Неясность терминологии неоднократно использовалась представителями буржуазной историографии для неверной характеристики состава средневекового парламента. Опираясь на нее, некоторые историки вигского направления и их современные последователи настойчиво пытались изобразить парламент как представительство от всех слоев населения феодальной Англии, включая даже бесправных вилланов, или во всяком случае всю массу свободного крестьянства. Сторонники «критического» направления, считая, что парламент составлялся по назначению короля и его чиновников, вообще игнорировали вопрос об его социальном составе. С предельной ясностью это выразил Поллард, заметив, что в Англии XIII в. «было, правда, резкое различие между свободным и вилланом; но это не имеет никакого отношения к организации парламента». К этой точке зрения фактически примыкают вплоть до нашего времени все историки «критического» или «парламентистского» направления, хотя они обычно избегают говорить об этом открыто. Таким образом, не только социальный состав, но и сословная структура парламента в буржуазной историографии оказываются под вопросом. Это обстоятельство заставляет нас еще более тщательно исследовать вопрос о социальном составе парламента и, прежде всего, о том, из каких социальных элементов складывались его основные составные части — прелаты и бароны, рыцари графств, представители от городов.

Согласно ст. 14 Великой хартии вольностей, архиепископы, епископы, эрлы и старшие бароны (barones majores) должны были вызываться на общий совет королевства (commune consilium regni) специальными личными приглашениями, а все прочие непосредственные держатели короля— огулом, через шерифов. При Генрихе III на Великий совет вызывались обычно архиепископы, епископы, значительное количество аббатов, несколько приоров, эрлы и многие бароны. В правление Эдуарда I эти же основные категории присутствовали обычно и на специальных собраниях прелатов и баронов, и на парламентах более широкого состава. В отличие от представителей общин, которые вызывались через шерифов, светские и духовные магнаты всегда получали личные специальные приглашения, и на всем протяжении существования английского средневекового парламента этот формальный признак — характер приглашений — являлся отражением различия в положении магнатов и представителей общин в парламенте. О личном и количественном составе магнатов, заседавших в парламентах конца XIII в., мы знаем по тем приглашениям на парламент, которые им каждый раз посылались. Эти приглашения опубликованы в уже неоднократно упоминавшемся нами издании парламентских документов Parliamentary writs. В различных источниках за период с 1272 по 1307 г. мы встречаем упоминания о 42 собраниях, на которых, очевидно, присутствовали более или менее широкие круги магнатов (из них 21 были отдельными собраниями прелатов и баронов и 21 парламентами с представительством от общин). Parliamentary writs сохранили нам сколько-нибудь точные сведения только о составе 17 собраний, из которых 11 являются парламентами, а 6 отдельными собраниями прелатов и баронов. При изучении состава этих собраний бросается в глаза, :что нет никакой существенной разницы в количестве и личном составе прелатов и баронов, вызывавшихся, с одной стороны, в парламент, с другой стороны, на заседания советов магнатов. Поэтому для характеристики баронской части парламентов изучаемой эпохи можно пользоваться также и данными о Великих советах, что несколько расширит круг наших наблюдений. Общее количество магнатов, присутствовавших на разных собраниях, колеблется от 54 человек на парламенте 30 сентября 1297 г. до 206 — на парламенте 1306 г. Чем определяются эти колебания, сказать довольно трудно, так как далеко не всегда их можно поставить в связь с характером вопросов, обсуждавшихся на собраниях. При этом можно отметить постепенный рост количества вызываемых магнатов от начала царствования Эдуарда I к его концу. До кризисного 1297 г., включая парламент 30 сентября 1297 г., среднее количество прелатов и баронов, присутствовавших на собраниях, составляет 79 человек. Во вторую половину царствования оно повышается до 160 человек. Не придавая этому факту слишком большого значения, все же можно думать, что рост количества прелатов и баронов, вызывавшихся в парламент, не был чистой случайностью. Он объясняется, по-видимому, тем, что .роль парламента как более или менее постоянного совещательного органа при короле также постепенно возрастала. Вызывая на парламенты более или менее регулярно представителей от общин, король в качестве противовеса мог несколько увеличить и количество приглашаемых прелатов и баронов. Теперь попытаемся выяснить социальный облик сначала духовных, затем светских магнатов, приглашавшихся на парламенты и на специальные советы в царствование Эдуарда I. Для этого прежде всего ознакомимся с количественным и личным составом прелатов. Количество архиепископов и епископов колеблется от собрания к собранию сравнительно мало. Это и естественно, так как архиепископов в Англии было всего 2, и сначала они вызывались оба, а затем после ссоры архиепископа Уинчелси с королем и его отъезда из Англии в 1296 г. вызывался только один архиепископ — Йоркский. Епископских кафедр в Англии, включая Уэльс, было всего 18, и на парламенты обычно вызывалось от 10 до 18 епископов. Несколько кафедр, как правило, оставались вакантными, некоторых епископов обычно не было в Англии. Иначе обстоит дело с аббатами. Здесь поражают резкие изменения в количестве приглашаемых на разные парламенты и советы магнатов. Оно колеблется от 17 аббатов на парламенте 30 сентября 1297 г. и 30 мая 1306 г. до 79 на Линкольнском парламенте 1301 г. Между этими крайними цифрами мы встречаем самые различные цифры, которые, по-видимому, также не всегда зависели от характера собраний, как и общее количество магнатов. Помимо аббатов, на некоторые парламенты и советы магнатов вызывались приоры, а также магистры духовно-рыцарских орденов—госпитальеров и тамплиеров. Последние были вызваны на 9 собраний. Что же касается приоров, то они в разном количестве (12, 4, 5, 1) были вызваны всего на 4 собрания. Списки аббатов приглашавшихся в разные годы на парламенты и Великие советы (по данным Parliamentary writs), различаются между собой не только по количеству, но и по составу аббатств. Здесь, особенно в первую половину царствования Эдуарда I до 1297 г., явно различимы два списка аббатов, которые затем во второй половине изучаемого периода начинают постепенно сливаться и служат основой единого списка регулярно вызываемых аббатств. Первый из этих списков, который условно мы будем называть списком «А», включает в себя 61 аббата. Это большей частью аббаты мало известных монастырей, редко упоминавшихся в анналах политической и экономической истории Англии. Из них 17 премонстранских, 40 цистерцианских, 4 бенедиктинских. Список «А» впервые появляется на совете магнатов, собравшемся 24 июня 1294 г. Затем он без всяких изменений и дополнений повторяется при вызове на парламент 13 ноября 1295 г. и 3 ноября 1296 г., затем с некоторыми незначительными дополнениями из списка «Б» он фигурирует при вызове на парламент 1300 г. После этого список «А» повторяется при вызове на парламент в январе 1301 г. (но здесь к нему прибавляется 18 монастырей второго списка), на парламент 1305 г.— с таким же дополнением. На парламент же в Карлейле 1307 г. были вызваны только 27 аббатств списка «А» и 21 аббатство из списка «Б». Этот второй список «Б» состоит из 36 аббатов. В него входят аббаты 28 бенедиктинских, и 7 августинских монастырей, а также 1 аббат премонстранского ордена. В этом списке фигурируют все наиболее известные в исторической литературе, и наиболее древние аббатства Англии: Вестминстерское, Сент-Олбанское, Гластонберийское, Рамзейское, Глостерское, Рэдингское, св. Эдмунда в Сэффоке, Эншемское, Абингдонское, св. Августина в Кентербери, Чиренчестерское, аббатства Торней, Осней, Кройленд, Тюкесбери и ряд других. Список «В» впервые появляется в приглашении на совет магнатов 1 августа 1295 г., затем часть этого списка — 17 самых крупных аббатств — была использована для приглашений на парламент 30 сентября 1297 г., на который не было приглашено ни одно аббатство первого списка. Список «В» в полном виде фигурировал на совете магнатов 8 марта 1299 г. и на совете магнатов 9 мая 1299 г. На парламент 1300 г. из этого списка было приглашено только 5 аббатств в дополнение к полному списку «А». Начиная с 1301 г. наиболее крупные монастыри списка «В» стали регулярно получать приглашения на полные парламенты наряду с аббатствами первого списка. Такой смешанный состав мы видим на парламенте 1301 г., на совете магнатов 1302 г. (25 аббатств списка «В» и 29 аббатств списка «А»), на парламенте 1302 г. (такой же состав), на парламенте 1305 г. (18 аббатств списка «В» и 52 аббатства списка «А»), на парламенте 1307 г.

Нетрудно заметить, что до 1300 г. списки «А» и «В» использовались для приглашения аббатов на различные типы собраний. Список «А» в большинстве случаев применялся для приглашения на парламенты, то есть на собрания, в которых, помимо магнатов, участвовали в той или иной форме представители общин. Список «В», в который были включены самые крупные, богатые и влиятельные представители монастырского землевладения, до 1300 г. использовался, как правило, только для приглашений на советы магнатов. Лишь в последний период правления Эдуарда I, с 1300 г., некоторая часть этих наиболее могущественных экономически и политически прелатов стала постоянной составной частью парламентов с представительством от общин. Наряду с ними на эти парламенты приглашалось и некоторое количество аббатов первого списка. Из двух отдельных списков постепенно выработался один общий, в котором потерялись их первоначальные различия. Таким образом, постепенно выкристаллизовывается основной контингент тех аббатств, главы которых более или менее часто приглашаются на заседания парламента. Из общего количества 97 аббатств, которые в разное время приглашались на парламенты и советы, магнатов с 1272 по 1307 г., только 75 получали вызовы более или менее регулярно — 5 раз и больше. Остальные 22 приглашались менее 5 раз, что позволяет их считать случайным элементом на этих собраниях. Кого же представляли в парламентах конца XIII — начала XIV в. прелаты и каков был критерий для их приглашения туда? Что касается архиепископов и епископов, то вопрос о том, почему они приглашались в парламенты и советы магнатов, достаточно ясен. Крупнейшие иерархи английской католической церкви, все они по своим светским владениям являлись непосредственными держателями короны и притом держателями на праве баронии, то есть на условиях несения определенной военной службы. Это были типичные «духовные бароны», крупнейшие вассалы короля, для которых участие в королевских совещательных собраниях было не менее обязательно, чем для его наиболее значительных светских вассалов. Естественно, что все они являлись также крупнейшими землевладельцами, богатейшими людьми страны. По неточным и, вероятно, заниженным данным «Таксации папы Николая IV», проведенной в 1288—1291 гг., шесть из этих прелатов имели общий годовой доход свыше 1000 ф.: архиепископ Кеитерберийский — 2049 ф., епископ Даремский — 2666 ф., епископ Винчестерский — 2977 ф., епископ Илийский — 2000 ф., епископ Лиикольиский — 1120 ф., архиепископ Йоркский—1133 ф. Для остальных епископов Таксация указывает только, размеры светского дохода, но и он у большинства из них колеблется от 400 до 1000 ф., и только у четырех епископов (Рочестерского, Ковентрийского, Лондонского и Карлейльского) он исчисляется ниже 400 ф. в год. Для XIII в. даже 300 ф., не говоря уже о тысячах, составляли весьма значительный годовой доход, близкий к средним доходам обычной светской баронии. Доходом же более 500 ф. и особенно более тысячи в эту эпоху могли похвастаться лишь немногие светские бароны и даже эрлы. Сложнее обстоит дело с аббатами, критерий приглашения или неприглашения которых в парламент в сущности не выяснен в литературе. По данным Д. Иоулса, виднейшего специалиста по истории английского монашества, общее количество монастырей в Англии в XIII в. достигало 953 (включая женские монастыри и дома нищенствующих орденов, главы которых никогда не вызывались в парламент, и приорства, главы которых приглашались туда лишь в редких случаях). Количество наиболее известных мужских аббатств достигало в этот период 425. Следовательно, 97 аббатств, главы которых в конце XIII и начале XIV в. в разное время приглашались в парламент, составляли около 1/10 всех монастырей Англии и около 22% наиболее значительных из них — аббатств. Чем же определялся выбор этих аббатов? Естественнее всего предположить, что критерий «парламентских аббатств» определялся в первую очередь отношениями между ними и короной, то есть тем, что на парламент, как правило, приглашались лишь те аббаты, которые или являлись непосредственными держателями короля или находились под его патронатом и были связаны с ним по административной или фискальной линии.

Несомненно, что во всяком случае все аббаты, являвшиеся непосредственными держателями короны, и все аббаты, возглавлявшие монастыри, основанные королем и находившиеся под их патронатом, действительно входили в число «парламентских аббатов». Первых было всего 20. Это были крупнейшие преимущественно бенедиктинские монастыри, основанные еще до нормандского завоевания. После 1066 г. они держали свои земли от короля на праве баронии (per baroniam). Вторых было 12. Как аббаты монастырей, основанных королями, они, очевидно, тоже являлись держателями in capite и, кроме того, состояли под патронатом короны, то есть зависели от нее во многих отношениях. Что представляли собой в смысле их отношений с королем остальные 65 аббатов, входившие в число «парламентских», нам, к сожалению, неизвестно. Можно лишь предполагать, что и они с течением времени оказались в каких-то отношениях с короной; в силу изменений, происходивших в Англии XII— XIII вв. в распределении среди феодалов собственности и феодальных прав, а также в характере вассальных связей. Нам известно, как щедро в этот период английские короли раздаривали земли церковным учреждениям и, в частности, монастырям. Возможно, что такие земельные дарения, если они попадали в руки одного аббатства, постепенно превращали его в держателя in capite, хотя оно было основано не королем и по своим старым земельным владениям являлось держанием per medios. С другой стороны, в процессе политических смут XII—XIII вв., сопровождавшихся земельными конфискациями, вместе с землей мятежных лордов в руки короля могли переходить и права патроната над тем или иным аббатством, что также изменяло отношения последнего с короной. Право патроната могло попасть в руки короны и более обычным путем — в результате конфискации выморочного имущества того или иного светского лорда, или конфискации владений и прав держателей in capite, совершивших уголовное преступление. Во всяком случае известно, что в XIII в. под патронатом короны находились не только аббатства, основанные королями или державшие свои земли на праве баронии (упомянутые 32 аббатства), но и многие другие — всего 106 аббатств. Предположение о том, что в парламент приглашались лишь аббаты-держатели in capite или возглавлявшие аббатства, находившиеся под патронатом короны, объясняет, почему число «парламентских аббатов» было неизмеримо меньше общего количества аббатств: ведь в XIII в. лишь небольшая их часть имела подобные отношения с короной. Это предположение о роли в данном вопросе держательских связей между аббатством и короной, косвенно подтверждается и данными трактата Modus tenendi parliamentum. Согласно этому трактату, «на парламент должны вызываться и являться на основании своего держания (rationae tenurae suae) все вместе и по отдельности архиепископы, епископы, аббаты, приоры и другие важные клирики, которые держат на праве графства или баронии (per comitatum vel baroniam) на основании этого рода держания». Если о влиянии держательских отношений на определение круга «парламентских аббатов» можно говорить лишь предположительно, то совершенно бесспорным является другой критерий — принадлежность аббатства к одному из четырех монашеских орденов: бенедиктинцев, августинцев, цистерцианцев, премонстрантов. В обоих списках «А» и «В» мы находим исключительно аббатов монастырей этих орденов. Объяснение этому факту надо, очевидно, искать в том, что эти самые старые и мощные конгрегации в XIII в. имели в Англии наибольшее количество и притом самых значительных по богатству и влиянию монастырей и в том числе аббатств. Из 953 монастырей страны 225 принадлежали бенедиктинцам, 230 — августинцам, 72 — цистерцианцам, 38 — премонстрантам (всего 565 монастырей). Им же принадлежало большинство мужских аббатств, как правило, более влиятельных в экономическом и религиозном отношении, чем приорства, госпитали, женские монастыри и др. Бенедиктинцы имели в Англии в XIII в. 50 аббатств, августинцы — 31, цистерцианцы — 72, променстранты — 37. Этому отчасти соответствовало и количество «парламентских аббатств» от каждого из этих орденов (кроме августинских): 32 — бенедиктинских, 7 — августинских, 40 — цистерцианских, 18 — премонстрантских. Эти данные позволяют думать, что, формируя круг аббатов — участников парламента, правительство в какой-то мере руководствовалось стремлением видеть в нем представителей наиболее влиятельных в Англии монашеских орденов. Король хотел, чтобы решения парламента, особенно решения о субсидиях, получали санкцию в первую очередь представителей этих мощных конгрегаций и считались бы обязательными для всех монастырей, к ним принадлежавших. Однако в число «парламентских аббатов» входило лишь около половины всех аббатов, возглавлявших аббатства, принадлежавшие к этим четырем орденам (97 из 190). Следовательно, для их приглашения в парламент были еще какие-то основания. Возможно, что некоторую роль здесь играло территориальное размещение аббатств по графствам, которые обычно совпадали с церковными административными округами — архидьяконатами. На эту мысль наводит то, что и в списке «А» и в списке «В» мы находим аббатства, расположенные во всех графствах Англии, причем в количестве примерно пропорциональном общему количеству аббатств в графстве или архидьяконате. Наибольшее количество аббатов (по данным обоих списков) приглашалось от Линкольншира (10), Глостершира и Йоркшира (по 8), от Гампшира и Кента (по 6), в которых находилось и наибольшее количество аббатств. От остальных графств, где их было меньше, приглашалось по 1, 2, 3, 4 аббата. Наши сведения о «парламентских аббатах» все же будут неполными, если мы не выясним более точно их социальный облик и их имущественное положение. Это поможет нам попутно еще более уточнить и критерий определения «парламентских аббатов» в XIII в. Единственным источником, который может дать некоторое представление об экономическом и социальном весе в XIII в., интересующих нас аббатств и их руководителей — аббатов, является уже упоминавшаяся «Таксация папы Николая IV». Это оценка всех доходов церковных учреждений Англии как духовных, так и светских, проведенная по приказу Эдуарда I в 1288—1291 гг. с целью обложения церкви десятиной, которую папа Николай IV разрешил собирать Эдуарду I в течение шести лет на покрытие его расходов в предполагавшемся крестовом походе. Таксация не всюду указывает размеры церковного землевладения, но тщательно фиксирует все доходы всех церковных учреждений и, в частности, монастырей. В каждом деканате, архидьяконате и епископском диоцезе она фиксирует сначала духовные (spiritualia), а затем светские доходы (temporalia) всех церковных учреждений, расположенных на этой территории.

