковал этот король в своей политике по отношению к крестьянству. Эта осторожность со стороны Эдуарда I была не напрасной. Когда в 1296—1297 гг. он, считая последствия гражданской войны ликвидированными, временно отошел от политики соглашений, страна вновь оказалась накануне политического кризиса. Причины, вызвавшие этот кризис, были в общем те же, что и причины кризиса 1258 г., за исключением вопроса об иностранцах, который не был актуален в конце XIII в. Недовольство не только баронства, но и других слоев населения вызывала начатая в 1294 г. война с Францией и связанный с ней рост прямых и косвенных налогов (особенно импортных и экспортных пошлин), тяжело ложившийся на все слои населения и в особенности же на горожан. Недовольство всех слоев феодалов, а также свободного крестьянства вызывали лесные законы и обычаи и то, что король и его администрация не соблюдали лесной хартии Генриха III. Это недовольство, охватившее, как и в 1258 г., широкие круги свободного населения, создавало почву для новой коалиции. И баронство не преминуло этим воспользоваться. У этой части господствующего класса, были особые причины для недовольства политикой правительства, помимо вышеперечисленных. Борьба с иммунитетами, усиление роли узкого королевского совета, политика поощрения мелкого и среднего феодального землевладения в ущерб крупному — все это вызывало скрытую оппозицию баронства, которая смогла обнаружиться в полную меру только в 1297 г. Свои особые причины для недовольства имелись и у церкви. Папская булла clericis laicos 1296 г. дала английскому духовенству удобный повод для того, чтобы отказаться от уплаты государственных налогов и подчеркнуть свою независимость от светской власти в финансовом вопросе. Но несмотря на это, ни баронству, ни церкви не удалось оказать решающее влияние на ход политического конфликта 1297 г. и на его результаты. Что касается духовенства, то, выступив в 1296 г. в качестве застрельщика оппозиции, оно быстро было выведено из игры ловким маневром Эдуарда I. Обрушив на непокорное духовенство сначала град репрессий (объявление о лишении духовенства королевской защиты, конфискация земель Кентерберийской епархии), Эдуард I, увидев возможность союза между церковью и баронами, летом 1297 г. поспешил помириться с духовенством, вернул земли архиепископу и временно отказался от своих денежных требований.

Но светские магнаты, как и в предыдущих конфликтах, формально оказались вождями оппозиции, вели все переговоры с королем и предъявляли ему требования от имени «общины королевства». И все же, несмотря на это, конфликт 1297 г. показывает резкое падение их политического влияния по сравнению даже с периодом гражданской войны 60-х гг. Этот упадок влияния особенно проявился в том, что во всех программных документах 1297 г. специфические баронские интересы не только не преобладают над интересами их союзников, но даже вовсе не находят отражения, как бы растворившись в более общих требованиях последних. Это обнаруживается уже в той петиции, которая была передана Эдуарду I баронами от имени «всей общины» Англии в августе 1297 г. при его отплытии во Фландрию. Эта петиция состояла из шести пунктов. Выражая неудовольствие тем, что король призывает всех военных держателей на войну во Фландрию, петиционеры отказывались сопутствовать ему, объясняя отказ, с одной стороны, своим разорением, с другой — тем, что их предки никогда не несли военной службы во Фландрии. Далее, они объясняли свой отказ разрешить королю субсидию, которой он от них требовал, полным истощением своих средств в результате правительственных поборов; жаловались на то, что король не соблюдает Великую хартию вольностей и лесную хартию Генриха III, а также на захваты товаров и незаконное повышение таможенных пошлин. В заключение авторы петиции просили короля не ехать во Фландрию, высказывая опасение, что воспользовавшись войной, Шотландия подымет восстание против английского суверенитета, и указывали ему на непрочность английского владычества в других землях (имелись в виду, очевидно, Уэльс и Ирландия). Все эти требования и жалобы никак нельзя рассматривать как чисто «баронские». Несомненно, что и бароны были недовольны войной, лесными злоупотреблениями, ростом налогов и пошлин. Они устами графов Норфокского и Герефордского за несколько месяцев до подачи петиции решительно отказались идти на войну во Фландрию во главе королевских войск. Но во всех этих пунктах их пожелания совпадали с интересами их временных союзников — рыцарства и городов, для которых все эти вопросы несомненно были более важными и насущными, чем для баронов. В то же время непосредственные требования баронов, — общеполитические и экономические, так громко звучавшие в «баронских статьях» 1215 г., в «петиции баронов» 1258 г. и в Оксфордских провизиях,— совершенно не различимы в рассматриваемой петиции. То же самое относится и к другому документу оппозиции 1297 г. — известному впоследствии (с начала XVII в.) под названием статута de tallagio non concedendo. Как известно, этот документ, представляющий собой латинский вариант французского текста Подтверждения хартии, под которым Эдуард I поставил свою подпись, не был в действительности статутом. Стеббс считал его или текстом петиции, которая легла в основу статута, подписанного королем, или сокращенным и несовершенным изложением последнего. Мы склонны скорее принять первое предположение. В этом убеждает лаконизм этого документа, отсутствие в нем какой-либо преамбулы, объясняющей причины его издания, его решительность и даже резкость (он начинается прямо с требования об установлении контроля над налогообложением) и также четкость и определенность его формулировок. Последняя особенно ясно видна в первой статье, которая прямо требует ограничения короля во взимании тальи и вспомоществований согласием представителей . от всех свободных сословий королевства. Латинская версия Подтверждения хартии, так же как и летняя петиция 1297 г., состоит из 6 пунктов. Помимо первой статьи, о которой мы только что говорили, она содержит требование о прекращении незаконных захватов товаров и взимания «дурных» — повышенных пошлин (ст.