Таксация, по-видимому, несколько преуменьшает общие доходы монастырей, которые нас интересуют, как и вообще всех церковных учреждений. Во-первых, она не учитывает доходы от церковных бенефициев, которые выплачивались другим лицам и учреждениям, милостыню и светское жалование, получаемые клириками, а также доходы от мелких бенефициев (не превышавшие 6 м. в год). Во-вторых, по некоторым диоцезам и даже архидьяконатам. Таксация дает только весьма суммарные описи, в частности не указывает объекты, с которых получается светский доход, а только общие цифры этого дохода. Очевидно, что такие суммарные описи не дают гарантии точности сообщаемых данных. Учитывая же, что оценка производилась с целью обложения церковных имуществ, можно думать, что там, где она делалась неточно, на глазок, могло иметь место сознательное преуменьшение доходов того или иного аббатства. В-третьих, наконец, Таксация составлена таким образом, что при ее обработке почти неизбежны ошибки в сторону преуменьшения монастырских доходов. Общие суммы этих доходов приходится подсчитывать по мелочам, выбирая данные о них из описей разных деканатов, архидьяконатов, а иногда и диоцезов, по которым были разбросаны владения многих аббатств, а также их церкви, и другие духовные доходы. Возможность ошибок при этих подсчетах еще более увеличивается оттого, что часто один и тот же монастырь в разных описях фигурирует под разными названиями (очень разная транскрипция) или, напротив, разные аббатства носят названия, очень сходные по начертанию. Но как ни велико в некоторых случаях преуменьшение доходов отдельных аббатств по данным Таксации, все же мы не вправе отказываться от использования этого источника. Он дает массовый и в общем однотипный материал, которого нет ни в одном другом источнике XIII в., о доходах интересующих нас аббатств по всей территории Англии, а следовательно, об их экономическом и социальном значении. Данные о доходах «парламентских аббатств» XIII в., полученные нами в результате статистической обработки материала Таксации 1288—1299 гг., сведены в следующую таблицу: Из этой таблицы ясно видно, во-первых, значительное различие в экономической значимости аббатств, входивших в список «А» по сравнению с аббатствами списка «В». Как и следовало ожидать по малоизвестным названиям аббатств первого списка, в нем значительное место занимали сравнительно мелкие и небогатые монастыри с доходом до 100 ф., весьма малочисленны были монастыри с доходом от 200 до 500 ф. и вовсе отсутствовали наиболее богатые — с доходами свыше 500 ф. Совсем иную картину представляет список «В», В нем безусловно преобладают аббатства, доход которых превышает 100 ф. в год (89% всех аббатств этого списка), причем 64% этих последних составляют монастыри с доходом свыше 200 ф., а несколько аббатств имеют доходы около 1000 ф. и выше. Во-вторых, эта таблица показывает, что среди аббатств обоих списков подавляющее большинство составляли сравнительно крупные аббатства с доходом свыше 100 ф. в год. Если же мы вспомним при этом, что данные Таксации во многих случаях преуменьшали доходы монастырей, то надо думать, что процент этих наиболее крупных и богатых монастырей среди «парламентских аббатств» в действительности был еще выше. При этом характерно, что аббатства, главы которых приглашались в парламент особенно часто — 10 раз и более, почти все были крупнейшими в стране и имели годовой доход значительно выше 100 ф., нередко приближавшийся к 1000 ф. Напротив, аббаты, которые приглашались в парламент реже (от 1 до 4 раз), в значительной части имели доходы ниже 100 ф. в год, (9 человек), а из остальных 13 только один имел доход свыше 300 ф. Это наводит на мысль о том, что экономическое значение монастырей также принималось в расчет при определении круга «парламентских аббатов». Очевидно, как правило, в него включались главы наиболее богатых монастырей, принадлежавших к высшей группе монастырского землевладения, хотя в пределах этой группы, как видео из таблицы, также имели место довольно резкие различия в доходах. Конечно, в целом «парламентские аббаты» уступали в доходах епископам; только 2 из них, по данным Таксации, имели доход свыше 1000 ф. в год (Рамзейское и Гластонберийское аббатства). Но все же основная масса «парламентских аббатов» может быть с полным правом отнесена к крупному феодальному землевладению вообще и монастырскому в частности. Среди огромного количества мелких и мельчайших монастырей Англии ХIII в. даже аббатства с доходом в 100 ф. могут считаться сравнительно богатыми. Нельзя забывать, что доход такого размера в 5—6 раз превышал доход с обычного рыцарского феода и приближался к доходам небольшой баронии30. Тем более богатыми могут считаться монастыри с доходами в 200, 300, 400 ф., которых было немало среди «парламентских аббатств». Таким образом, критерий богатства, экономического значения, очевидно, также принимался в расчет при приглашении в парламент тех или иных аббатов.

Впрочем, критерий богатства действовал, очевидно, с некоторыми ограничениями. Среди «парламентских аббатств» в некоторых случаях мы находим монастыри, имевшие меньшие доходы, чем те, которые никогда не приглашались в парламент. Это можно объяснить тем, что средний уровень до* ходов был весьма различен для аббатств различных монашеских конгрегаций. Бенедиктинские и августинские аббатства в среднем были более богатыми. Из 39 монастырей этих орденов, помеченных в списках «А» и «В», только 3 имели доход ниже 100 ф. Цистерцианские монастыри были в массе беднее: из 40, фигурирующих в этих списках, только 29 имели доход выше 100 ф. Премонстранские монастыри были еще слабее. Из 18 аббатств этого ордена, главы которых приглашались в парламент, 15 имели доход до 100 ф. Но и цистерцианцы и премонстранты составляли мощные конгрегации, и правительство желало видеть их представителей в парламенте, хотя эти представители в отдельных случаях могли быть беднее средних монастырей бенедиктинского ордена, не приглашавшихся в парламент. Таким образом, критерий богатства, очевидно, играл роль в выборе аббатов одного и того же ордена, но не всегда принимался в расчет при приглашении аббатов разных орденов. В отдельных случаях он нарушался и в отношении аббатов одного и того же ордена, скорее всего в тех случаях, когда нужно было соблюсти определенную пропорцию в представительстве аббатств разных графств или архидьяконатов. Здесь также иногда приглашался аббат менее богатого монастыря в том или ином ордене, так как в данном графстве он являлся наиболее богатым и влиятельным. Наконец, в отдельных, довольно редких, случаях религиозное и общественное влияние аббатства не вполне соответствовало его богатству. Таким образом, в число «парламентских» могли попадать иногда более слабые в экономическом отношении, но пользующиеся особым влиянием монастыри. Таким образом, круг «парламентских аббатств» формировался на основе нескольких критериев. Известную роль здесь играли отношения аббатства с короной:, держательские связи, отношения вассалитета и патроната, принадлежность аббатств к определенным монашеским конгрегациям, местонахождение их в том или ином графстве или архидьяконате, наконец (лишь по порядку, но не по значению), экономическая мощь монастыря, его доходы, определявшиеся в первую очередь размерами его землевладения. При этом следует иметь в виду, что во многих случаях между всеми этими признаками имелась определенная связь: аббатства, являвшиеся держателями короля per baroniam, а также находившиеся под патронатом королей и щедро одариваемые ими, как правило, принадлежали к числу богатейших в стране. Среди бенедиктинских, августинских, цистерцианских и премонстранских аббатств в ХIII в. было большее количество крупных землевладельцев со значительными доходами, чем среди монастырей других орденов. Поэтому в конечном итоге экономическое значение монастыря играло если не решающую, то во всяком случае очень важную роль в приглашении его главы — аббата в парламент. При всем разнообразии критериев, которыми, очевидно, руководствовалось правительство при определении круга «парламентских аббатов», эти последние, как и епископы, представляли в парламентах и советах магнатов изучаемого периода крупное церковное землевладение, и в частности крупное монастырское землевладение, феодальной Англии. Теперь рассмотрим состав светских лордов, заседавших в парламенте и в советах прелатов и баронов. С эрлами дело обстояло примерно так же, как и с епископами. Все они (их было всего 11, а затем к ним прибавился после 1283 г. двенадцатый — принц Уэльсский), очевидно, считались непременными советниками короля и обычно вызывались на парламенты и советы магнатов в полном составе. Некоторые колебания в их количестве объясняются, вероятно, случайностями (болезнью, опалой и т.д.). Иначе обстояло дело с баронами, количественный и личный состав которых на парламентах и советах магнатов постоянно изменялся, как и состав приглашавшихся аббатов. Колебания в количестве были даже еще резче, чем среди аббатов. Меньше всего баронов было вызвано на парламент 30 сентября 1297 г., на котором было принято Подтверждение хартии (всего 14 баронов), больше всего баронов было приглашено на парламент 1283 г. (101 барон), на парламент 1300 г. (99 баронов) и на парламент 1305 г. (94 барона). По-видимому, собрания считались одинаково полномочными при самом различном количестве присутствовавших баронов. Однако к концу царствования наблюдается заметная тенденция к некоторой определенности в этом отношении. После 1297 г. ни на одном парламенте или совете количество приглашенных баронов не спускалось ниже 60, а в большинстве случаев колебалось между 80 и 100. Установить точное соответствие между значением собраний и количеством вызывавшихся баронов так же трудно, как и в отношении магнатов вообще. Здесь можно сделать только такой весьма общий вывод, что наибольшее количество баронов приглашалось на парламенты, на которых решались важные общегосударственные вопросы. На парламенты, которые созывались только для разрешения субсидий, или на которых только разбирались судебные дела, приглашалось обычно меньшее количество баронов. Однако и здесь были исключения.

Таким образом, количественный анализ состава баронской части парламента также указывает на то, что это учреждение находилось в процессе становления и далеко не определилось еще по своему составу. Такое же впечатление оставляет изучение личного состава баронов. На все 17 собраний (парламентов и советов магнатов), о составе которых мы имеем точные данные в Parliamentary writs, было приглашено в разное время всего 198 баронов. Из них 90 вызывались всего один раз, 22 барона всего 2 раза и 10 баронов всего три раза. Остальные 76 баронов вызывались более трех раз, причем и из них далеко не все на каждый парламент. Ни один из них не получил приглашения на все 17 собраний, и только 12 баронов приглашались на собрания со сравнительно небольшими перерывами, причем четверо из них были, по-видимому, постоянными советниками короля. Здесь не было никаких единых списков, и при каждом новом созыве парламента приглашались часто совершенно новые люди. На каждом собрании неизменно встречаются новые имена до того времени не приглашавшихся баронов. Так, например, из 62 баронов, приглашенных на Великий совет 21 сентября 1294 г., 40 были вызваны впервые, на совете 1295 г. из 53 баронов 24 были вызваны в первый раз, на парламенте 1298 г. из 78 баронов впервые приглашенных было 33 и т.д. Эту неустойчивость в личном составе баронской группы парламента нельзя объяснить только количественной неопределенностью его состава. Нельзя ее объяснить и тем, что состав держателей бароний, или per baroniam, в ХIII в. был очень изменчив. Можно согласиться с тем, что в эту эпоху барония уже совершенно утратила определенность своих территориальных и юридических очертаний, но едва ли все же каждые 2—3 года в составе держателей бароний происходили такие резкие изменения. Скорее эту неустойчивость следует приписать тому, что принцип, которым руководствовались при приглашении баронов в парламент, в конце XIII в. не был окончательно выработан. Это подтверждается также и тем, что после 1297—1298 гг. личный состав баронов все более и более стабилизируется: на парламент 1299 г. не был приглашен ни один новый барон, на парламент 1300 г. из 99 приглашенных только 11 были вызваны впервые, на Линкольнский парламент было приглашено только 5 новых баронов, на парламент 1305 г. из 94—11 новых, на парламенты 1306 и 1307 гг. — всего по 2 новых барона. Очевидно, именно в эти годы в парламентской практике зарождается принцип будущего пэрства и палаты лордов, сложившиеся прочно только к концу XIV в. Но, несмотря на всю неясность критерия приглашения баронов на парламенты и Великие советы в эту эпоху, мы располагаем некоторыми возможностями для уточнения социальной природы баронской группы парламента, хотя бы в такой же степени, в какой нам удалось выяснить это по отношению к прелатам. В самом .деле, до сих пор мы называли членов этой части парламента баронами, как их называют обычно источники XIII в. Но каково же социальное содержание этого весьма неопределенного термина в применении к истории парламента в изучаемую эпоху. Вопрос этот еще не получил должного разрешения в литературе по конституционной истории Англии. Строго говоря, он даже и не ставился в таком аспекте потому, что хотя во всех общих работах по конституционной истории Англии рассматривается состав баронской части парламента, но авторы подходят к нему и разрешают его с чисто юридической точки зрения. Их интересует не то, какие общественные элементы входили в составы этой баронской группы, но главным образом, кто именно из баронов и почему был обязан или имел право получать приглашения и являться на парламент. Между тем в период формирования парламента, когда он далеко еще не определился по своему составу, естественно, вопрос о юридической стороне дела не мог иметь решающего значения. Уже Стеббс отмечал, что приглашения баронов в парламент опирались не на знатность происхождения, не на принцип «голубой крови». Основным критерием для приглашения в парламент он считал держание баронии, или держание «на праве баронии» (per baroniam), которое, по его мнению, определяло в XIII в. приглашение в парламент и прелатов, и баронов. Только в XIV в. этот критерий держания постепенно уступил место наследственному праву заседать в парламенте, которое и стало определять положение членов палаты лордов — пэров. Примерно такой же точки зрения придерживался и Д. М. Петрушевский. Р. Гнейст, напротив, категорически отрицал, что держание на праве баронии определяло круг приглашаемых баронов. По его мнению, такого критерия вообще не было, и состав баронов, приглашавшихся на каждый парламент, зависел исключительно от воли короля, которая с самого начала, таким образом, легла в основу формирования пэрства. Ф. Мэтланд начинает с критики Стеббса в этом вопросе. Он справедливо указывает на неясность самого понятия «барония» в XIII в., которая, так же как и рыцарский феод, неопределенна по размерам и никак не может рассматриваться как единица земельных владений того или иного барона. С другой стороны, и звание барона, по его мнению, не было связано ни с какими особыми правами и привилегиями и поэтому не имело в XIII в. никакого определенного сословного значения. Однако ответа на вопрос, кто же такие «бароны» XIII в. и на каком основании они приглашались в парламент, он в сущности не дает. В другой своей работе Мэтланд ограничивается замечанием о том, что барония это такое держание, которое давало своему владельцу право на личное приглашение в Великий совет, а затем в парламент. В новейшей литературе вопрос этот также решается по-разному. Американский историк Пэйнтер, например, считает, что при вызове на парламент епископов, аббатов, эрлов и баронов король не всегда руководствовался принципом держания per baroniam и даже не всегда приглашал в парламент личными вызовами только своих непосредственных держателей. Тем самым он, как и Гнейст, ставит приглашение тех или иных баронов в зависимость от личной воли короля. Кларк, напротив, считает, что бароны вызывались в парламент уже в конце XIII — начале XIV в. по определенному праву, а не просто по милости или произволу короля. Но на чем базировалось это право, она не разъясняет. Ни одно из этих предположений в сущности не отвечает на поставленный выше вопрос о том, какие общественные элементы были представлены в парламентах и Великих советах этой не вполне определенной категорией «баронов». Это неизбежно вытекает как из самой постановки вопроса, так и из того круга чисто правовых источников, которые обычно использовались при его решении и которые без сопоставления их с другими данными не позволяют решить этот вопрос. В этом нетрудно убедиться, познакомившись с этими источниками, очень немногочисленными и скупыми. Они представлены пресловутой 14 ст. Великой хартии вольностей, отдельными упоминаниями в статутах конца XIII в. и указаниями, которые имеются на этот счет в Modus tenendi parliamentum. Попытаемся найти в них ответ на те вопросы, которые обычно ставились в связи с проблемой баронства в парламенте в буржуазной историографии: 1. Обязательно ли лично приглашавшиеся бароны были держателями in capite. 2. Обязательно ли они должны были быть держателями баронии, или на праве баронии (per baroniam), то есть имело ли их название баронов определенное техническое значение в применении к парламенту. Хотя с нашей точки зрения эти вопросы не являются главными при определении социального лица баронов, приглашавшихся в парламент, но они в какой-то мере интересны и для нашего исследования. Перечисленные источники не дают ясного ответа ни на один из этих вопросов. Из ст. 14 Великой хартии вольностей можно заключить, что главным критерием для приглашения в общий совет королевства должны были быть непосредственные держательские отношения приглашаемого к королю. Но, во-первых, это правило относится к собранию, которое на практике никогда не собиралось, во-вторых, оно было записано за 60 лет до вступления на престол Эдуарда I; в-третьих, статья эта выдвигает критерий непосредственного держания не только для barones majores, приглашавшихся лично, но и для всех прочих членов общего совета, которые должны были приглашаться «огулом через шерифов». В остальных наших источниках мы не находим прямых данных по этому вопросу. Следовательно, даже этот простой вопрос на основании обычно привлекаемых источников решить довольно трудно.

Со вторым вопросом дело обстоит еще сложнее главным образом из-за неопределенности понятия «барон» и «барония» в XIII в. Большинство наших данных противоречит весьма соблазнительному выводу о том, что барон XIII в. — это держатель полной баронии. Ст. 14 Великой хартии вольностей сопровождает слово barones эпитетом majores. Из этого можно заключить, что в начале XIII в. само по себе слово барон вовсе не означало держателя баронии как земельного владения определенного размера и доходности. Брактон, определяя положение баронов, ограничивается скупым замечанием, что за эрлами, ближайшими советниками короля, следуют «другие могущественные люди, подвластные королю, которые называются баронами и составляют основу его военной силы». Необязательность совпадения звания барона с держанием баронии в XIII в. косвенно подтверждает и 42 ст. II Вестминстерского статута 1285 г. В ней речь идет о вознаграждении, которое маршал короля может получать с эрлов, баронов, аббатов, епископов при принесении ими оммажа или принятии рыцарского звания (с эрлов и баронов). Там, между прочим, говорится: «Маршал, который требует теперь с эрлов, баронов и других держателей баронии и их частей верховых лошадей, когда они приносят оммаж и затем опять, когда они принимают рыцарское звание... должен отныне довольствоваться получением одного коня или его стоимости с каждого эрла и барона, держащего полную баронию, как это велось в старину». И далее: «Со светских и духовных держателей частей баронии он должен брать пропорционально той части баронии, которую они держат. С духовных лиц, держащих земли в свободной милостыне, а не на праве баронии или части баронии, маршал отныне ничего не должен требовать». Из этого постановления можно заметить, во-первых, что держателем баронии мог быть не только эрл или барон, но и кто-нибудь другой, во-вторых, что при взимании платы маршалом играли роль не только и не столько размеры держания (полная барония или ее часть), сколько принцип держания на праве баронии или «части баронии». Наконец, в Modus tenendi parliamentum содержится прямой ответ на вопрос о том, кто, кроме прелатов, должен вызываться личными приглашениями. В разделе «О приглашениях в парламент», который мы цитировали выше, читаем: «Равным образом (то есть личными приглашениями, как и прелаты) должны вызываться и являться эрлы, бароны и равные им, то есть те, кто имеют земли и доходы, равные доходам с полного графства или баронии, то есть доходы с 20 рыцарских феодов, считая доходность каждого феода в 20 ф., что составляет всего 400 ф., или с доходом одной полной баронии, то есть 1343 феодов, считая каждый феод доходом в 20 ф., что составляет в общей сумме 400 марок. И никакие менее значительные светские люди не должны вызываться и являться в парламент на основании своих держаний...». Таким образом, Modus еще раз подтверждает, что барония вовсе не обязательно находилась в руках барона — иначе не было бы надобности говорить о людях, «равных» баронам,— и в этом отношении согласуется со всеми выше приведенными данными. Но, с другой стороны, в качестве основного критерия для личных приглашений в парламент трактат выдвигает принцип держания, равного по размерам и доходности баронии или графству. При этом, в отличие от II Вестминстерского статута, решающую роль он придает не характеру держания per baroniam, а его экономическому значению, так как специально оговаривает, что люди с меньшими, чем барония, держаниями не должны вызываться специальными приглашениями. Таким образом, Modus tenendi как будто бы противоречит и точке зрения Стеббса и точке зрения Мэтланда, поскольку трактат отодвигает на задний план юридический принцип держания per baroniam, и точке зрения Гнейста так как он ставит приглашение в зависимость от размеров или доходности держания. Этот ясный ответ, данный в трактате, на поставленный нами вопрос, очень соблазнителен. Однако мы не можем безоговорочно доверять автору трактата. Используя этот источник, приходится всегда учитывать: во-первых, то, что в нем отражены парламентские порядки 20-х гг. XIV в., но не первых лет существования парламента; во-вторых, то, что, как было отмечено, он не является официальным документом — описанием, инструкцией и т.п., но представляет собой политический трактат, который изображает не столько действительную, сколько желаемую для автора и его партии организацию парламента. Все содержание трактата обнаруживает стремление автора упорядочить, систематизировать организацию парламента, закрепить определенными формами то, что может быть еще только намечалось. В целом, все рассмотренные нами источники не дают и, очевидно, не могут дать исчерпывающий ответ на те вопросы, которые им обычно предъявляли все исследователи: ни на вопрос о том, было ли держание in capite обязательным условием личного приглашения в парламент; ни на вопрос о том, было ли таким обязательным условием владение баронией или на «праве баронии» и принимался ли при приглашениях в расчет юридический характер держания per baroniam или только его размеры и доходность. Несомненно только то, что не всякий держатель баронии являлся бароном, и что не всякий барон являлся держателем полной баронии. Поэтому для того, чтобы выяснить интересующий нас вопрос о социальном облике баронов в парламенте, мы обратимся к источникам другого типа, никогда не привлекавшимся для этой цели раньше. При этом несколько изменится и постановка вопроса. Мы будем искать ответ не на вопрос о том, кто имел право или был обязан заседать в парламенте, а на вопрос, кто фактически и на каких основаниях являлся туда и заседал по личным приглашениям короля? Для этого обратимся к рассмотрению имущественного положения «баронов», приглашавшихся в парламент, и посмотрим, каковы были их земельные владения. Для того чтобы определить размеры земельных держаний тех 198 баронов, которые в разное время приглашались на парламенты и советы магнатов времени правления Эдуарда I, были использованы два источника: первый — так называемая, «Книга феодов» (Testa de Nevill sive liber feodorum); второй — Регистр посмертных расследований конца XIII — начала XIV в. Testa de Nevill — это опись рыцарских феодов, составленная, по-видимому, в царствование Эдуарда I, которая теоретически должна была включать все рыцарские феоды Англии с указанием, от кого они держатся. Однако фактически в источнике имеются значительные пробелы, и имена многих баронов, приглашавшихся в парламент в конце XIII в. и первые годы XIV в., там отсутствуют. Кроме того, Testa de Nevill дает только очень общие данные, не указывая точных размеров или доходности феода. Обычно указывается, что такой-то держит 1 феод, 2 феода или 1/2, 1/4 феода. Так как рыцарский феод для XIII в. — понятие весьма неопределенное, то судить о размерах земельных владений того или иного барона довольно трудно. Регистр посмертных расследований еще более скуп в этом отношении. Это в сущности лишь оглавление к замечательному источнику XIII в. Inquisitiones post mortem, который хранится в Лондонском публичном архиве. Inquisitiones post mortem — это, как известно, протоколы расследований об имуществах коронных вассалов, производившиеся по приказанию короля после смерти каждого держателя in capite.

Регистр содержит только перечисление по графствам тех маноров каждого умершего держателя короны, в которых было произведено расследование, и очень мало сообщает о размерах или доходности этих маноров. Не говоря уже о том, что здесь мы получаем сведения только о держателях in capite, мы, так же как и в Testa de Nevill, встречаемся с неопределенным понятием феодов, и еще менее определенными в смысле размера понятиями манор и вилла. Таким образом, источники наши весьма скудны, неполны и неопределенны. При всем том за неимением у нас других данных их все же можно использовать для нашей цели, так как они дают однородный материал по всем графствам Англии, который отсутствует в других, более полных источниках аграрной истории. И хотя бесполезно искать в этих источниках точных сведений о размерах владений отдельных баронов в акрах или виргатах или об их доходности, однако они дают общую картину сравнительного экономического и социального веса этих баронов. Из 198 баронов, которые в разное время вызывались на парламенты и советы магнатов при Эдуарде I, большая часть может быть охарактеризована на основании наших источников, Однако 40 из них не фигурируют ни в одном из этих источников, и, следовательно, о них нам ничего не известно. Это довольно большой процент, но учитывая, что большинство этих баронов (27 человек) вызывались на парламенты и советы магнатов всего по одному разу и притом в первые годы правления Эдуарда I, отсутствие сведений о них не столь существенно. Все остальные бароны, о которых удалось получить сведения, являются непосредственными держателями короны. Но при этом они далеко не всегда держат in capite все свои владения. Очень часто они являются одновременно держателями других лордов, от которых иногда держат гораздо больше земли, чем от короля. Это явление очень характерно для XIII в. Оно наглядно показывает, что держание in capite, хотя оно по традиции все еще влияло на характер приглашения, в сущности уже начало отступать на задний план под напором быстро происходившей субинфеодации и стремления короны нивелировать по отношению к себе всю держательскую массу. По размерам своих держаний бароны, о которых нам удалось добыть сведения, делятся следующим образом: 79 из них владеют более чем пятью манорами, 58 баронов исчисляют свои владения двумя-пятью манорами или несколькими рыцарскими феодами, наконец, 21 барон владеет одним майором или одним-двум я феодами. Мы уже указывали выше на шаткость данных наших источников, которые не идут в своих определениях далее феодов и маноров. Мы знаем, что манор может быть очень различен по размерам и что феод также не является для XIII в. определенной величиной земельной площади. Тем не менее если даже считать средние размеры манора от 500 до 1000 акров, то несомненно баронов, имеющих свыше 5 маноров, можно считать весьма крупными землевладельцами. Действительно, среди них мы встречаем имена таких магнатов, как Генри Перси, перечисление владений которого в Сессексе, Нартумберланде, йоркшире, Линкольншире занимает 4 полных страницы in folio; Радульф, сын Вильяма, который имеет в разных графствах 26 маноров, Джон Гастингс, владелец 78 рыцарских феодов в 9 графствах, Эдмунд Мортуомари, огромные владения которого разбросаны в 12 графствах Англии. Это самые крупные землевладельцы, держания которых, очевидно, далеко превосходят по своей доходности графство и баронию в скромной оценке Modus tenendi parliamentum. За ними в этой же группе следуют держатели 8, 10, 15 маноров, которые также принадлежат к английской феодальной аристократии и по своему значению могут поспорить с эрлами. Вторая группа баронов также в общем может быть отнесена к представителям крупного землевладения, так как два-три больших манора могли по своим размерам и доходам быть не меньше баронии. Но, конечно, эта категория баронов по своему имущественному положению стоит значительно, позади первой, и мы встречаем в ней гораздо меньше известных аристократических фамилий. Наконец, в третью группу входят держатели одного манора или одного-двух, а иногда и половины феодов. Уже это само по себе говорит о невозможности причислить их к крупным землевладельцам Англии. Еще больше убеждает нас в этом изучение их личного состава. Например, Норман де Арси держит всего 24 рыцарских феода и еще 2 карукаты, причем он ведет личное хозяйство только на 1/3 феода, остальная же земля находится в руках его держателей. Роберт Типетот держит по 1/3 рыцарских феода в Нортгемптоншире и Дербишире (правда, он приглашался в парламент всего один раз в 1290 г.). Присутствие таких людей на парламентах и советах магнатов вызывает естественное недоумение. Однако это недоумение рассеивается, если мы обратим внимание на регулярность приглашений баронов разных категорий в парламенты и советы магнатов. В этом свете очень интересно сопоставить данные о земельных владениях баронов, приглашавшихся на парламенты, с данными о регулярности их присутствия на парламентах и советах.

При сопоставлении таблиц 3 и 3а бросается в глаза, что количество баронов — самых крупных землевладельцев— почти точно совпадает с количеством тех баронов, которые регулярно вызывались на советы магнатов и в парламенты (графы IV в таблицах 3 и 3а). Эти цифры—76 и 79—приближаются к цифре баронов, вызывавшихся на парламенты более или менее регулярно после 1297г. В других группах мы не замечаем таких совпадений, но более детальный анализ наших данных показывает и здесь известную связь между этими двумя рядами. Из 21 «барона», владевших одним манором (см. таблица 3а, гр. II) 12 вызывались по одному разу, 6 по два раза и 3 по три раза. Из 40 «баронов», о которых мы ничего не знаем, 27, как указывалось выше, приглашались только по одному разу. Следовательно, в числе 90 баронов, которые вызывались по одному разу, 39 (12 + 27) были во всяком случае людьми не очень значительными. Из 58 баронов, владевших 2—5 манорами (см. таблица 3а, гр. III), больше половины приглашались в парламент один раз (31 человек), а остальные 27 — два-три раза. Причем по одному разу, как правило, вызывались те, которые держали 2 манора, чаще приглашались те, у которых было по 3—4 манора. Эти наблюдения, сделанные нами на основании данных 17 советов магнатов и парламентов, вскрывают на наш взгляд общие тенденции в определении состава «баронов», заседавших в ранних парламентах. Мы можем с достаточной степенью уверенности сказать, что регулярно (более трех раз) вызывались на парламенты и советы магнатов главным образом самые крупные землевладельцы Англии, верхушка английской светской земельной аристократии, в руках которых были сконцентрированы огромные массивы земельных владений. Менее регулярно вызывались бароны «средней руки». И, наконец, значительную категорию лиц, фигурирующих в наших списках, по преимуществу сравнительно мелких и средних феодальных землевладельцев рыцарского типа, приходится считать случайным элементом среди баронов в парламенте. Их приглашение определялось в значительной мере специальной надобностью и, конечно, не они определяли социальное лицо светских магнатов в парламенте. Основное ядро постоянных участников Великого Совета и той части парламента, которая составлялась из лиц, получавших специальные приглашения наряду с виднейшими представителями церковного землевладения, составляли крупнейшие светские землевладельцы Англии. Итак, из привлеченных нами дополнительных данных, мы можем сделать следующие основные выводы: 1) Бароны, заседавшие в парламентах и Великих советах изучаемой эпохи по личным королевским приглашениям являлись, как правило, непосредственными держателями короля, но их держания in capite составляли иногда только часть (и притом небольшую) их земельных владений. 2) Держание на праве баронии (per baroniam) принималось при их приглашении в расчет только в смысле держания in capite, но не в смысле определенного комплекса земель или специфической юридической формы держания. 3) Основную группу баронов, заседавших в парламентах, составляли крупнейшие землевладельцы Англии, и, следовательно, именно размеры владений определяли в конечном итоге, круг светских непосредственных держателей короны, получивших личные приглашения. Эти выводы отчасти согласуются с вышеприведенным утверждением трактата Modus tenendi parlamentum, согласно которому определяющую роль в личных приглашениях того или иного лица на парламент играла не юридическая форма его держания per baroniam, но размеры земли и доходов, то есть в конечном итоге, его имущественное положение. Такое совпадение наших выводов с данными трактата начала XIV в., очевидно, свидетельствуют о том, что трактат был в этом вопросе не очень далек от истины и, так же, как использованные нами в наших подсчетах источники, отразил те изменения, которые претерпела барония к концу XIII в. Это вовсе не значит, что мы можем принять, как обязательный критерий для личных приглашений в парламент тот «имущественный ценз» — те размеры доходов с графства и баронии, которые устанавливает автор трактата. Здесь он, находясь под властью своего стремления к унификации, попросту прилагает к определению доходности графства и баронии ту условную фискальную единицу, которая рассматривалась в королевской канцелярии XIII в. как единица «внешних повинностей» — рыцарский феод. Доходность феода в среднем исчислялась в 20 ф. в год. Но если и в отношении самого феода эта доходность была в значительной мере условной в XIII в., то тем менее оснований использовать ее для исчисления доходности баронии или графства. И графство и барония XIII в. могли насчитывать самое различное количество феодов, и соотношение между ними, устанавливаемое в трактате, совершенно условно и никак не может служить ориентиром в определении имущественного положения лично приглашавшихся баронов. Однако мысль автора трактата о том, что личный вызов светских феодалов в парламент должен был определяться размерами их владений и доходов, очевидно, имела вполне реальные основания и опиралась на действительное положение вещей. Таким образом, анализ разных данных позволяет нам утверждать, что кем бы ни были «бароны», заседавшие в парламентах Эдуарда I в числе лично приглашенных,— владельцами старинных бароний, полученных по наследству от предков, или просто лордами многочисленных маноров в разных частях Англии, приобретенных в недавнее время,— они являлись представителями крупного светского феодального землевладения, интересы которого они и представляли в парламентах Эдуарда I. Эти «бароны», более или менее регулярно заседавшие в парламентах Эдуарда I, составляли лишь часть феодалов, называвшихся в XIII в. баронами и державших осколки старых бароний in capite от короля. Не случайно из 198 человек, которые фигурируют в Parliamentary writs этого периода, под именем «баронов», только 70—80 регулярно вызывались на парламент, остальные лишь от случая к случаю. С неопределенностью понятия «барон» в XIII в. была отчасти связана, по нашему мнению, и медленность кристаллизации круга приглашаемых в парламенты баронов, и то, что многие из них вызывались в парламент 1—2 раза за весь изучаемый период. Исходя из старого традиционного понятия «барон», политические деятели XIII в. не всегда могли учесть те изменения, которые произошли в положении разных категорий баронства, и не сразу могли ориентироваться в вопросе о том, кто из «баронов» должен быть непременным участником парламентов. Потребовалось несколько десятков лет, чтобы жизнь внесла поправку в понимание этого термина и определила круг тех лиц, которые по своему экономическому положению и политическому влиянию могли серьезно претендовать на участие во вновь созданном сословно-представительном собрании Англии. Именно поэтому количественный и личный состав магнатов в парламенте стабилизуется более или менее только в последние годы царствования Эдуарда I.

Итак, прелаты и светские бароны, заседавшие в парламенте, представляли в нем интересы самых высших слоев класса феодалов, крупнейших светских и духовных землевладельцев — ее феодальную аристократию. Это значит, что они представляли интересы самых закоренелых крепостников, применявших в своих владениях наиболее суровые формы феодальной эксплуатации, занимавших, как мы видели, наиболее реакционные позиции в политической жизни Англии. Не случайно, в источниках XIII в. они назывались «магнатами» (magnati), «лучшими людьми» (proceres), наиболее «могущественными» (potenciores regni). Эти общие обозначения вполне точно выражали их особое положение в стране, не только в отношении всей массы населения, но даже в отношении мелких феодалов — рыцарства и самого короля. Не случайно из их среды исключались настоятели мелких аббатств, большинство приоров и те светские феодалы, которые, хотя и назывались еще «баронами», но экономически были гораздо слабее этих представителей феодальной верхушки. Экономическое могущество и политическое влияние этих «магнатов» в стране определяло и их особое положение в парламенте, первым проявлением которого был личный характер получаемых ими приглашений. Теоретически Эдуард I, как и Генрих III, мог вызвать в парламент или в совет магнатов личным приглашением всякого, кого он хотел, но практически круг приглашаемых, естественно, ограничивался верхушкой светской и духовной аристократии, с представителями которой король вынужден был, а иногда считал полезным, советоваться по всем наиболее важным вопросам политики.

Представители графств и городов в первые десятилетия существования парламента далеко не составляли в нем единого целого и даже организационно не были еще объединены, как это было позднее, в палате общин. Они не только занимали в парламенте различное положение и по отдельности давали разрешения на субсидии, но не всегда одновременно присутствовали на парламенте. Представители графств раньше стали приглашаться на правительственные совещания и в конце XIII в. приглашались туда чаще, чем представители городов. Первые, по нашим данным, приглашались 19 раз, вторые—всего, 15 раз. Поскольку эти внешние различия в положении тех и других в парламенте являлись отражением различий в их общественном значении, более целесообразно рассмотреть социальную характеристику тех и других по отдельности. В королевских приказах об избрании представителей в парламент от графств эти представители называются «рыцари графств» (milites comitatus), иногда при этом указывается, что в графстве должны быть избраны наиболее «опытные» (de discretioribus) или «лучшие и полноправные» (de probioribus et legalioribus militibus) рыцари. Точно так же и шерифы в своих отчетах о произведенных выборах (returnus) всегда присоединяют к именам избранных депутатов наименования «miles» или равнозначное ему «dominus». Так же, как название «барон», слово «рыцарь» содержит в себе некоторый элемент социального определения. Этим названием применительно к Англии XIII в. часто называют слой низших и средних феодалов, преимущественно арьервассалов. Но само понятие рыцарь, как и понятие барон, в источниках XIII в. очень неопределенно. Для XIII в., очевидно, уже нельзя считать рыцарей просто держателями рыцарских феодов, как это было в XII в. Дело в том, что уже в конце XII в. рыцарский феод, по-видимому, не являлся определенной территориальной единицей, но служил лишь в качестве условной фискальной единицы, на которой лежал комплекс определенных, государственных, главным образом военных, повинностей. Тем более это характерно для ХШ в. В Сотенных свитках 1279 г. встречаются феоды, равные 630 акрам, 235 акрам и даже 148 акрам, так же, как и феоды других самых различных размеров. Неопределенность территориальных размеров феода привела к тому, что уже с конца XII в. феод определяется не как земля определенного размера, но как земля с определенным годовым доходом, сначала в 15, потом в 20 и даже 40 ф. Modus tenendi parliamentum также дает определение рыцарского феода не по его размерам, а по доходности, которую трактат исчисляет в 20 ф. Впрочем и доходность рыцарского феода в XIII в. была величиной очень неопределенной. Не случайно даже правительственные предписания о принятии рыцарского звания говорят то о 20, то о 40 фунтах годового дохода. В приказе же Генриха III о соблюдении ассизы о вооружении 1252 г. рыцарское вооружение для конной военной службы обязывается иметь каждый держатель земли с доходом всего в 15 ф. в год. Следовательно, самый факт наличия у рыцаря «рыцарского феода» далеко еще не определял полностью его социальное лицо. Но гораздо важнее то, что в конце XIII в. рыцарями (miles, dominus) часто назывались люди, владевшие не полным рыцарским феодом, но его частями. С другой стороны, далеко не все лица, владевшие землей, равной по доходности феоду, считались рыцарями. Многим из них, вопреки распоряжениям правительства, удавалось уклоняться от принятия рыцарского звания. Очевидно, рыцарский феод, так же как и барония и, может быть, еще раньше, чем она, подвергся распыляющему воздействию субинфеодации и мобилизации земли и уже в середине XIII в. перестал быть определенным критерием рыцарского звания. В то же время для XIII в. рыцарское звание не всегда ассоциировалось и с военным характером держания. Ведь рыцарское держание к этому времени стало утрачивать и свой специфический военный характер как в силу замены натуральной военной службы щитовыми деньгами, так в силу того, что со времени ассизы о вооружении военная служба перестала быть исключительной «привилегией» рыцарства и считалась обязанностью всех свободных держателей вообще. Наконец, и английское право XIII в., как мы знаем, никак не выделяло рыцарей в особую категорию из среды свободных держателей. Одним словом, значение слова «рыцарь» или «рыцарь графства» для XIII в. оказывается далеко не таким ясным, как это может показаться с первого взгляда. Задавшись целью исследовать не только сословную структуру, но и социальный состав парламента, мы в первую очередь должны выяснить, что представляли собой в социальном отношении «рыцари графств». В историографии по истории парламента еще не делалось серьезных попыток выяснить этот вопрос. Буржуазные историки оперируют весьма условным и неопределенным для XIII в. понятием «рыцари», не пытаясь уточнять его социальное содержание. В лучшем случае, они ищут его разъяснения во всякого рода юридических разграничениях, в различиях форм держаний, в держательских отношениях с короной, то есть в таких определениях, которые сами чрезвычайно шатки и неясны для XIII в. В советской историографии социальный состав представителей графств в парламенте специально также не исследовался. Правда, Е.А. Косминский сделал очень много для выяснения социального лица мелких вотчинников вообще и рыцарства в частности как определенного социального слоя. Однако исследования Е. А. Косминского по вопросу о мелких вотчинниках непосредственно не касаются рыцарей графств, посылавшихся в парламент, и базируются на материалах, относящихся к присяжным-расследователям 1279 г., среди которых лица, имевшие официальное рыцарское звание, составляли меньшинство (15 из 179 обследованных присяжных). Между тем в парламент, согласно официальным предписаниям из центра, могли избираться только лица, имевшие официальный титул рыцарей, или, как их часто называли, «рыцари, опоясанные мечом» (milites gladio cincti). Наша специальная задача и будет заключаться в том, чтобы вскрыть социальное лицо этих «титулованных» рыцарей графств — членов парламента. Для этого надо разрешить два вопроса. Первый состоит в том, кто были по своему социальному и имущественному положению эти «лучшие» и «наиболее опытные» рыцари графств? Второй вопрос заключается в том, какие слои населения они представляли в парламенте, кто в действительности выбирал их и что следует понимать для XIII в. под «общиной» графств, представителями которой их считали современники? Единственную попытку выяснить личный состав представителей графств в парламентах конца XIII и начала XIV в. мы находим в статье Эдвардса «Личный состав представителей общин в парламентах времени Эдуарда I и Эдуарда II». Однако автор статьи сосредоточивает свое основное внимание не на социальной характеристике этих представителей, но на их именах, количестве избиравшихся и прибывавших на парламент в различное время депутатов, на вопросе о повторных избраниях одних и тех же лиц и т.д. Приступим к разрешению поставленной задачи. Имена представителей в парламент, избиравшихся в графствах в изучаемый период, известны нам из отчетов шерифов, которые посылались ими в Вестминстер после проведения выборов. Эти отчеты, так называемые returnus, сохранились только для 9 парламентов с представительством от общин (из 21, которые имели место в период с 1272 по 1307 г.) и опубликованы в издании Parliamentary writs. Кроме того, отчеты шерифов по нескольким графствам сохранились для весеннего парламента 1275 г. и опубликованы отдельно Дженкинсоном. Отчеты шерифов .составлялись обычно по трафарету и содержали краткое сообщение о факте выборов, имена избранных, а также лиц, поручившихся за их явку на парламент. Всего в сохранившихся отчетах шерифов содержится для изучаемого 35-летнего периода 593 имени представителей графств. Но 121 из этих рыцарей выбирался в парламент по нескольку раз. Если исключить эти повторяющиеся имена, то число известных нам «рыцарей графств», избранных в парламенты, сократится до 472.