ст. 2 и 3) о подтверждении всех старых обычаев и вольностей (имелась в виду, очевидно, Великая хартия — ст. 4), об амнистии всем участникам движения — «графам, баронам, рыцарям, оруженосцам» (ст. 5) и о принятии постановления относительно строгого наказания всех нарушителей хартии, которая будет издана королем на основании этих требований (ст. 6). Кроме того, как сообщает хроника Гемингбурга, королю было предъявлено, требование о подтверждении лесной хартии Генриха III. Все эти требования, включенные в так называемую латинскую версию Подтверждения хартии, мало чем отличаются от рассмотренных выше летних требований. В них также нельзя обнаружить следа специфических политических и экономических интересов баронства. Это особенно наглядно видно при сравнении первой статьи латинской версии Подтверждения хартии с 12 и 14 ст.ст. Великой хартии 1215 г. Там речь шла о контроле над сбором щитовых денег и феодального вспомоществования, то есть налогов, взимавшихся с непосредственных держателей короля, главными из которых были бароны, здесь — об ограничении сборов вспомоществования и тальи, особенно ненавистной городам. Там разрешение на сбор должен был давать общий совет королевства, состоявший из непосредственных держателей короны (то есть баронов), здесь требовалось согласие «архиепископов, епископов и других прелатов, графов, баронов, рыцарей, горожан и других свободных людей в королевстве нашем». Это перечисление различных сословных групп, конечно, подразумевало парламент, уже существовавший в это время и включавший в свой состав представительство от всех этих групп. Обращает внимание и то, что амнистия требовалась не только для баронов, но и для «рыцарей и оруженосцев». И это неудивительно. Бароны, предъявившие 10 октября 1297 г. эти требования на парламенте в Лондоне регенту королевства — наследнику Эдуарду, явились туда в сопровождении вооруженного до зубов войска, в котором, как утверждает Гемингбург, было 1500 всадников и множество пехотинцев. Вступив в Лондон, бароны поставили у ворот свою охрану, чтобы не оказаться в ловушке. Эта военная акция, очевидно, заставила поторопиться с согласием сначала наследника, который тут же отослал требования оппозиции в Гент к королю, а затем и самого Эдуарда I. 5 ноября он уже подписал несколько видоизмененный вариант Подтверждения хартии на французском языке, получивший силу статута. Изменения, внесенные королем при редактировании окончательного текста, если первоначальным текстом считать латинскую версию Подтверждения хартии, отнюдь не усилили звучания в нем собственно баронских интересов. Они касались лишь прав короны и имели целью урезать общие требования оппозиции в пользу короля. Это было достигнуто тем, что акцент в этой версии был сделан не на те статьи, которые ограничивали фискальный произвол короны (они были помещены лишь в конце хартии—ст.ст. VI и VII), но на Подтверждение .Великой хартии, с которым были связаны первые четыре статьи статута. Ст.ст. VI и VII Эдуард I сформулировал так, чтобы оставить себе некоторые возможности произвольного обложения. В ст. VI он исключил слово «талья», стоявшее на первом месте в ст. I латинского варианта, и тем самым оставил этот налог в сфере произвольного обложения. Кроме того, он оговорил, что финансовый контроль сословий не должен распространяться на «древние пособия и захваты, следуемые по закону и обычаю». В ст. VII король специально оговорил свое право бесконтрольно взимать пошлину на шерсть и кожу, разрешенную ему парламентом в 1275 г. Для того чтобы сохранить свой престиж, Эдуард I снабдил новый статут длинной преамбулой, в которой, ни словом не упомянув о требованиях оппозиции, он выдавал этот документ за акт своей доброй воли и милости по отношению к народу. Однако право контроля за налогами и пошлинами во французской, как и в латинской, версии Подтверждения хартии было признано не только за графами и баронами, но и за всей «общиной страны». Характерно также, что оппозиция не протестовала против изменений, внесенных королем в формулировку ее требований, выразив тем самым готовность к очередному соглашению с ним. На этот раз соглашение состоялось гораздо скорее, чем в 1267 г., очевидно, потому, что и король и оппозиция боялись затяжки конфликта. В обмен на уступку, сделанную принцем, а затем подтвержденную королем, бароны и рыцари на том же октябрьском парламенте в Лондоне дали свое согласие на сбор субсидии, которого король безуспешно домогался от них в течение конца 1296 и всего 1297 г. Так политический конфликт 1297 г. завершился новыми соглашениями между различными группами феодалов при участии городской верхушки. Хотя в основных