Зная их имена, мы можем хотя бы частично установить их социальный облик по данным ряда источников аграрной и социальной истории изучаемого периода. Наиболее полные ответы на этот вопрос можно получить в Сотенных свитках 1279 г., где, как известно, содержатся данные о земельных владениях, а отчасти и доходах всех землевладельцев каждого описанного графства. Но описи 1279 г. охватывают только 6 из 37 графств тогдашней Англии, опубликованы же в издании Record comission только описи 5 графств (Бэдфордшира, Бакингемшира, Кембриджшира, Гентингдоншира, Оксфордшира). При этом от описей Бэдфордшира и Бэкингемшира сохранились только фрагменты, а по Оксфордширу и Кембриджширу отсутствуют описи нескольких сотен. Ясно, что этот источник может дать материал только в отношении выборных представителей этих 5 графств, да и то не всех, так как владения некоторых из них полностью или частично могли быть расположены в сотнях, описи которых не сохранились. Но даже и полная опись графства не всегда гарантирует нас от ошибок, так как некоторые из интересующих нас рыцарей могли владеть землей также и в других графствах, описи по которым отсутствуют. И все же поскольку, как правило, владения средних и мелких феодалов группировались в одном и том же графстве, а иногда даже в одной сотне, мы полагаем, что погрешности в наших выводах для графств, описанных в Сотенных свитках, будут не так уж велики. В материале Сотенных свитков 1279 г. нам удалось отыскать владения 39 рыцарей графств, фигурирующих в отчетах шерифов конца XIII — начала XIV в. Это составляет более половины всех депутатов от этих графств за этот период, которые нам известны (их всего 77). Для выяснения земельных владений рыцарей других графств, о которых нет сведений в Сотенных свитках, привлечен уже упоминавшийся нами источник Testa de Nevill. При всех его недостатках для данной цели, о которых говорилось выше, он имеет то преимущество, что охватывает всю территорию Англии и поэтому в отношении земельных владений тех рыцарей, имена которых там удается обнаружить, мы располагаем более полной информацией. Здесь мы нашли данные о земельных владениях еще 75 рыцарей из числа поименованных в отчетах шерифов. Таким образом, в общей сложности мы имеем материал о землевладении 114 рыцарей, избиравшихся в изучаемый период в парламент. Земельные владения 39 рыцарей, имена которых были нами обнаружены в Сотенных свитках, легко поддаются точному учету, так как они выражены в акрах и виргатах. Но об остальных 75 рыцарях мы знаем лишь, что они держали 1—2 феода или какую-либо часть феода. Чтобы иметь общий критерий для сопоставления земельных владений всех 114 рыцарей, разделим их на три имущественные группы — владельцев земли размером менее феода, владельцев от 1 до 2 феодов и владельцев 2 феодов и более. Для удобства сопоставления данных Сотенных свитков и Testa de Nevill, которые исчисляются в разных единицах, примем условно, следуя мнению ряда исследователей, за обычные размеры феода 5 гайд, то есть 600 акров. Признавая вместе с Раундом, который оспаривал это мнение, полную условность этой нормы, мы все же считаем возможным за неимением другой, более точной, воспользоваться ею, поскольку она приближалась, очевидно, к максимальному размеру феода. В XIII в. очень редко встречались феоды, превышавшие 600 акров. Поэтому, принимая средние размеры феода за 600 акров, мы по крайней мере гарантированы в наших подсчетах от преуменьшения размера владений рыцарей, о которых мы получили сведения из Testa de Nevill. Исходя из этой условной нормы, можно считать рыцарей, земли которых были менее 1 феода, или 600 акров, мелкопоместными феодалами; держателей от 1 до 2 феодов, или от 600 до 1200 акров, — среднепоместными феодалами, а держателей 2 и более феодов, или 1200 и более акров, — сравнительно крупными феодалами. Полученные нами данные из Сотенных свитков и Testa de Nevill сведены в таблицу 4. Так как полученный нами материал касается почти четверти всех известных нам для изучаемого периода депутатов графств (114 из 472), то мы имеем достаточно оснований считать данные этой таблицы о распределении их по имущественным группам типичными, тем более, что материал взят из разных источников и относится к разным графствам Англии. Следовательно, среди рыцарей графств в парламентах XIII в. мелкие феодалы составляли более половины, а среднепоместные—около 1/3 состава известных нам представителей графств в парламенте. Уточняя данные приведенной таблицы, можно добавить, что около 23% представителей графств в парламенте составляли совсем мелкие феодалы, владения которых не превышали 200—250 акров. Анализируя более детально владения обследованных нами рыцарей, можно сделать ряд дополнительных наблюдений. Во-первых, всего 6 из них были непосредственными держателями короля. Основная же их часть, и в том числе наиболее крупные землевладельцы, являлись держателями низших и притом довольно дальних степеней. Очевидно, характер держания in capite не играл никакой роли при избрании депутатов в парламент; в большинстве случаев они избирались из числа арьервассалов и отличались в этом отношении от баронов, как правило,— держателей in capite. Во-вторых, среди представителей графств встречается, правда, небольшой процент крупных землевладельцев, которые по своему имущественному положению могли бы, казалось, получать личные приглашения в парламент. Очевидно, этому препятствовало то, что они не являлись держателями in capite. Это последнее обстоятельство при наличии столь значительных земельных владений у этих рыцарей говорит о сравнительно недавнем происхождении этих обширных владений в результате скупки или субинфеодации земли. Ведь держания in саpite, особенно в руках не слишком крупных не титулованных землевладельцев, вели свое начало обычно с тех отдаленных времен, когда королевский домен раздавался отдельными феодами не только баронам, но и мелким рыцарям. Сравнительно недавнее происхождение этих крупных рыцарских держаний, о которых шла речь выше, подтверждается их не компактным, лоскутным характером. Они складываются из отдельных держаний, которые на разных условиях держатся от разных лордов. Такая разбросанность владений характерна для 9 из 14 рыцарей — крупных землевладельцев из числа обследованных нами. Таким образом, можно думать, что те немногие относительно крупные землевладельцы, которые заседали в парламентах Эдуарда I, не в качестве баронов, а в качестве «рыцарей графств», являлись рыцарями «новой формации» и не принадлежали к старым аристократическим фамилиям, ведшим свое происхождение со времени завоевания. Разбросанность владений, впрочем, характерна также и для рыцарей, отнесенных нами к группе средних землевладельцев и особенно для мелкопоместных феодалов из числа обследованных нами рыцарей. У последних их владения часто складывались из мельчайших кусочков, очевидно, приобретенных в разное время. При этом обращает на себя внимание, что среди рассмотренных нами представителей графств встречаются иногда совсем мелкие землевладельцы, земельный доход которых, очевидно, должен был быть ниже 20 ф. годового дохода — нормы, обязывающей землевладельцев к принятию рыцарского звания. Причины, по которым иногда в парламент избирались, по-видимому, столь незначительные люди, могли быть различны. Иногда эти «бедные» землей рыцари могли быть влиятельными людьми в графстве или в силу того, что главные свои доходы они извлекали не из земледелия, а из каких-либо других источников (от овцеводства или торговых операций), или в силу того, что они являлись министериалами каких-либо магнатов графства. Однако такие случаи могли быть лишь исключением. Скорее нужно предположить, что годовой земельный доход в 20 ф., в качестве критерия для принятия рыцарского звания, являлся как бы максимальным доходом, обязывающим к получению титула. Человек, имевший такой доход, по закону не мог уклоняться от принятия рыцарского звания. Но это вовсе не значит, что это звание не могли принимать и не принимали иногда лица, имевшие меньший доход. Это тем более вероятно, что, как постоянно сообщают источники, наиболее богатые землевладельцы графств часто уклонялись от принятия рыцарского звания, с которым были сопряжены некоторые дополнительные общественные и административные повинности: участие в ассизах, замещение различных административных должностей в графствах — коронеров, сборщиков налогов, депутатов парламента и т.д. Эти богатые землевладельцы охотно давали шерифам и бейлифам сотен большие взятки за отсрочку в принятии рыцарского звания (pro respecto habendo ut non fieret miles). Такого рода злоупотребления были настолько обычными в конце XIII в., что в анкету расследования 1274 г. был включен специальный вопрос о шерифах и бейлифах, берущих взятки за отсрочку в. принятии рыцарского звания.

А так как шерифы постоянно нуждались в титулованных рыцарях для выполнения перечисленных выше судебно-административных функций, то, освобождая от принятия рыцарского звания более богатых, они усиленно принуждали к этому часто как раз менее зажиточных землевладельцев. Хотя последние также иногда откупались взятками от этой неприятной обязанности, но некоторые из них все же принуждались к принятию рыцарского звания. Отсюда — наличие в среде рыцарей графств» таких сравнительно мелких землевладельцев. Наконец, нужно иметь в виду, что лица, однажды принявшие рыцарское звание, сохраняли его, очевидно, до конца своих дней, даже в том случае если они теряли затем часть своих земель, или их доходы сокращались. Местная администрация во всяком случае, по указанным выше причинам, вовсе не была заинтересована в том, чтобы лишать их этого звания. Это также вело к тому, что среди «рыцарей графств» часто попадались люди, по своему имущественному положению уже не отвечавшие цензу в 20, а тем более в 40 ф. годового дохода. Но, так или иначе, наличие в среде «рыцарей графств» хотя бы небольшого количества таких «неполноценных» рыцарей интересно как показатель отсутствия резкой непроходимой грани между титулованными рыцарями (milites gladio cincti) и прочими мелкими и мельчайшими вотчинниками графств, часто выходцами из зажиточной фригольдерской верхушки — этими «добрыми» или «лучшими» и «полноправными» людьми графств (liberi et legales homines, или probi et legales homines), о которых мы уже неоднократно говорили. Этот вывод лишний раз подтверждает, что незамкнутость английского рыцарства как сословной группы и его постоянная тесная связь с главным резервом его пополнения — фригольдерской верхушкой, обычно отмечавшиеся как особенность социального и политического развития Англии, отнюдь не являлись фикцией. Состав рыцарей, имевших официальное звание, очевидно, постоянно пополнялся за счет фригольдерской верхушки. Такую же неуловимость граней и переходов можно констатировать и в среде представителей графств в парламенте. Хотя все они и носили официальный титул «рыцарей», но частично включали в свой состав таких мелких вотчинников, которые с точки зрения установленного имущественного ценза для принятия рыцарского звания скорее приближались к категории «свободных и полноправных людей графств». А из этого следует, что они стояли очень близко к тому промежуточному слою зажиточных фригольдеров, который отделял широкие слои свободного крестьянства от мелких феодалов рыцарского типа и отчасти должны были представлять в парламенте и этот слой. Итак, анализ личного состава «рыцарей графств», избиравшихся в парламент в изучаемый период, показывает, что они принадлежали в основном к слою средних и мелких вотчинников, в подавляющем большинстве являлись арьервассаламий в значительной части мелкими феодальными землевладельцами, которые смыкались с фригольдерской верхушкой. Как правило, эти мелкие и средние феодалы вели свое хозяйство наиболее прогрессивными для своего времени методами, были теснее связаны с рынком, чем бароны, охотнее переводили своих вилланов на денежную ренту и активно округляли свои владения за счет всяких земельных приобретений. Они принадлежали к тому самому социальному слою, который играл в XIII в. главную роль в местном самоуправлении графств. Но для определения социального лица этих «рыцарей графств» нужно выяснить еще и вопрос о том, кого они представляли в парламенте. У нас нет никаких оснований считать, что представители графств не избирались, а просто назначались шерифом. Во всех королевских приказах, направлявшихся шерифам по этому поводу начиная с 1290 г., им неизменно предписывалось произвести избрание и обеспечить явку на парламент рыцарей графств и представителей городов. О том, что предполагалась выборность депутатов говорят также постоянные указания на то, что они должны иметь полномочия от общины, «являться в парламент за общину». Общеизвестный факт оплаты представителей графств (по 4 ш. в день) за счет общины графств тоже в какой-то мере указывает на то, что они рассматривались и в центре, и на местах как представители интересов этой «общины». Из отчетов шерифов мы знаем, что этот принцип выборности, во всяком случае формально, соблюдался. В отчетах постоянно отмечается, что депутаты были выбраны, и часто даже уточняется, кем и как. Так, шериф одного из графств сообщает в 1290 г., что 2 рыцаря «были выбраны общиной всего графства и им даны полные полномочия, согласно предписанию этого (королевского) приказа». Шериф Кемберленда в 1295 г. сообщил, что депутаты на парламент от его графства «были выбраны за графство Кэмберленд с согласия всего графства» (per consensum totius comitatus). В том же году шериф Сомерсетшира и Дорсетшира пишет: «...я произвел выборы в полных собраниях графств (in plenis comitati-bus), при участии общины каждого из них (per communitatem eorundem)». Об избрании рыцарей «в полном собрании графства» сообщает шериф Оксфордшира в 1297 г. Эти ссылки на выборы нет оснований считать выдумкой шерифов. В некоторых случаях, когда выборы по какой-либо причине не могли быть произведены, шерифы предпочитали сообщить в центр, что они не пришлют представителей, чем послать произвольно назначенных лиц. Так было в графстве Сессекс в 1297 г., когда шериф сообщил в отчете, что он «созвал рыцарей и свободных держателей графства Сессекс в Льюисе (venire feci coram me milites et liberi tenentes), которые отказались произвести выборы рыцарей (electionem de militibus facere noluerunt) в отсутствие архиепископа Кентерберийского, епископов, эрлов, баронов, рыцарей и прочих, находящихся в войске короля и в других местах». В 1306 г. шериф Вестморленда сообщил в Вестминстер, что он не смог выполнить приказ об избрании представителей в парламент, назначенный на 20 мая, так как, во-первых, он слишком поздно получил приказ, во-вторых, потому, что «все рыцари и свободные держатели находятся в областях пограничных с Шотландией с господином Генри де Перси по приказу короля, для подавления шотландских козней», В некоторых из приведенных отчетов прямо указывается, что выборы производились в собрании графства. На это намекают и те отчеты, которые говорят, что избрание было произведено «общиной всего графства», или «с согласия общины всего графства». Где еще, как не в собрании графства, можно было собрать всю его «общину»? Каков же был социальный состав участников собраний графств, на которых производились выборы, что представляла собой пресловутая община графств — communitas comitatus, полномочным органом которой и являлось собрание графства? Вопрос этот, неоднократно ставившийся в буржуазной историографии, разрешался разными историками совершенно по-разному. Были даже такие, которые, подобно Коксу, утверждали, что в них участвовало все население графств, включая вилланов, которые, таким образом, якобы допускались к выборам в парламент. Другие историки, стараясь доказать древность демократических традиций английского парламента, правда, не доходили до столь крайних утверждений, но считали, что в собраниях графств принимали участие все свободные держатели графств, без каких-либо ограничений. Такого мнения держался, в частности, Стеббс, считавший, что собрания графств (он имел в виду «большие» полугодовые собрания, где, как он полагал, происходили выборы в парламент) являлись многолюдными «народными» собраниями (folksmoote), в которых принимали участие все без исключения свободные люди графства 914 Близок к этой точке зрения был Рис, считавший, что «собрание графства не было закрытым заседанием и потому было открыто для всех, кто хотел принять в нем участие». По его мнению, оно обычно насчитывало от 500 до 1000 человек. Гнейст, напротив, утверждал, что собрания графств в XIII в. были очень малолюдны, так как шерифы, на обязанности которых лежал их созыв, приглашали обычно очень немногих лиц. Особую точку зрения на этот вопрос высказал Мэтланд. Занявшись специальным исследованием вопроса о том, кто регулярно посещал собрания графств в конце XIII в., он пришел к выводу, что посещение этих собраний было вовсе не правом, как считало большинство историков, но неприятной обязанностью, часто связанной с повинностями за земельное держание. Поэтому Мэтланд считал, что в выборах представителей в парламент участвовал лишь узкий круг людей, составлявший небольшую часть всех свободных жителей и даже свободных держателей графства. Попробуем выяснить, как обстояло дело в действительности. Проще всего решается вопрос об участии в собраниях графств вилланов. Главным аргументом Кокса в пользу его выше приведенного мнения является присутствие представителей вилланов (четырех человек и старосты) на собраниях графств, собиравшихся во время сессий разъездных судов, и на объездах шерифов, в расширенных собраниях сотен, проводившихся 2 раза в год. Но, во-первых, у нас нет никаких прямых данных о присутствии вилланов на ежемесячных и даже полугодовых собраниях графств. Во-вторых, если даже по аналогии допустить, что на некоторых собраниях графств присутствовали представители крепостных крестьян, то это вовсе не значит, что они участвовали в них как полноправные члены этих собраний и, в частности, допускались к выборам каких-либо должностных лиц. Если они и являлись туда, то или как свидетели, или как присяжные для разбора некоторых уголовных дел, или как представители десятков свободного поручительства, для дачи показаний об их составе, или, наконец, чтобы выслушать все принятые или опубликованные в собрании постановления и довести их до сведения своих односельчан. Трудно допустить, чтобы бесправные вилланы, отделенные от всех свободных людей чертой exceptio villenagii, люди, которых нельзя было включать в жюри и ассизы по гражданским искам и привлекать к военной службе, могли допускаться к решению каких-либо дел в графстве, тем более к выборам должностных лиц и представителей в парламент. Второй аргумент Кокса — что вилланы платили налоги, утвержденные парламентом, и участвовали в оплате представителей в парламентах — вовсе не серьезен. С таким же успехом можно было бы утверждать, что вилланы были представлены и в советах магнатов,— ведь до возникновения парламента они платили налоги, утверждавшиеся советом магнатов. Участие вилланов в общегосударственных и местных платежах, как мы уже видели, отнюдь не может свидетельствовать об их «полноправии», скорее наоборот, оно свидетельствует об их полном бесправии, так как они вынуждены были платить поборы, хотя и не участвовали в их утверждении. Сравнительно просто обстоит вопрос и с представителями магнатской верхушки графств. У нас нет никаких данных о том, что крупные титулованные землевладельцы графств — прелаты, эрлы и бароны — обязаны были посещать собрания графств, если не считать особых широких собраний, собиравшихся на сессии разъездных судей. Конечно, они имели «право» являться на собрания, но, по-видимому, пользовались им крайне редко и по большей части старались уклониться от этой «чести». Характерно, что все феодалы, пользовавшиеся иммунитетным правом returnus brevium (а это были по большей части крупные феодалы баронского типа), одновременно освобождались от местного обложения и от обязанности регулярно посещать собрания сотен и графств. При этом освобождались не только сами лорды иммунитетов, но во многих случаях даже и простые свободные держатели иммунитетных территорий. Следовательно, основная масса участников собраний графств состояла из мелких и средних феодалов — рыцарства в принятом нами значении этого слова — и свободных держателей. На такой именно состав собраний указывают нам приведенные выше отчеты шерифов Сессекса 1297 г. и Вестморленда от 1306 г., которые в качестве избирателей «представителей» в парламент называют только «всех рыцарей и свободных держателей» графства.

Но действительно ли в собраниях графств могли участвовать все свободные держатели, как утверждали Стеббс и Рис? Они исходят при этом из того факта, что никаких формальных цензовых ограничений для участия в собраниях графств и, в частности, в выборах в парламент ни в XIII, ни в XIV вв. не было и, следовательно, каждый свободный человек, или уже во всяком случае свободный держатель, мог, если хотел, в них участвовать. Действительно, формальные ограничения «избирательного права» были установлены только в 1429 г., когда от участия в парламентских выборах были устранены все фригольдеры, земельный доход которых был менее 40 ш. в год. Однако значит ли это, что до 1429 г. все свободные держатели графств практически участвовали в избрании депутатов в парламент? Посмотрим, как обстояло дело на практике. Некоторые данные об участниках обычных собраний графств можно получить из Сотенных свитков 1279 г. Поскольку обязанность посещать собрания сотен и графства (secta hundredi et comitatus) для некоторых свободных держателей, как подметил Мэтланд, являлась одной из повинностей за держание, то в Сотенных свитках при описании свободных держаний обычно указывается, кто из их владельцев должен был отправлять эту повинность. Просматривая Сотенные свитки, можно убедиться, что ,эта повинность лежала далеко не на каждом свободном держании и что часто она являлась не личной повинностью, но выполнялась фригольдером за целую виллу, манор или феод. Поэтому в каждой вилле имеется обычно всего 2—3 фригольдера, обязанных посещать собрания графств. Например, в описях графства Ген-тингдон имеется 28 вилл, а фригольдеров, обязанных посещать Собрания графства,— всего 39. В Кембриджшире на 42 учтенные виллы приходится всего 60 таких держателей. То же самое по другим графствам. Обязанность посещать собрание графства часто перекладывалась лордом манора на того или иного держателя. Лорд, ленясь сам выполнить эту повинность, поручал ее отправление, в счет какой-либо части ренты, одному из своих свободных держателей. В таких случаях в Сотенных свитках обычно отмечается, что держатель выполняет эту повинность «pro domino suo». Благодаря этому повинность secta часто дробилась между несколькими держателями, и в Сотенных свитках часто указывается, что держатель обязан нести половину (1/2 sectae), треть (1/3 sectae), или, наоборот, сразу две такие повинности. Эта система заместительства привела, в конце концов, к тому, что большинство наиболее значительных землевладельцев графств не обязано было лично посещать собрания, если они этого не желали. С другой стороны, это привело к образованию в графствах особого слоя свободных держателей, как бы специализировавшихся на посещении всякого рода судебных собраний. Нередко один и тот же свободный держатель одновременно обязан был посещать и собрание сотни, и собрание графства, а заодно иногда и иммунитетный суд вышестоящего лорда. Это-то обстоятельство и дало повод Мэтланду утверждать, что собрания графств в изучаемый период были крайне малочисленны по составу. Ссылаясь на данные Сотенных свитков, он склонен был считать, что собрания графств представляли собой судебные курии очень узкого состава, отличавшиеся от частных феодальных курий лишь тем, что в них председательствовал шериф. Однако с этим взглядом Мэтланда нельзя полностью согласиться. Во-первых, уже по одному тому, что в Сотенных свитках отмечены только те свободные держатели, которые были обязаны к этому условиями своего держания. Очевидно лица, составлявшие эту опись, не могли ставить своей целью выяснение вопроса о том, кто посещает собрания графств, но должны были лишь указать, кто обязан это делать. При этом весьма возможно, что Сотенные свитки несколько преуменьшают даже количество лиц, обязанных такими посещениями. Во-вторых, повинность secta иногда скрывается под общим обозначением «внешняя служба», так как в анкете расследования 1279 г. не было специального вопроса о том, кто несет эту повинность, и некоторые присяжные могли вообще ее не фиксировать. Но можно ли вообще согласиться с Мэтландом, что собрания графств посещались только по обязанности? Мэтланд опирается при этом на известные факты уклонения многих феодалов от участия в собраниях графств, остроумно замечая при этом: «Право выполнять то, чего никто не хочет выполнять, едва ли может существовать». Однако таким ли всеобщим и принципиальным было это уклонение? Мы видели, что постоянно уклонялись от участия в местных собраниях магнаты графств. Очевидно, если судить по обычаю заместительства, от регулярных судебных собраний графств уклонялись и многие средние и мелкие феодалы, а также и некоторые фригольдеры крестьянского типа. Это, очевидно, и побуждало правительство через его местную администрацию настаивать на явке в собрания графств определенного круга лиц и для поддержания этого порядка даже превратить посещение собраний в своего рода повинность. Ведь без этого невозможно было осуществление повседневной судебно-административной деятельности органов местного самоуправления и шерифа. Но именно эти судебно-административные функции собраний графств, требовавшие от являвшихся туда людей постоянного участия в судебных ассизах, расследованиях, больших и малых комиссиях присяжных, которые отнимали много времени и не приносили никаких выгод, и были главной причиной уклонения от этих собраний. Однако собрания графств в XIII в., вопреки мнению Мэтланда, отнюдь не были только судебными куриями, хотя центральное правительство, возможно, и стремилось свести их роль к этому. При всей своей подчиненности шерифу и покорности распоряжениям из центра, собрания графств все же концентрировали в себе всю общественную жизнь графств: здесь делались все важные объявления, сообщались новые статуты, заключались сделки, выбирались должностные лица, происходил обмен всякого рода политическими слухами. Нельзя забывать того, что уже в первые годы политического конфликта конца 50-х гг. представители рыцарства настойчиво требовали укрепления престижа собраний графств, передачи им ряда важных контрольных функций по отношению к представителям местной администрации. Такие требования неоднократно повторялись и позже уже в период существования парламента. В частности, они нашли отражение в статуте Articuli super carta 1300 г., который вновь устанавливал выборность шерифов и предписывал организовать в каждом графстве комиссии из уважаемых и знающих людей для расследования о всех нарушениях Великой хартии и Подтверждения хартии 1297 г. и для наказания виновных. Очевидно, те слои населения, которые выдвигали подобные требования, отнюдь не пренебрегали собраниями графств и смотрели на них как на центры местной политической жизни, имевшие известное общественное значение. Можно ли при таких условиях думать, что рыцарство в то же время смотрело на участие в собраниях графств только как на неприятную повинность. Скорее всего надо предположить, что, иногда уклоняясь от регулярных судебных функций в собраниях графств, мелкие и средние вотчинники графств охотно участвовали в них в тех случаях, когда там обсуждались и решались более общие вопросы и, в частности, проводились выборы должностных лиц, в том числе представителей в парламент. О том, что состав собраний графств должен был быть шире, чем это можно заключить по Сотенным свиткам, свидетельствует один любопытный факт. Среди лиц, обязанных посещать собрания графств, мы почти не находим имен тех рыцарей, которые в разные годы выбирались в парламент от этих графств. Например, в Гентингдоншире и Кембриджшире ни один из рыцарей, избиравшихся в конце ХШ в. в парламент, не поименован среди лиц, обязанных являться в собрание графств. Но ведь трудно предположить, что эти рыцари отсутствовали на собраниях, в которых они были избраны представителями в парламент. Таким образом, если посещение собраний графств не было обязанностью для большинства мелких и средних феодалов, то они, конечно, имели «право» их посещать и, вероятно, широко пользовались этим «правом». А это значит, что собрания графств были шире по составу, чем думает Мэтланд.

К этому надо добавить, что и многие фригольдеры графств могли время от времени являться на эти собрания, поскольку никаких цензовых ограничений в этом отношении не существовало. Ведь недаром введение ограничений 1429 г. объяснено было в тексте постановления тем, что ранее на собрании графств во время выборов в парламент часто стекалось большое количество маловлиятельных людей, чему правительство решило положить конец. Конечно, в XIII в., когда парламент был еще внове и выборам не придавалось большого значения, выборные собрания были, вероятно, не столь еще многолюдны. Но едва ли их состав ограничивался только кругом обязательных участников собрания. Когда собрание графства выступало в качестве только судебной коллегии, то на нем действительно могло присутствовать лишь несколько десятков человек, необходимых для участия в комиссиях присяжных и других судебных делах. Но когда оно занималось решением более важных и экстраординарных вопросов, в частности являлось выборным собранием, на нем могло присутствовать гораздо большее количество участников. Однако это не значит, что постоянными участниками собраний графств являлось все свободное население графства, как утверждал Стеббс. Те же данные Сотенных свитков проливают некоторый свет на этот вопрос, так как они позволяют установить, к каким имущественным группам принадлежали те участники собраний графств, которые являлись туда по обязанности. Эти данные могут быть сведены в следующую таблицу. Т аблица Из этой таблицы видно, что подавляющее большинство всех этих обязательных посетителей собраний графств по трем обследованным нами графствам составляют мелкопоместные феодалы (владельцы земли (пашни) от 100 до 500 акров) и свободные держатели крестьянского типа, каковыми, очевидно, в массе являлись владельцы земли менее 100 акров. Вместе они составляют по всему материалу 91 % всех лиц, обязанных посещать собрания. Более крупные землевладельцы составляют всего 9%. Впрочем, мы отмечали, что именно они могли посещать собрания и не будучи к этому обязаны. Так что в этом смысле приведенные цифры не так уж показательны. Гораздо более показательны они для определения низшей цензовой границы возможных посетителей собраний графств. По ним видно, что более половины лиц, обязанных посещать собрания (52%), составляли фригольдеры крестьянского типа. Это указывает на то, что собрания графств обязательно, а не только случайно включали в свой состав представителей свободного крестьянства. А если туда являлись некоторые крестьяне-фригольдеры еще и по доброй воле, то надо полагать, что крестьянский элемент был в них довольно силен. Однако мы знаем, что свободное крестьянство в Англии XIII в. уже не составляло однородной массы. В нем отчетливо различались, с одной стороны, зажиточная верхушка, непосредственно примыкавшая к низшим слоям мелких вотчинников, с другой стороны, масса средних и мельчайших держателей земли, которые по своему фактическому положению часто были очень близки к вилланам. В связи с этим интересно выяснить, какая категория свободного крестьянства преобладала в собраниях графств и, следовательно, могла оказывать какое-либо влияние на выборы в парламент. Дополнительный анализ Сотенных свитков по указанным в таблице трем графствам показывает, что крестьяне-держатели 1 виргаты составляли незначительное меньшинство среди лиц, обязанных посещать собрания. По всем трем графствам их было всего 21 (из 178), то есть 12%; 29, то есть 16,7%, были держателями наделов менее виргаты,— как правило, полувиргатарии. Совершенно отсутствовали крестьяне, наделы которых были менее полувиргаты. Даже по отношению к той части обязательных участников собраний, которых можно отнести к держателям крестьянского типа (92 человека по всем графствам), крестьяне с держаниями от полувиргаты до виргаты составляли всего 31%, виргатарии—23%, а держатели наделов свыше виргаты — 46%. Таким образом, среди свободных держателей, обязанных посещать собрания графств, преобладали зажиточные крестьяне с наделом не ниже виргаты, составившие в общей сложности 69%. Фригольдеры среднего достатка имели гораздо меньший удельный вес, а малоземельная крестьянская беднота отсутствовала вовсе. Конечно, отдельные представители свободной бедноты могли иногда являться на собрания. Но едва ли их случайное появление могло изменить сложившееся там соотношение сил. Регулярно же посещать эти собрания они едва ли могли, так как это было связано часто с затратой дорогого для них рабочего времени и средств, которыми они не располагали. Где же проходила грань, которая отделяла ту часть свободного крестьянства, которая более активно и постоянно участвовала в собраниях графств и в выборах в парламент, от основной массы свободного крестьянства? Очевидно, практически она проходила по той цензовой линии, которая, как мы уже знаем, была проведена статутом 1293 г. по вопросу об участии фригольдеров в жюри и ассизах. Вспомним, что этим статутом обязательное участие в комиссиях присяжных по разбирательствам, проводившимся в пределах графства, предписывалось только тем фригольдерам, земельный доход которых был не ниже 40 ш. в год. Такой доход, как указывалось примерно соответствовал доходам с земельного держания минимум в 1 виргату. Это в общем согласуется с нашими наблюдениями над составом обязательных посетителей собраний графств, среди которых фригольдеры с меньшими держаниями были сравнительно редким явлением. Что они все же попадались, отчасти может быть объяснено тем, что наши данные относятся к 1279 г., тогда как даже еще по цензовым группам II Вестминстерского статута 1285 г. к участию в ассизах внутри графства разрешалось привлекать лиц с годовым доходом в 20 ш., то есть, очевидно, с землей меньших размеров, чем 1 виргата. Эти предположения находят подтверждение и в размерах 40-шиллингового ценза, установленного в 1429 г., который, очевидно, не был взят просто с потолка и в какой-то мере исходил из традиционного ценза для участия в комиссиях присяжных, принятого еще в XIII в. Оба эти ценза, очевидно, определялись тем, что постоянными и наиболее активными участниками собраний графства должны были быть те же зажиточные фригольдеры, которые являлись непременными участниками всей судебно-административной машины местного управления. Отсутствие в XIII в. цензовых ограничений для участия в парламентских выборах поэтому отнюдь не означает, что все свободное крестьянство без исключения являлось активным участником местного самоуправления. Приведенные выше данные дают веские основания предполагать, что так же как мелкие свободные крестьяне уклонялись, а одновременно и устранялись от участия в жюри и ассизах, так же они уклонялись и устранялись от участия в собраниях графств и, в частности, в выборах. Итак, собрания графств нельзя считать столь узкими, как полагает Мэтланд, но они, очевидно, не были и столь многолюдными, как думали Стеббс и Рис. Ведь, помимо мелких и средних феодалов, которые, вероятно, являлись на все сколько-нибудь важные собрания, там могли присутствовать и часто присутствовали многие зажиточные фригольдеры — держатели виргат и выше, которые, по подсчетам Е. А. Косминского, составляли в среднем на территории, охваченной Сотенными свитками, около 23% всего свободного крестьянства т. Даже учитывая нерегулярность явки на отдельные собрания графств, все же можно думать, что они насчитывали в среднем не менее 250—300 человек. Впрочем, количество участников собраний зависело также и от населенности графства, и от его размеров, и от политической активности его населения, которая тоже была различна в разных графствах.