чертах он отражал то же соотношение сил внутри класса феодалов и всего общества в целом, которое наметилось в конце гражданской войны 1258—1267 гг., но в то же время в нем отразились и некоторые новые сдвиги, происшедшие в этом соотношении сил с того времени. В событиях 1297 г. новым, не только по сравнению с 1215, но и по сравнению с 1267 г., было дальнейшее ослабление политического влияния крупных феодалов и, напротив, рост политического влияния рыцарства и городской верхушки. Обе эти тенденции проявились в том, что баронство, по традиции возглавив оппозицию королю, не смогло навязать ей ни одного из своих традиционных, со времени 1215 г., требований, шедших вразрез с требованиями их союзников. Оно вынуждено было на этот раз пойти на очередной компромисс, не вырвав у короля и своих союзников ни одной уступки специально в свою пользу ни в области политической, ни в области своих взаимоотношений с королем как со своим сеньором и с рыцарством как со своими вассалами. Напротив, рыцарство и возглавлявшийся им блок в конечном итоге определили характер оппозиционной программы. Особенно следует отметить возросшее политическое влияние городской верхушки, которая впервые на протяжении XIII в. была допущена наряду с представителями класса феодалов к участию в разрешении налогов и, что особенно важно,— новых пошлин. Очевидно, за 30 лет, прошедших с 1267 г., значение этих слоев населения в экономической и социальной жизни страны еще более возросло. Характерно, что в 1297 г. бароны, возглавившие оппозицию, даже не пытались прибегать к той фальшивой демагогической фразеологии, которой они в 1215 и в 1258 гг. прикрывали свои реакционные требования. Если в 1215 г. баронство командовало своими союзниками, а в период с 1258 по 1261 г. пыталось, и не. без некоторого успеха, противостоять их самостоятельным требованиям, то в 1297 г. оно фактически было вынуждено подчиняться объединенной силе рыцарства, фригольдерской и городской верхушки. Политическое соглашение 1297 г., как и все предыдущие соглашения, естественно, ничего не дало ни широким массам крестьянства, ни городским низам. Подтверждение хартии, как и все законодательство XIII в., оставаясь всецело на почве принципа exceptio villenagii, игнорировало интересы вилланства, а также свободной крестьянской бедноты и городских низов. Одним из итогов политического кризиса 1297 г. было официальное признание за парламентом права финансового контроля над правительством. Тем самым Подтверждение хартии как бы окончательно оформило существование парламента. Правда, с нашей точки зрения не следует преувеличивать значение этого статута в развитии парламента, который постепенно складывался и осуществлял финансовый контроль еще до 1297 г., но в то же время не может считаться окончательно сложившимся сразу после 1297 г. Но при всем том, однако, именно после 1297 г. парламент все более и более превращается в центр политической борьбы, наиболее острые моменты которой все чаще и чаще решаются именно здесь. Таким образом, важнейшие итоги социально-политической борьбы, потрясавшей Англию в XIII в., сводятся к следующим: 1. В ходе этой борьбы обнаружилось значительное ослабление политической позиции крупных феодалов — баронов и рост политического влияния мелких феодалов — рыцарства, а отчасти городов. 2. Эта борьба сопровождалась оформлением в среде свободного населения страны основных феодальных сословных групп: баронства, рыцарства, горожан, политическая программа которых все более четко определялась с каждым новым этапом борьбы. 3. В социальных и политических конфликтах XIII в. зародилось новое политическое учреждение — парламент, который формировался в процессе ряда последовательных политических соглашений, заключавшихся между различными группами господствующего класса, и отразил в своей структуре и организации процесс оформления в английском феодальном обществе сословных групп — баронства, рыцарства, горожан. Складывание парламента .происходило постепенно, в течение 35—40 лет, последовавших за концом гражданской войны. Только в конце 90-х гг. XIII в. он оформился как самостоятельное постоянно действующее учреждение. Тогда же за ним закрепилось и название «парламент» (parliamentum). До этого времени в документах и хрониках XIII в. «парламентами» назывались собрания различного типа: заседания узкого королевского совета, совета .магнатов и лишь наряду с ними сословно-представительные собрания. Из 55 различных собраний, созванных при Эдуарде I, только 21 (38%) включали представителей общин, 21 (38%) были советами магнатов, 5 (9%) —заседаниями королевского совета, 3 (5%) —собраниями случайного типа. Состав остальных 5 собраний нам не удалось выяснить. При этом за период с 1272 по 1297 г. представительные собрания собирались 11 раз — то есть .в среднем раз в 2 года, ;а в последние 10 лет правления Эдуарда I тоже 11 раз — то есть в среднем не реже раза в год. Таким образом, можно думать, что регулярному функционированию нового учреждения содействовал кризис 1297 г. Так как именно собрания этого нового типа, за которыми закрепилось название «парламент», стоят в центре нашего исследования, то в дальнейшем мы будем употреблять это многозначное в XIII в. слово для обозначения только сословно-представительных собраний. Собрания другого типа в зависимости от их состава мы будем называть «советами магнатов» или заседаниями «королевского совета».