Такова была та «община графств», представителями которой являлись рыцари в парламентах. Мы убедились, что в нее не входили, с одной стороны, магнатская верхушка графств, с другой стороны, вилланы и мелкое свободное крестьянство (за немногими исключениями). Следовательно, под этим громким названием «общины» фактически скрывался сравнительно немногочисленный слой свободного населения графств: средние и мелкопоместные феодалы и примыкающая к ним зажиточная фригольдерская верхушка, являвшаяся, как отмечалось, главным резервом пополнения мелких вотчинников. Это был тот самый слой населения, который под именем «рыцарей графств» и «свободных полноправных» людей издавна привлекался королевской властью к деятельному участию в органах местного самоуправления в качестве главной социальной опоры ее централизаторских мероприятий; тот общественный элемент, который наряду с крупными феодалами, а иногда даже в ущерб им, защищался общим правом и законодательством и мог действительно практически использовать привилегии свободного статуса и держания. Наконец, это были именно те землевладельцы графств, которые наиболее активно были заинтересованы в развитии товарно-денежных отношений и являлись их наиболее последовательными проводниками в деревне. Именно их интересы должны были представлять в парламенте рыцари графств, которые по своему социальному положению принадлежали к верхушке этого своеобразного социального слоя. Мелкие феодалы и зажиточные фригольдеры, которые сообща вершили в графствах все местные дела и постоянно вместе выступали в политической борьбе XIII в., также сообща избирали своих представителей в парламент, куда под именем «рыцарей, опоясанных мечом» нередко попадали и мелкие вотчинники, недавно выбившиеся из фригольдеров. Их общая политическая роль отражала близость и общность их экономических интересов и ту незамкнутость рыцарского сословия, которая составляла одну из отличительных особенностей социального развития средневековой Англии. Подчеркивая очевидное отличие этих представителей «общины» от представителей феодальной аристократии в парламенте, нельзя, однако, забывать, что они ни в коей мере не являлись представителями крестьянства как эксплуатируемого класса феодальной Англии. Крестьянская верхушка, которую они отчасти представляли, в основной своей массе уже была оторвана от тех специфических интересов и нужд, которыми жили в этот период массы английского свободного крестьянства, не говоря о вилланах. Многие ее представители уже стояли на пути к превращению в мелких вотчинников, другие хотя были еще далеки от этого, но дорожили своим положением независимых хозяев, своим общественным весом, из которого они иногда могли извлечь кое-какие выгоды. Впрочем, эти последние, представляющие сравнительно немногочисленную группу крестьян, близких к держателям виргаты, едва ли тоже играли существенную роль при выборах в парламент. Принадлежа к низшим слоям фригольдерской верхушки, они, конечно, не могли противопоставлять свою волю более влиятельным участникам и часто организаторам выборов, особенно при тех примитивных избирательных порядках, которые, по всей вероятности, существовали в графствах в XIII — начале XIV в. Мы, к сожалению, ничего не знаем об избирательных порядках XIII в. Но трудно представить себе, чтобы там применялась система тайного или открытого поголовного голосования и чтобы масса собравшихся участвовала в выдвижении кандидатов. Выборы, как и другие вопросы, скорее всего решались на собраниях графств шумными восклицаниями присутствующих (если, конечно, не находилось лиц, явно враждебных тому или иному кандидату). При таких обстоятельствах, как справедливо замечает Рис, особенную роль играло выдвижение кандидатов. В XIV и XV вв., как он убедительно доказывает, кандидаты выдвигались наиболее богатыми и влиятельными землевладельцами графств. Хотя для XIII в. мы не имеем на этот счет прямых указаний, но по некоторым косвенным данным можно думать, что с самого начала существования парламента выборы носили далеко не «демократический» характер. Достаточно напомнить о руководящей роли в Собраниях графств «инициативной группы» наиболее влиятельных людей графства («majorum comitatus»), называемых «buzones», от которых, по словам Брактона, «зависит решение всех остальных» (et quorum notum dependent vota aliorum). Если, как замечает Брактон, эти buzones втайне совещались с разъездными судами, прибывавшими в графство, то с таким же успехом они могли заранее подготовлять и кандидатуры для выборов в парламент. В пользу такого предположения косвенно говорит и то, что в парламент часто, и притом по нескольку раз, выбирались влиятельные рыцари графств, сравнительно крупные землевладельцы, не обязанные посещать собрания, в частности рыцари — жители иммунитетных территорий. Об этом же свидетельствуют вообще частые повторные избрания в парламент некоторых рыцарей (как мы заметили, за период с 1272 по 1307 г. было произведено 121 такое переизбрание), что, по-видимому, говорит об известной заинтересованности в выборах самих кандидатов. Наконец, на известный интерес к выборам, происходившим, в собраниях графств, указывает ст. 5 I Вестминстерского статута, которая гласит: «Так как выборы должны быть свободными (perсе, que election deivent estre fraunches), король запрещает, под угрозой сурового наказания, чтобы кто-либо» из больших людей или кто-нибудь другой (nul haut home ne autre) силой оружия или с помощью коварства мешал бы кому-либо осуществлять свободные выборы (ne desturbe de fere franche election)». Эта статья, хотя и не специально относившаяся к выборам в парламент, все же свидетельствует о возможности нажима на избирателей, в особенности же на более мелких фригольдеров, зависевших часто от власти своих сеньоров — влиятельных лордов графства. Наконец, значительное давление на выборы, если ему это было выгодно, конечно, мог оказывать шериф, обычно тоже влиятельный землевладелец в графстве. Ведь выбранные вопреки его воле депутаты могли оказаться его врагами, и своими жалобами в центре на его злоупотребления нарушить его спокойное существование. Таким образом, не только благодаря социальному составу собраний графств, но и в силу самого характера выборов в парламент действительная роль широких масс крестьянства в них была ничтожна. А рыцари графств, несмотря на формальное участие в их избрании крестьянских элементов, представляли в парламенте в основном интересы рыцарского землевладения и той небольшой части фригольдеров, за счет которой пополнялись ряды рыцарства.

Горожане позднее, чем рыцари графств, стали получать регулярные приглашения на парламент. Первый раз они появились в парламенте в 1265 г. по приглашению Симона де Монфора, но затем, в первые годы царствования Эдуарда I, они приглашались на парламент сравнительно редко и только после 1297 г. стали его постоянными участниками. Городские представители присутствовали, как было уже отмечено, только на 15 собраниях в период с 1272 по 1307 г.: в парламентах 1273 г. и 1275 г., в парламентах в Нортгемптоне и Йорке, одновременно собравшихся в 1283 г., в парламенте в январе 1283 г. в Шрузбери, в «образцовом» парламенте в ноябре 1295 г., в ноябрьском парламенте в 1296 г. в Бери-Сент-Эдмундс, в парламентах 1298 г. в Йорке, 1300 г. в Лондоне, 1301 г. в Линкольне, 1302 г. в Лондоне, 1305 и 1306 гг. в Лондоне, в Карлейльском парламенте 1307 г. Кроме того, в 1303 г. Эдуард I собрал особое собрание городских представителей для решения вопроса о повышении пошлин на экспорт и импорт. Для того чтобы дать социальную характеристику городского представительства в парламентах изучаемого периода, нужно разрешить два вопроса: во-первых, какие именно города и на каких основаниях приглашались в парламент в интересующее нас время и, в частности, какие города, составляли основной костяк городского представительства; во-вторых, каков был социальный облик городских представителей, кем были и кого представляли cives et burgenses в английском парламенте в изучаемый период. Первый из этих вопросов неоднократно ставился в литературе, хотя и не нашел в ней полного разрешения. Второй же рассматривался только в одном исследовании английского историка — мисс М. Мак-Кизак, но в отношении интересующего нас периода также остается до сих пор нерешенным. Согласно списку, составленному Пэлгревом по данным парламентских приказов (Parliamentary writs), общее число городов, когда-либо получавших приглашения в парламент при Эдуарде I, составляет 166. Однако эта общепринятая цифра не совсем верна. В нее не включены те 11 городов, которые однажды были приглашены в парламент 1275 г., никогда больше не приглашались туда и, естественно, не были учтены Пэлгревом, так как пригласительные письма 1275 г. были ему неизвестны. Следовательно, для изучаемого времени мы можем говорить по меньшей мере о 177 «парламентских» городах. В то же время эти «парламентские» города составляли всего 63% всех известных нам для конца XIII в. городов Англии. Однако обычно в парламенты вызывалось значительно меньше городов, и от парламента к парламенту число их постоянно изменялось. В «образцовый» парламент были приглашены представители 114 городов, в парламент 1298 г. — 78 городов, в парламенты 1301 и 1302 гг.— представители 73 городов, в парламент 1305 г. — 89 городов, в парламент 1306 г. — 78 городов и в Карлейльский парламент 1307 г. — представители 89 городов. Таким образом, в каждый парламент редко приглашались представители более чем половины общего числа «парламентских» городов. Уже эти колебания показывают, что круг постоянно приглашаемых в парламент городов и их число в царствование Эдуарда I, еще не были окончательно определены. Они определились более или менее только в начале XIV в., когда можно наблюдать тенденцию к сокращению количества городов, приглашаемых в отдельные парламенты. Само центральное правительство в этот период не давало точных определений шерифам, какие именно города должны посылать своих представителей в парламент. В 1275 г. оно предписывало шерифам прислать в парламент представителей от каждого города (civitas), бурга (burgus) и рыночного местечка (villa mercatoria), в дальнейшем же, начиная с 1295 г., представители мелких рыночных поселений больше никогда не приглашались в парламент и шерифам предписывалось присылать только представителей от городов и бургов (civitatum et burgorum). Поскольку правительство в центре не настаивало на определенном числе городов от каждого графства, то и шерифы, на обязанности которых лежала организация выборов, не очень заботились о том, чтобы все города их графства посылали своих представителей в парламент. А так как правительство не имело точного списка подлежащих приглашению городов, а понятие «burgus» было в XIII в. очень неопределенным 126, то совершенно очевидно, что постоянно менялся и круг приглашаемых от каждого графства городов. Анализ отчетов шерифов, имеющихся в Parliamentary writs, показывает следующую картину (табл. 6). Таблица 6 Следовательно, из 177 парламентских городов только 58 посылали своих представителей в парламент более или менее регулярно (в 5 и более парламентов из 15 парламентов с участием городских представителей, имевших место в изучаемый период). Уточняя эту суммарную цифру, мы обнаружили, что лишь очень немногие города, попавшие в эту группу, посылали своих представителей во все или почти во все парламенты. Их нетрудно перечислить: Экзетер (приглашался 11 раз), Бристоль (9 раз), Герефорд (11 раз), Ноттингем (10 раз), Дерби (9 раз), Шрузбери (10 раз), Вустер (10 раз), Винчестер (10 раз), Солсбери (10 раз), Скарборо (11 раз), Йорк (9 раз), Линкольн (10 раз). К этому списку надо прибавить еще Лондон, хотя он, как правило, не фигурирует в Parliamentary writs. Остальные, часто даже довольно значительные города вызывались всего 5, 6, 7 раз за весь интересующий нас период. В общем, не более трети числа «парламентских» городов XIII и начала XIV в. регулярно участвовали или должны были участвовать в заседаниях парламента. А по отношению к числу известных нам в это время городов (278) эти города, регулярно приглашавшиеся в парламент, составляли около 1/5 - 53 города, то есть не менее одной трети городов, приглашались нерегулярно — 2, 3, 4 раза за все время, и, наконец, 66 городов (более чем треть) были вызваны в парламент всего по одному разу и, следовательно, составляли случайный элемент в парламенте. При такой текучести состава естественно поставить вопрос о том, что служило основанием для более или менее регулярного приглашения в парламент того или иного города; были ли вообще такие основания, или же приглашение либо неприглашение города в парламент было результатом случайности? Вопрос этот постоянно ставился всеми буржуазными историками, которые в той или иной степени занимались городским представительством в английском парламенте. Стеббс, в частности, заметил, что приглашение городов на парламент не всегда зависело от того, находились ли они на королевском домене или на землях других лордов. Гнейст считал, что чаще всего в парламент приглашались портовые города, ведшие морскую торговлю или являвшиеся крупными центрами ремесла. При этом, однако, он особенно подчеркивал, что приглашение того или иного города в парламент всецело зависело от «усмотрения королевской власти». Немецкий историк Людвиг Рис считал, что круг городов, получавших приглашения в парламент, в XIII и XIV вв. определялся исключительно произволом шерифов. При этом он утверждал, что шерифы обычно посылали приглашения только тем городам, которые по положению были приравнены к графству и носили официальное название «civitates», а также городам, которые пользовались правом returnus brevium по-отношению к шерифу, то есть были приравнены по положению к иммунитетным сотням (по его мнению, они официально обозначались термином «liber burgus»). Что же касается местечек, выделенных в качестве иммунитетных округов из состава сотни, которым Рис приписывает официальное название «burgus», и городов, совпадавших с сотней, то они, по мнению Риса, реже приглашались в парламент и легче уклонялись от выполнения приказов шерифов и бейлифов и в конце концов выпали из их поля зрения. М. Мак-Кизак, критиковавшая эту «административную» теорию Риса, не выдвинула никакой самостоятельной точки зрения. Ограничившись констатацией факта, что города, лежащие в пределах иммунитетов, возможно, легче ускользали от представительства в парламенте, но что это положение нельзя возводить в принцип, как это делает Рис, она в конце концов пришла к выводу, что в XIII в. в выборе приглашаемых городов «фактическими арбитрами были шерифы», то есть повторила исходное положение Риса. Между тем, теория Риса даже с формальной стороны не выдерживает критики. Принятое им деление английских городов на «burgi», «liberi burgi» и «civitates» совершенно произвольно уже потому, что в административной практике XIII в. четкого разграничения между этими понятиями не было. Кроме того, в доказательство своей теории Рис приводит лишь ссылки на пример отдельных городов (города Devizes, Bodemin, Lutegershall), не проверяя административного положения других парламентских городов изучаемой эпохи. Наконец, теория Риса в сущности не дает ответа на интересующий нас вопрос о причинах регулярности приглашения определенной группы городов, так как административное положение города было обычно лишь внешним признаком в его общей характеристике и только отражало его экономическое значение и степень его самостоятельности. Самое же главное то, что на практике, вопреки мнению Риса, многие мелкие медиатизированные города, так же как города, пользовавшиеся иммунитетом в масштабе сотни, постоянно получали приглашения на парламент. С нашей точки зрения критерий «парламентского» города изучаемой эпохи следует искать прежде всего по линии его общей значимости в экономической и политической жизни Англии. Такая постановка вопроса сопряжена с рядом трудностей, поскольку в нашем распоряжении нет таких источников, по которым можно было бы составить ясное представление о каждом из интересующих нас 177 городов. Из литературы по истории английского средневекового города можно почерпнуть также не много — в лучшем случае характеристику отдельных, наиболее влиятельных городов Англии XIII в. Для того чтобы составить хотя бы приблизительное представление об экономическом и политическом облике интересующих нас городов, нам пришлось обращаться к самым разнообразным источникам, которые иногда могли дать лишь очень неточные и косвенные сведения. Главные из этих источников следующие: Сотенные свитки 1274 г. — материалы правительственного расследования 1274 г. относительно иммунитетных привилегий феодалов и городов, а также всевозможных злоупотреблений сеньориальной и королевской администрации, Placita de quo warranto — сборник протоколов судебных разбирательств по искам короны против феодалов — владельцев иммунитетов, которые велись с целью выяснения законности прав феодалов и городов на те или иные иммунитетные привилегии городские хартии XIII в. Естественно, что добытые нами сведения из столь разнохарактерных источников далеко не полны и не точны, однако за неимением других мы все же сочли возможным использовать их для нашей цели. В этих источниках мы искали данные об экономической значимости интересующих нас городов, о развитии в этих городах ремесла и торговли, косвенным показателем которых мы считали, в частности, наличие в городе «купеческой гильдии» и права фирмы, а также его положение портового города. В качестве дополнительных показателей для характеристики городов мы учитывали также данные о том, принадлежал ли город королю или какому-либо светскому или духовному феодалу; данные о наличии муниципальных торговых и иммунитетных привилегий у каждого из интересующих нас городов; наконец, являлся ли он тлавным городом графства или нет. Эти намеченные нами показатели далеко не исчерпывают всех аспектов характеристики того или иного города. Нам .очень важно было бы знать, какой характер носила торговля данного города, какие ремесла там были особенно развиты, каковы были размеры фирмы. Наконец, особенно интересно было бы знать, какую долю в общегосударственном обложении нес каждый из «парламентских» городов этой эпохи. Но поскольку нам не удалось добыть такие сведения для всех интересующих нас городов, то пришлось ограничиться намеченным комплексом сведений. Наличие рыночных привилегий мы не учитывали, исходя из того, что поселения, обладавшие только такими привилегиями, после 1295 г., очевидно, перестали получать приглашения. Не учитывали мы также и наличия права returnus brevium, так как, на наш взгляд, как будет показано дальше, это право не играло решающей самостоятельной роли в выборе шерифом контингента приглашаемых городов. Полученные нами данные об интересующих нас городах сведены в таблицу.

Эта таблица позволяет сделать следующие выводы: 1) Среди городов первой группы, составлявших, как мы видели, костяк городского представительства в XIII и начале XIV в., более половины составляли города, пользовавшиеся правом фирмы, имевшие' купеческую гильдию, находившиеся на королевской земле, располагавшие более или менее широкими муниципальными привилегиями или являвшиеся административными центрами графств. 2) Среди городов второй группы только 20% имели право фирмы; гильдейские города составляли немногим более трети, сеньориальных городов было столько же, сколько королевских, хартиями располагали только около трети городов, и всего два города являлись административными центрами графств. 3) В третьей группе городов, которые приглашались в парламент по одному разу, всего 5 городов были на фирме, имелся только один гильдейский город, безусловно преобладали сеньориальные города, лишь 17 городов имели хартии, и ни один не являлся центром графства. Кроме того, из 35 портовых городов, рассмотренных нами, 28 городов вызывались не менее двух раз и только 7 вызывались по одному разу. Наши наблюдения получат дальнейшее подкрепление, если мы более детально рассмотрим, что представляли собой, города первой группы, регулярно приглашавшиеся в парламент. Из 58 городов этой группы 23 имели купеческие гильдии и в то же время являлись административными центрами графств; 11 имели купеческие гильдии, не будучи административными центрами; 10 были административными центра-, ми, но не имели гильдии (в число этих 10 городов входил Норич, который, несмотря на отсутствие гильдии, был довольно крупным торгово-промышленным центром). Наконец, в число этих 58 городов входил и Лондон, в экономическом и в политическом отношении занимавший особое место. Таким образом, для 46 из 58 городов первой группы можно считать основой их регулярного приглашения в парламент отчасти их торгово-промышленное значение, отчасти центральное положение в административной жизни графств. Рассмотренные нами выше данные убеждают в том, что регулярность приглашения городов в парламент зависела .прежде всего от их экономического значения и положения административных центров того или иного графства. Некоторое, хотя и не решающее, влияние оказывала также принадлежность данного города королю. Экономическое значение города должно было учитываться при приглашениях в парламент потому, что наиболее развитые в торговом и промышленном отношении города играли и большую роль в налогообложении, и поэтому с их голосом королю приходилось больше считаться. Королевские города находились, по-видимому, на особом учете в казначействе и у шерифов графств, и регулярное игнорирование их шерифами при вызове в парламент могло обратить на себя внимание в центре. По тем же причинам невозможно было обходить приглашением и те города, которые являлись центрами управления графств и к тому же находились в непосредственном ведении шерифов, которым поэтому легче всего было обеспечить явку их представителей в парламент. Что касается географического положения городов, значение которого особенно подчеркивал Гнейст, то оно влияло на их приглашение только в очень ограниченном смысле. Конечно, портовые города вызывались в парламент более часто, так как они по большей части представляли собой значительные центры внешней и внутренней торговли. Но в то же время наибольшее число городов (14) в изучаемый период приглашалось в парламент от «сухопутного» Уилтшира, где вовсе не было портов. Из них шесть приглашались в парламент регулярно (Солсбери, Кальн, Мальмсбери, Бодевинд, Уилтон, Доунтон). Все они лежали далеко от моря, но были значительными пунктами торговли графства, о чем свидетельствуют наличие во всех этих городах купеческих гильдий. Таким образом, географическое положение города оказывало влияние на его участие в парламенте только постольку, поскольку оно способствовало его экономическому процветанию. Такое же второстепенное значение имело для приглашения в парламент наличие или отсутствие у города права returnus brevium, которое означало право должностных лиц города своими средставами осуществлять на территории города королевские распоряжения и отчитываться в них перед шерифом, не допуская последнего в пределы города. Конечно, право returnus brevium иногда давало городам возможность уклоняться от явки на отдельные парламенты но в отчетах шерифов об избрании городских представителей на тот или иной парламент мы часто встречаем упоминания о том, что шериф не смог выполнить королевского приказа, так как бейлиф городского иммунитета ничего не ответил на предписание об избрании представителей от данного города. Однако едва ли это уклонение от участия в парламенте могло привести к окончательному исключению более крупных городов из числа парламентских. Саутгемптон, Гримсби, крупные порты, находившиеся в руках короля, приносившие большой доход в виде тальи, таможенных пошлин и налогов на движимость, конечно, не могли быть произвольно вычеркнуты шерифом из списков постоянных посетителей парламента, даже если они упорно отказывались выбирать депутатов, пользуясь своим правом returnus brevium. И мы видим, что, несмотря на упорное молчание бейлифов этих иммунитетов, шерифы Гемпшира, Сомерсетшира и Дорсетшира настойчиво продолжали посылать им приказы об избрании депутатов в последующие парламенты. Конечно, мелким и незначительным городам, вроде Андовера, Одихайма, Бассингестока, удавалось иногда уклоняться от участия в парламенте. Однако это происходило вовсе не потому, что приказы передавались им через бейлифов иммунитетных округов, как думает Рис, но скорее потому, что, как отмечалось выше, на отсутствие этих городов в парламенте никто не обращал серьезного внимания, и шериф мог спокойно игнорировать их при последующих приглашениях, особенно если он получал за это соответствующую мзду от городских властей. Таким образом административные привилегии города, вопреки мнению Риса, влияли на регулярность приглашения лишь постольку, поскольку они отражали значимость города в хозяйственной и политической жизни графства и всей Англии. Что шерифы сплошь и рядом попустительствовали уклонению представителей отдельных городов от явки на парламент, не подлежит сомнению. Иногда это делалось за взятки, получаемые от города, иногда просто по небрежности шерифа. Часто в своих отчетах об избрании городских депутатов шерифы ограничивались формальной отпиской о том, что в графстве нет крупных городов, кроме одного—двух, хотя в другие годы от этого же графства в парламент посылались представители 4, 5 и более городов. Повторное исключение этих городов из числа обычно приглашаемых могло с течением времени привести и к их окончательному исключению из числа «парламентских» городов. Однако, как и в случаях с правом returnus brevium, такие произвольные действия шерифов могли влиять на приглашение или неприглашение в парламент лишь мелких и незначительных городов. Шериф был бессилен навсегда вычеркнуть из списка парламентских городов более крупные торговые и административные центры Англии. Несмотря на полную свободу действий правительства в этом вопросе и на обычные злоупотребления шерифов на местах, все же постоянной основой городского представительства в изучаемую эпоху служили только наиболее развитые в экономическом отношении города. Менее развитые, но все же связанные с торговлей и ремеслом города составляли текучий, непостоянный элемент городского представительства в парламенте. Мелкие города, полуаграрного типа, не имевшие гильдии и не пользовавшиеся сколько-нибудь широкими муниципальными привилегиями, обычно расположенные на земле отдельных феодалов, составляли в парламенте случайный элемент. Появившись там один или два раза, они затем постепенно выпадали из числа парламентских городов. Таков ответ, который можно дать на первый из поставленных нами вопросов. Перейдем к рассмотрению вопроса о том, каков был социальный облик городских представителей, заседавших в парламентах изучаемой эпохи. Определение cives et burgenses, постоянно встречающееся в документах XIII в., не дает удовлетворительного ответа на этот вопрос. Оно лишь указывает на то, что речь идет о городских жителях, в отличие от жителей сельских местностей. Между тем уже в начале XIII в. в наиболее крупных английских городах налицо было довольно значительное социальное расслоение. К какой же категории городского населения принадлежали городские представители в парламентах изучаемой эпохи и какие слои горожан они представляли? Выше было уже отмечено, что социальная принадлежность городских представителей рассматривалась английским историком М. Мак-Кизак, которая пришла к интересным выводам на этот счет в отношении парламентов XIV и XV вв. Анализируя материалы архивов разных городов этого периода, она пришла к заключению, что «купцы, — богатые предприниматели или более мелкие торговцы, — были первоначально типичной фигурой городского представительства в парламенте (burgenses), и едва ли можно сомневаться, что самые ранние приглашения в парламент предполагали присутствие в нем людей именно такого типа».

Исследуя характер выборов городских представителей в парламент в XIV, а тем более в XV в., этот автор пришел к выводу, что в эти столетия «выборы горожан в парламент почти во всех городах были исключительной привилегией небольшого количества наиболее богатых граждан». Однако в исследовании Мак-Кизак ничего почти не говорится о составе городских представителей в более ранний период в конце XIII — начале XIV в. Что касается других исследователей, то они, обычно указывая на неясность и темноту этого вопроса, ограничивались лишь общим замечанием о том, что процедура выборов была очень различна в разных городах, в зависимости от более или менее демократических порядков городского самоуправления. От характера же выборов зависел и состав представителей парламента от каждого города. Были и такие историки, которые серьезно утверждали, что cives et burgenses представляли в парламенте все городское население в целом, в том числе и самые низшие его слои. Хотя выяснение этого интереснейшего вопроса действительно сопряжено с очень большими трудностями, мы все же попытаемся на доступных нам материалах наметить путь к его решению. Исчерпывающий материал по этому вопросу можно получить только в архивах отдельных английских городов, в большинстве случаев еще не опубликованных. Поэтому нам удалось сколько-нибудь полно использовать только две публикации городских архивов — лондонские архивные документы XIII—XIV вв., опубликованные в свое время Томасом Райли под общим названием Munimenta Guildhallae Londoniensis, и архив города Лейстера за 1103—1327 гг., опубликованный М. Бетсон. Однако и в них интересующие нас данные XIII в. довольно скудны. Они почти не содержат прямых упоминаний о парламенте и парламентских представителях, и социальную характеристику этих последних приходится составлять при помощи случайных данных, встречающихся в различных документах. Все же в этих архивах нам удалось отыскать имена многих представителей от этих городов в парламентах за период с 1295 по 1307 г. Конечно, полученные сведения составляют лишь каплю в море среди огромного количества городских представителей этого периода, не говоря уже о том, что они касаются всего двух городов Англии, тогда как регулярно вызывались в парламент представители 58 городов. Тем не менее мы не в праве пренебрегать этими данными, тем более, что они относятся к городам, которые во многих отношениях были противоположны друг другу. Лондон, столица Англии, крупнейший центр потребления и внешней торговли, был в то же время одним из важнейших центров ремесленного производства в стране. Все эти обстоятельства способствовали раннему и более полному освобождению Лондона от непосредственного контроля правительства. Он первый из всех городов Англии получил хартию, содержавшую ряд муниципальных вольностей (1131 г.). В конце XII в. он первый был приравнен по положению к графству, и лондонцы получили право выбирать себе мэра и двух шерифов графства Миддлсекс, которое с этого времени считалось неотделимым от Лондона. Таким образом, Лондон добился высшей степени муниципальной независимости, вообще мыслимой в Англии XIII и XIV вв., и его положение считалось почти недостижимым идеалом для других городов Англии. От большинства даже крупных городов Англии Лондон отличался также и тем, что в нем никогда не было «купеческой гильдии». Сравнительно раннее развитие ремесла и торговли в Лондоне и четкое разграничение функции между ними способствовали тому, что здесь не было почвы для существования «купеческой гильдии», которая в других городах отчасти искусственно задерживала рост социальных противоречий внутри массы торгово-промышленного населения. Это обстоятельство, а также сравнительно раннее освобождение от непосредственного гнета королевской администрации способствовали обострению в Лондоне социальных противоречий и социальной борьбы между городской верхушкой, состоявшей главным образом из крупных купцов, одновременно владевших в городе и земельными участками, и массой мелких ремесленников и торговцев. Иную картину представлял Лейстер. Не говоря уже о том, что он, как и другие английские города, сильно отставал в экономическом развитии от Лондона, он отличался от него и во многих других отношениях. Будучи центром графства Лейстершир, Лейстер в то же время являлся медиатизированным городом. С давних пор он принадлежал эрлам Лейстерским. Положение сеньориального города определило и судьбы его муниципального развития. Так, Лейстер, несмотря на то, что был сравнительно крупным и экономически развитым городом, вплоть до XIV в, не пользовался правом фирмы, которое, как известно, в истории большинства английских городов было первым шагом к получению муниципальных вольностей. И действительно, жители Лейстера в XIII и начале XIV в. не имели права выбирать никаких должностных лиц. Глава городского управления — мэр назначался эрлом, бейлифы города назначались мэром из двенадцати кандидатов, выбранных горожанами. Коронеров и сборщиков тальи также назначал, по-видимому, мэр. Зато в Лейстере огромную роль играла «купеческая гильдия». Право иметь гильдию было пожаловано городу в конце XII в., и с этого времени экономическая и политическая ее роль в городе неуклонно возрастала.. Постепенно членство в гильдии сделалось основным критерием для получения права городского гражданства, которое определялось раньше наличием свободного держания в пределах города. К концу ХШ — началу XIV в. гильдия и ее администрация тесно сплетаются с городским муниципалитетом, и руководители гильдии выступают одновременно и в качестве городских заправил — мэра и советников. Вместе с тем и вся гильдия в целом выступает как привилегированная часть городских жителей, так как в это время еще не все полноправные горожане были членами гильдии. Однако и масса членов гильдии не была в это время едина по своему составу. Так как в гильдию должны были входить все жители города, занимающиеся ремеслом и торговлей, независимо от профессии (иначе они не могли заниматься своим делом в городе), то, естественно, в гильдии можно было, встретить людей различных профессий и разного имущественного положения. Это профессиональное и имущественное расслоение, не особенно заметное на первых этапах существования гильдии, особенно резко стало сказываться к началу XIV в., когда лейстерская гильдия из организации, защищавшей интересы ремесла и торговли в городе, стала превращаться в монополистическую организацию, которая в интересах небольшого круга богатых торговцев — одновременно городских заправил, часто тормозила развитие торговли и ремесла. В частности, она препятствовала выделению из своего состава цехов, которые в конце XIII и начале XIV в., несомненно, являлись более прогрессивной формой организации производства, чем гильдия. Поэтому большое влияние, которое оказывала в конце XIII и начале XIV в. купеческая гильдия на экономическую и муниципальную жизнь Лейстера, едва ли указывает на особенно высокое экономическое развитие Лейстера по сравнению с другими английскими городами. Скорее оно свидетельствует об относительной слабости его развития, поскольку здесь к этому времени не успели еще создаться самостоятельные ремесленные объединения, и ремесленники различных профессий вынуждены были подчиняться часто невыгодным и неудобным для них регламентам гильдии, которой заправляли богатые купцы и руководители городского управления. Кого же посылали Лондон и Лейстер в парламент в течение изучаемого периода? Что касается Лондона, то парламентские приказы и лондонский архив сохранили нам имена всего пятнадцати депутатов в парламенты Эдуарда I. Пятеро присутствовали в парламенте 1283 г. в Шрузбери, где был осужден Давид Уэльсский; трое были избраны в парламент 1296 г., четверо — в парламент 1300 г. и трое были посланы на специальное собрание городских представителей 1303 г., созванное Эдуардом I по поводу повышения ввозных и вывозных пошлин. О четверых из этих пятнадцати представителей нам ничего не удалось узнать. Зато остальные одиннадцать вне всякого сомнения принадлежали к самому высшему слою лондонского населения так называемым «баронам города Лондона». К сожалению, характер документации, собранной в Mtmimen-ta Guildhallae Londoniensis, не позволил нам выяснить профессию и размеры имущества интересующих нас лиц. Зато нам удалось установить, что все они были олдерменами, а многие из них мэрами и шерифами Лондона в различные годы. Отсутствие их имен в таких документах, как уставы ремесленных гильдий, как протоколы судебных заседаний городского суда (hustenge) и гильдейских судов, свидетельствует о том, что эти лица составляли замкнутую группу городской олигархии, вероятно крупных экспортных торговцев-ростовщиков, отчасти землевладельцев, которые были чем-то вроде наследственной аристократии в Лондоне и мало были связаны с ремесленным производством. Все одиннадцать — олдермены разных округов Лондона, Грегори де Рокслей — депутат 1283 г., неоднократно занимал должность мэра в Лондоне. Его товарищ, депутат того же года, Джон Гизор также был одно время мэром Лондона, Вильям Герефорд, депутат 1296 г., помимо того, что был олдерменом, в 1288 г. исполнял должность шерифа Лондона и графства Миддлсекс, а в 1295 г., когда город на короткое время был взят «в руку короля», был назначен «правителем, города Лондона» («custos Londoniae»). Гальфрид де Нортон, депутат 1300 г., также олдермен, в 1289 г. был шерифом. Лондона, а в 1298 г. вместе с другим олдерменом заменял мэра Грегори де Рокслей во время отлучки последнего из города по личным делам. Депутат на собрании 1303г. Джон де Линкольн, олдермен и постоянный участник ряда расследований в городе, был в 1305 г. шерифом Лондона. Таким образом, при ближайшем знакомстве с лондонскими парламентскими представителями интересующего нас периода создается впечатление, что под именем burgenses от города. Лондона в парламенте фигурировали отнюдь не представители лондонской «общины», но представители весьма узкой по составу городской олигархии. Это впечатление еще более усилится, если мы обратим внимание на то, какое занимали положение и как выбирались эти мэры, олдермены и шерифы. Согласно компиляции, составленной в начале XV в., специально посвященной характеристике главных городских должностей — мэра, олдерменов и шерифа, выборы этих должностных лиц в Лондоне со времени Генриха III, окончательно подтвердившего право лондонцев выбирать их из своей среды, производились следующим образом: «...несколько наиболее зажиточных и опытных граждан» поименно приглашались на выборное собрание и избирали там мэра и шерифа. Автор весьма правдоподобно объясняет установление таких порядков волнениями в народе, которые происходили при каждых очередных выборах: «Ввиду того, что из древности на выборы мэров и шерифов,— пишет он,— стекалась к зданию муниципалитета огромная толпа народа, и так как народных сборищ следует бояться, как это мудро засвидетельствовано в 26-й главе Экклезиаста, ибо при этом может подняться ропот и шум, мэр и олдермены за несколько дней до дня выборов имели обычай сходиться и обсуждать, каким образом провести эти выборы, чтобы избежать волнений и народного ропота». Автор не скрывает, что целью такого ограничения числа избирателей было устранение широких слоев населения Лондона от участия в избрании главных должностных лиц города. Это сообщение о порядке выборов мэров и олдерменов в Лондоне подтверждается данными расследования 1274 г., во время которого присяжные одного из лондонских городских округов (Langeburn) сообщили расследователям: «Хотя вся община Лондона должна выбирать себе мэра и шерифа, олдермены одни сходятся в течение пяти дней во время выборов и избирают себе мэра и шерифа из числа угодных им людей (sibi amicos), и община не осмеливается им противоречить, если даже они не подходят для этой должности. И это все делается против вольностей общины и к разорению бедного народа, и они не знают, на каком основании (nesciunt quo warranto)».

Число этих выборщиков, приглашавшихся от каждого городского округа, колебалось от двенадцати в более ранний период (при Эдуарде I и Эдуарде II) до четырех при Эдуарде III: на двадцать четвертом году правления которого эта цифра была твердо установлена. Однако во всяком случае в выборах мэра и шерифов участвовала лишь очень незначительная часть населения города, и притом опять-таки самые зажиточные и влиятельные его жители. «Община» Лондона была совершенно устранена от участия в выборах, что вполне согласуется с жалобами присяжных 1274 г. К этому надо прибавить, что вплоть до царствования Эдуарда I мэры часто оставались в своей должности по 5—7 лет. Примерно так же обстояло дело с олдерменами. Они составляли привилегированную административную верхушку города и принадлежали к самым зажиточным элементам его населения. О том, как выбирались олдермены, наш источник ничего не говорит, кроме того, что они выбирались на собрании жителей каждого городского округа. Но нам известно, что они избирались пожизненно и могли быть лишены своей должности только в случае, если их уличали в таком преступлении, которое влекло за собой лишение прав гражданства в городе. Таким образом, мэры, олдермены и шерифы Лондона, которых выбирали обычно депутатами в парламент, никак не могут рассматриваться как представители широких слоев лондонского населения. Это были представители городской олигархии, состоявшей из крупных купцов-оптовиков, которые держали в руках монополию торговли в городе и все городское управление. Обратимся к лейстерский депутатам. Мы располагаем их именами для семи парламентов— 1295, 1301, 1302 гг., собрания 1303 г., парламентов 1305, 1306, 1307 гг., то есть данными всего о четырнадцати депутатах. Четверо из этих депутатов выбирались по два раза, следовательно, сведения наши могут касаться всего десяти лиц. Имя одного из них—Роберта Окседена — отсутствует в документах городского архива. Обо всех остальных нам удалось собрать более или менее полные сведения. Из этих 9 известных нам депутатов 5 (Радульф Нортон, Роберт Шарнефорд, Джон Найткот, Уилл Пальмер и Гуг ле Мерсер) принадлежали несомненно к купеческой верхушке города. Все они были крупными торговцами преимущественно наиболее прибыльным товаром—вином и не только являлись членами купеческой гильдии Лейстера, но четверо из них (Роберт Шарнефорд, Джон Найткот, Уилл Пальмер и Гуг ле Мерсер) принадлежали к руководству гильдии, занимая должность гильдейских старшин (Jurates). Все они были несомненно богатыми в лейстерском масштабе людьми, так как при каждой очередной раскладке тальи, их доля в 5—6 раз превышала долю других горожан. Один из них — Гуг ле Мерсер — фигурирует в городских документах как постоянный кредитор города. О нем также известно, что у него было много слуг и помощников (servientes), которым он широко покровительствовал. Джон Найткот в 1296 г. был назначен надсмотрщиком за весами — должность весьма важная в городе, Уилл Пальмер в 1300 г. был избран мэром города, а Гуг ле Мерсер с 1303 по 1307 г. занимал должность городского бейлифа. Бейлифом и постоянным членом совета гильдии являлся также шестой лейстерский депутат Уилл Сабин, о котором, к сожалению, больше ничего неизвестно. Что касается остальных трех депутатов — Рожера ле Глен, Ричарда Додингтона и Генриха Карлетона, то известно, что все они торговали вином, но, очевидно, уступали по своему богатству и влиянию остальным депутатам. Это видно из того, что в управлении гильдии они играли второстепенную роль, выполняя должность клерков гильдии. Это, впрочем, не помешало одному из них, Рожеру ле Глену, с 1303 по 1306 г., а затем в 1312 г. занимать должность городского бейлифа. По-видимому, и эти три депутата, хотя и не принадлежали к числу самых богатых граждан города, также не являлись представителями массы городского населения. И если сами они не имели в городе особого влияния, то в качестве должностных лиц гильдии они являлись проводниками влияния более могущественных лиц, членов гильдейского и городского управления. Учитывая, что все гильдейские и городские должности замещались в Лейстере отнюдь не демократическим путем и управление городом находилось в руках узкой группы городских олигархов, можно думать, что депутаты в парламенте от Лейстера так же мало представляли интересы широких слоев городского населения, как и депутаты от Лондона. Более или менее полные данные о депутатах Лейстера и Лондона можно дополнить отрывочными сведениями об отдельных представителях других городов, почерпнутыми нами из других источников. Так, например, депутат от Оксфорда в парламентах 1301—1302 гг. Джон Аурифабер был сыном одного из значительных землевладельцев и домовладельцев города Оксфорда Уолтера Аурифабера, который, как показывает его имя, был в то же время золотых дел мастером, что тоже косвенно свидетельствует о его богатстве. Уолтер Аурифебер имел в городе Оксфорде 8 земельных участков (размер их, к сожалению, неизвестен), три усадьбы, две котты, 16 акров луга за городской чертой, кроме того, 7 лавок и 3 жилых дома. Большую часть этих своих владений он сдавал мелким субдержателям. Есть основания думать, что он занимался ростовщичеством. Депутат от города Кембриджа Джон Кембриджский в начале XIV в. был олдерменом Кембриджской гильдии св. Марии, уплачивал сравнительно высокие суммы в качестве налога на движимость с города Кембриджа, в 1330 г. получил рыцарское звание, был в 1331 г. назначен королевским судьей и являлся одним из значительных землевладельцев города. Другой депутат от Кембриджа, избиравшийся в парламент 1298, 1301 и 1305 гг., Томас Маддингл также являлся активным членом гильдии св. Марии, усердным дарителем земель и рент в ее пользу и участником торговых операций с зерном и солодом в городе. Он был бейлифом города, а в 1314/15 г.— сборщиком Vis в Кембридже. Еще один кембриджский депутат (1302) Михаил Пил лет был одно время мэром города. Джон Шелфорд, представлявший Кембридж в парламенте 1307 г., был одним из адвокатов, постоянно практиковавших в городе, и весьма богатым человеком, одним из виднейших городских налогоплательщиков. Среди парламентских представителей от города Линкольна в 1298 г. находился Ричард де Белло Фуго, который, по сообщению Сотенных свитков, был сыном мэра города Тома де Белло Фуго и, следовательно, также принадлежал к городской верхушке. Уилл Каузе, депутат от Линкольна в 1301 и 1302 гг., в Сотенных свитках 1274 г. был обвинен присяжными в том, что после запрета торговли с Фландрией вывез из города для продажи за море 40 мешков шерсти и большое количество свинца. Это сообщение указывает на то, что он был довольно зажиточным человеком и оптовым торговцем. Представитель от Йорка в парламенте 1298 г. Джон Эспицер был, судя по фамилии, торговцем пряностями. Обычно купцы, торговавшие этим товаром, были весьма зажиточными, так как пряности были очень дороги и операции с ними требовали довольно больших затрат. О нем известно также то, что в 1274 г. он был бейлифом города. Бейлифом же был представитель в парламенте 1295 г. от города Рочестера Бенедикт Потин. Депутат Норича в парламенте 1301 г. Роберт Холвестон в 1313 г. был одним из четырех бейлифов города. Таким образом, собранный нами материал с достаточной убедительностью показывает, что в тех городах, о которых шла речь, депутаты в парламент выбирались или назначались главным образом из числа богатых купцов, иногда богатых городских землевладельцев, обычно в то же время занимавших и руководящие должности в городском управлении. Если судить по нашим данным, то можно думать, что даже ремесленники были редким исключением в среде «civfes et burgenses», являвшихся в парламенты этой эпохи. И уж, конечно, в их число никогда не попадали представители городских низов, этих «minores et paupei;es homines», наших источников. Ограниченность круга парламентских представителей во многих городах Англии косвенно подтверждается тем, что в изучаемую эпоху, как, впрочем, и позднее — в XIV и XV вв., весьма частым явлением было избрание одних и тех же лиц представителями в различные парламенты. Этот факт давно уже подмечен и изучен в литературе. За период царствования Эдуарда I по подсчетам Мак-Кизак 87 городов произвели переизбрания, и, следовательно, в каждом из парламентов, о которых сохранились отчеты шерифов, около одной шестой числа всех городских депутатов состояло из лиц, выбранных во второй или даже в третий раз. Данные, собранные другим английским исследователем в отношении 39 городов, от которых сохранились отчеты шерифов для всех парламентов 1290—1307 гг. рисуют следующую картину. В парламенте 1298 г. из 68 избранных депутатов от этих 39 городов 11 были избраны во второй раз; в парламенте 1301 г. из 57 избранных горожан 14 были избраны во второй раз, 4 — в третий раз, 2 —в четвертый раз; в парламенте 1302 г. из 66 избранных городских депутатов 10 были выбраны во второй раз, 7 — в третий, 1—в четвертый, 2 — в пятый раз; в феврале 1305 г. из присутствовавших в парламенте 77 городских представителей 20 были выбраны во второй раз, 6 — в третий раз, 2 — в четвертый, 1 — в пятый раз. Примерно такая же картина наблюдалась в парламентах 1306 и 1307 гг. Некоторые города особенно упорно избирали в Парламент одних и тех же лиц. Например, из 16 депутатов от Оксфорда, посылавшихся в восемь парламентов, о которых сохранились отчеты шерифов для этого города, Эндрью де Пири избирался шесть раз (в 1295, 1301, 1302, 1303, 1305, 1306 гг.); Кристофер, сын Симона, — три раза: уже упоминавшийся Джон Аурифе-бер и Кристофер де Оксониа — по два раза, и всего три депутата были избраны по одному разу. Из 16 депутатов от Линкольна на этих же восьми парламентах 1 был избран три раза и 1 —два раза (Каузе). От города Гримсби четыре раза выбирался один и тот же представитель — Джон Элмед. От Рочестера трижды избирался Роберт де Бетлескомб, от Кембриджа— четыре раза Том Мэддингл. От Лейстера, как уже сказано, из 14 представителей четверо избирались в парламент дважды.

Мак-Кизак особенно подчеркивает эту практику частых переизбраний, чтобы доказать «опытность» многих городских представителей, а также заинтересованность некоторых групп городского населения в участии в парламенте. С нашей же точки зрения этот факт повторных переизбраний интересен главным образом потому, что он подтверждает выдвинутые нами предположения о социальном составе городских представителей. Эти частые переизбрания убеждают нас и в том, что круг лиц, избираемых в парламент, был чрезвычайно ограничен по своему социальному составу и что «отцы города» или представители купеческой верхушки предпочитали сами «нести бремя» поездок в парламент, чем допускать к участию в нем «чужаков», не входивших в привилегированную верхушку. Это предположение, наконец, подтверждается сведениями о порядке избрания городских депутатов, правда, довольно скудными. Так же, как в отношении представителей графств, для того чтобы полностью уяснить себе социальный облик городских представителей, нужно знать не только профессию и имущественное положение каждого из них, но и на каких собрания?! они выбирались, какие слои городского населения уполномачивали их на поездку в парламент. Но именно этот Вопрос является наиболее темным и неясным по состоянию источников? Приказы об избрании городских депутатов, посылавшиеся шерифам графств, ничего не говорят о том, каким порядком должны были проводиться эти выборы в городах. Если в отношении графств известно, что выборы должны были производиться в собрании графств, состав которых был более или менее определен для всей Англии, то в отношении городов дело обстояло совсем неясно. О том, как практически проводились выборы, мы знаем только в отношении Лондона, по двум отчетам об избрании лондонских представителей в парламент 1296 г. и в мартовский парламент 1300 г. В обоих случаях процедура выборов была одинакова: мэры и олдермены созвали от каждого округа по 4 (в 1296 г) и по 6 (1300 г.) «лучших и наиболее знающих людей», которые вместе с олдерменами выбрали депутатов. Следовательно, в выборах участвовало далеко не все население Лондона, и они производились не на каком-либо широком собрании, а на очень узком совещании, в котором участвовали 24 олдермена и еще 100—150 наиболее опытных горожан (от 24 округов города). Неудивительно, что это собрание выбирало депутатов из своей среды, то есть лиц, принадлежавших к городской верхушке. Характерно при этом, что в Лондоне порядок выборов представителей в парламент был совершенно аналогичным с порядком выборов мэров, олдерменов и шерифов. Это позволяет предположить, что и в других городах порядок избрания представителей в парламент определялся общим характером городского самоуправления. Там, где выборы городских магистратов производились на широких собраниях, с участием всех или большей части горожан, такой же характер носили и выборы в парламент. Там же, где, подобно Лондону, городское управление и выборы должностных лиц находились в руках ограниченной купеческой олигархии, выборы в парламент производились олигархическим путем. Поэтому вопрос о том, какие слои горожан представляли cives et burgenses в парламенте, упирается в конечном итоге в вопрос о более или менее демократическом характере городского самоуправления в английских городах. Мы не можем согласиться с мнением тех буржуазных историков, которые считают XIII в. временем почти повсеместного господства городской демократии, которая только в XIV и XV вв. постепенно вырождается и заменяется почти повсеместным господством олигархии. Эта точка зрения настолько безосновательна, что она вызывала возражения даже в самой буржуазной историографии. Нельзя, конечно, отрицать того, что в некоторых городах еще в XIII в. существовали общенародные собрания, на которых обычно избирались городские магистраты и могли избираться представители в парламент. Такие порядки существовали, например, не только в маленьком городке Черефорде, редко посылавшем своих представителей в парламент, но и в более значительных городах— Дунвиче, Шрузбери, Герефорде и Сэндвиче,— которые чаще приглашались в парламент. Но едва ли такая процедура была характерна для большинства городов, регулярно участвовавших в парламентах конца XIII — начала XIV в. Не только в Лондоне, но и в сравнительно небольшом Лейстере, как было отмечено выше, городское самоуправление носило ярко выраженный олигархический характер и должностные лица выбирались на очень немноголюдных собраниях. Совершенно очевидно, что во всех тех городах, где существовали острые противоречия между «богатыми» и «бедными», последние были устранены от участия в городском управлении, от выборов городских должностных лиц, а следовательно, и представителей в парламент. А среди этих городов, помимо Лондона и Лейстера, были Линкольн, Глостер, Йорк, Бристоль, Кембридж, Оксфорд, Нью-Касл, Линн, Норич и другие города, составлявшие основной костяк городского парламентского представительства. Итак, социальный состав так называемых cives et burgenses в парламентах изучаемого периода, характер их выборов и состав выборщиков — все это не позволяет видеть в них выразителей и защитников интересов широких масс городского населения — общины средних и бедных горожан английских городов, а тем более нарождающегося городского плебейства. Ясно, что они представляли в парламенте высшие слои городского населения, преимущественно его купеческо-ростовщическую верхушку, которая вдвойне угнетала мелких ремесленников и торговцев и нижестоящие слои горожан (и в качестве купцов монополистов и в качестве правителей города, эксплуатировавших в свою пользу городские финансы). При этом города, регулярно приглашавшиеся в парламент в изучаемый период, составляли всего около трети общего количества известных нам в это время городов. Если учесть все эти обстоятельства, то станет ясно, что городское представительство в парламенте являлось представительством самых богатых и влиятельных слоев населения экономически наиболее развитых городов Англии. Кроме баронов, прелатов и представителей графств и городов, в парламентах конца XIII в., иногда присутствовали также выборные представители низшего духовенства. В них регулярно участвовали также личные советники короля. Однако мы не считаем нужным анализировать социальный состав этих менее важных группировок в парламенте по следующим причинам. Представители (прокторы) низшего духовенства хотя до середины 90-х гг. XIII в. часто приглашались в парламент, но редко туда являлись, а после 1296 г. окончательно выпали из состава парламента, завоевав себе право собираться на особых церковных собраниях — конвокациях. Поэтому для истории парламента представительство низшего духовенства не имеет особого значения. Что касается королевских советников, то ясно, что они представляли в парламенте исполнительный королевский совет, то есть интересы королевской власти, и вопрос об их участии в парламенте связан не столько с историей самого парламента, сколько с историей королевского совета, который складывался одновременно и параллельно с парламентом. Основной вывод, к которому мы пришли в результате наших исследований, состоит в том, что английский парламент с самого начала своего возникновения не был и не мог быть народным представительством, выразителем интересов всех классов общества, или всей нации, как предпочитал выражаться Поллард. Мы видели, что в нем были представлены лишь эксплуататорские слои деревни и города: крупнейшие духовные и светские феодалы — прелаты, эрлы и бароны, средние и мелкие феодалы, имевшие или не имевшие рыцарское звание, городское купечество и зажиточные землевладельцы, и притом далеко не всех, а всего лишь 50—60 наиболее богатых городов. В парламенте были представлены лишь те наиболее зажиточные слои населения графств и городов, которые играли руководящую роль и в местном управлении. Крепостное крестьянство, свободная крестьянская беднота и трудящиеся слои городского населения не только не могли быть выбраны в парламент, но никогда не участвовали даже в выборах. Из тех элементов населения, которые могут быть включены в понятие «народ» (при весьма расширительном его толковании), в выборах в парламент могли участвовать лишь представители фригольдерской верхушки, составлявшие ничтожный процент всей массы английского и даже лично свободного крестьянства. Но мы неоднократно подчеркивали, что интересы этого «народа» во многих отношениях были ближе к интересам мелких феодалов, чем к интересам массы подлинно трудового крестьянства.

Проделанный нами анализ социального состава английского парламента XIII — начала XIV в. позволяет сделать и другой вывод о том, что феодально-землевладельческий элемент преобладал в нем над городским представительством. В среднем в изучаемый период в парламенты приглашалось по 130 магнатов и около 74 рыцарей графств (по 2 от 37 графств Англии), следовательно, класс феодалов страны был представлен там в среднем 204 членами. Среднее количество приглашавшихся городов в изучаемый период не превышало 80. Следовательно, в каждом парламенте обычно могло присутствовать не более 160 городских представителей. Это соотношение еще больше изменится в пользу класса феодалов, если учесть, что к его числу относились королевские советники, присутствовавшие на парламенте в количестве 30—40 человек, что в последние годы правления Эдуарда I количество магнатов, заседавших в парламенте, значительно превышало 130 (оно достигало 150, 190 и даже 206 человек). Очевидно, если судить по составу, представители класса феодалов должны были играть в парламенте большую роль, чем представители городов. Наконец, детальный разбор социального состава парламента проливает свет и на его сословную структуру и позволяет рассматривать его как сословно-представительное собрание. Об этом говорит прежде всего то, что в парламент приглашались по отдельности и заседали там по отдельности представители почти всех основных сословных групп, сложившихся к концу XIII в. в среде свободного населения Англии. Проделанный анализ показывает неубедительность утверждений Полларда и его последователей о том, что парламент в средние века был не сословным, а «национальным представительством». Поллард и его сторонники всегда выдвигали в пользу своего мнения один основной аргумент — то, что английский парламент не укладывается в «систему трех сословий»: духовенство как сословие отсутствовало в парламенте вовсе, военное или дворянское сословие было резко разделено на 2 группы, а городское сословие не было изолированным и сначала по характеру приглашений, а затем благодаря совместным заседаниям сливалось с низшей фракцией дворянства. Все эти замечания Полларда совершенно справедливы, но они вовсе не доказывают несословный общенациональный характер парламента. Опровергая «миф о трех сословиях», как он его называет, Поллард ломится в открытую дверь, ибо, во-первых, сословно-представительные собрания вовсе не обязательно всегда состояли из трех сословий 194, во-вторых, никто из историков, называвших парламент сословно-представительиым собранием, не утверждал и не мог утверждать, что в нем заседали представители трех сословий: духовенства, дворянства и городов. Совершенно очевидно, что парламент мог оставаться сословным представительством и не будучи разделенным на эти три классических сословия по образцу французских Генеральных штатов. Это можно считать его своеобразием, можно подчеркивать некоторую нечеткость его сословной структуры, но все эти оговорки не меняют основного принципа структуры парламента — того, что он конструировался с самого начала как представительство от основных сословных группировок страны. Ни о каком «национальном» представительстве здесь не могло быть и речи. Во-первых, потому, что в Англии XIII— XIV вв. еще не было нации; во-вторых, потому, что сословные различия сказывались и в принципе комплектования парламентов (личные приглашения для одних и принцип выборности для других), и в том, что представители разных сословных групп не только заседали в парламенте по отдельности, но часто созывались изолированно друг от друга (советы магнатов без представительства от общин; рыцари графств без горожан, городские представители без рыцарей графств), и в том, что, как мы покажем ниже, политическая компетенция отдельных частей парламента была очень различна. Не единая и нераздельная «нация», а живые и часто противоречивые интересы различных сословных групп, формирование которых завершалось к концу XIII в., были представлены в английском парламенте, как и во всяком сословно-представительном собрании. Те особенности структуры английского парламента, в которых Поллард видел доказательства его принципиального отличия от других сословно-представительных собраний, в действительности являлись лишь весьма четким отражением специфики сословной структуры английского феодального общества, которая особенно наглядно обнаружилась к середине XIII в. и о которой мы неоднократно говорили выше. Известно, например, что арагонские кортесы состояли из 4 сословных палат; в чешском сейме дворянство также делилось на две фракции — панов, получавших личные приглашения, и шляхту — выборных представителей, т.е., включая духовенство и города, в сейме были представлены 4 сословные группы; в венгерском сейме с 1405 г. отсутствовали представители городов, хотя он и состоял из представителей 3 сословных групп: прелатов, светских баронов, мелкого дворянства; в польском сейме, как известно, были представлены только 2 группы дворянства — паны и шляхта. Мы видели, что значительные противоречия внутри класса феодалов помешали ему оформиться здесь в единое сословие— дворянство и разделили его на две сословные группы, которые мы условно называем баронством и рыцарством. Этому соответствовало отделение рыцарей от баронов и в парламенте. Оживленная хозяйственная деятельность мелких вотчинников создала предпосылки для некоторой общности их экономических интересов с фригольдерской верхушкой, а также с высшими слоями городского населения. Этому соответствовали общий выборный характер представительства от графств и городов и последующее объединение рыцарей и горожан в палате общин. Неучастие в парламенте духовенства, составлявшего в Англии, как и повсюду в Европе, особое сословие, также не противоречит представлению о парламенте, как о сословно-представительном собрании. В польском сейме, например, духовенство как сословие также не имело представительства. С другой стороны, нельзя забывать и того, что английское духовенство в XIII в. уже имело свои специальные сословные собрания— конвокации, как бы дополнявшие собрания других сословных групп, объединенных в парламенте. В этом выделении особых сословных собраний духовенства также проявилась специфика на этот раз не столько социального, сколько политического развития Англии XI—XIII вв. и, в частности, та зависимость английской церкви от римской курии, которая особенно укрепилась в XIII в. благодаря недальновидной политике Джона и Генриха III. Попытки Эдуарда I ослабить эту зависимость и поставить английское духовенство под контроль светской власти в общем не увенчались успехом. Это отразилось также и в том, что ему не удалось подчинить духовенство общей системе сословного представительства. Отсутствие в английском парламенте представительства от духовного сословия лишний раз подчеркивает, что в Англии XIII в. сословные интересы преобладали над «национальными» и что нелепо для этого периода говорить о наличии «национального» представительства. Напротив, поскольку парламент отражал своеобразную сословную структуру феодальной Англии, он с полным основанием может считаться сословным собранием, несмотря на некоторые свои особенности по сравнению с такими же собраниями в других странах. Представляя основные сословные группы феодальной Англии, он своим возникновением отразил процесс их постепенного формирования в ходе государственной централизации страны.