4 апреля 1848 г. в Лондоне начал работать Национальный чартистский конвент. Большинство делегатов, выражая настроения выбравших их рабочих, склонялись к тому, что в случае отклонения третьей национальной петиции необходимо прибегнуть к вооруженному восстанию. Впрочем, даже самые левые и решительные лидеры весьма неясно представляли себе, как его осуществить.

На 10 апреля были назначены массовые демонстрации в Лондоне и других городах в поддержку петиции, которая в этот день будет вручена палате общин. Хотя чартисты предполагали провести «невооруженную моральную демонстрацию», буржуазия и правительство, боясь революционного взрыва, ввели в столицу около 90 тыс. солдат, в том числе — артиллерийские части. Создавались отряды добровольных констеблей из буржуазии и из части отсталых рабочих. Примерно 150 тыс. человек входило в эти отряды, а из близлежащих поместий лендлорды привели еще и вооруженных слуг. Полицейские власти предупредили руководителей демонстрации, что они могут провести митинг, но процессия к Вестминстерскому дворцу (к зданию парламента) запрещается. И О'Коннор, который должен был представить петицию, капитулировал. Он уговорил десятки тысяч демонстрантов разойтись. «Я готов стать перед вами на колени и просить вас сохранить спокойствие», — говорил он, и люди мирно разошлись. Вскоре парламент отверг петицию, под которой стояло свыше 5 млн. подписей.

Это было жестоким поражением чартистского движения. Это поражение имело международное значение. «В Лондоне 10 апреля,— писал Маркс, не только была сломлена революционная мощь чартистов, но и нанесен первый удар революционизирующему влиянию февральской победы».

Революционное крыло чартизма продолжало борьбу и после событий 10 апреля. В промышленных районах Севера и в Шотландии рабочие изготовляли пики и готовились к вооруженной борьбе. На митинги чартисты теперь приходили с оружием. В некоторых городах начала формироваться чартистская национальная гвардия. Все чаще происходили вооруженные столкновения с войсками и полицией. Но революционные рабочие и на этот раз не получили подлинного централизованного руководства.

12 мая был арестован Джон Митчел. Нерешительность других вождей ирландского движения привела к тому, что готовность масс к немедленному выступлению для освобождения Митчела не была использована. Вскоре Митчел был приговорен к 14-летней каторге и прямо из зала суда под мощным конвоем отправлен на корабль, который немедленно отплыл к Бермудским островам. В ответ на это в некоторых районах Дублина революционеры предприняли попытки восстания, кое-где даже появились баррикады. В рабочих кварталах Лондона одновременно попытались выступить чартисты. Но все эти выступления были настолько разрозненными, что властям не стоило большого труда подавить их. Жестокие репрессии обрушились на ирландских и английских революционеров. Было арестовано около 500 чартистов, в том числе и Эрнст Джонс.

В ходе подъема чартистского движения в 1847—1848 гг. произошло окончательное размежевание с мелкобуржуазными элементами, левое крыло чартизма сделало значительный шаг вперед, освободясь от многих утопических представлений. Передовые рабочие уже не довольствовались лозунгом Хартии. В сфере политических требований они стали переходить, не без влияния событий во Франции, на республиканские позиции. Но главный сдвиг в чартистской идеологии заключался в том, что началось ее сближение с социализмом.

После поражения в 1848 г. чартизм стал быстро утрачивать характер массового движения. Поредели ряды чартистской ассоциации, митинги не собирали столь широкой аудитории, сама идея Хартии постепенно утратила популярность. Это произошло не только вследствие временной победы общеевропейской и английской реакции, ареста вождей движения, разочарования масс после прова ла радужных надежд весны 1848 г. Более глубокие причины лежали в основе упадка чартизма, а затем и прекращении этого великого революционного движения английского рабочего класса.

Уже с лета 1848 г. экономическая конъюнктура начала улучшаться, кризис остался позади, и капиталистическая экономика Англии вступила в полосу длительного подъема, хотя и прерывавшегося экономическими кризисами 1857 и 1866 гг. Это привело к сокращению безработицы и некоторому повышению уровня жизни верхушки рабочего класса, а частично и всего населения.

Надо было спешить, так как существовала опасность, что главный конкурент — Франция — помешает покупке. Но по конституции любые расходы государства утверждались парламентом, а это требовало времени и, главное, разглашения тайны. Поэтому Дизраэли решился действовать вопреки закону. Получив заем в банке Ротшильда, он купил акции, и лишь затем поставил об этом в известность парламент. Он хорошо знал, с кем имел дело: сделка была слишком выгодной, чтобы буржуазные парламентарии осудили премьера за нарушение конституционного обычая. Наоборот, они устроили ему овацию, отлично понимая, что финансовый контроль над каналом положит начало и военно-политическому контролю и вообще захвату Египта.

Колониальная экспансия Англии на Ближнем Востоке усилилась также в связи с ближневосточным кризисом 1875—1878 гг. Внутренний кризис Османской империи продолжался, продолжалась и борьба великих держав за «турецкое наследство», причем главными соперниками по-прежнему оставались Россия и Англия. Теперь, когда Суэцкий канал был прорыт и Англия установила над ним финансовый контроль, английские правящие круги были еще больше заинтересованы в Восточном Средиземноморье и поэтому еще более противились укреплению позиций России на Балканах, на подступах к проливам Черного моря.

Берлинский конгресс 1878 г. урезал границы независимого болгарского княжества, передав южную часть его Турции. Выступая в роли покровителя Турции, Дизраэли навязал ей договор, согласно которому остров Кипр отходил к Англии, и он немедленно был оккупирован английскими войсками. Таким образом, Англия получила возможность создать в восточной части Средиземного моря новую военно-морскую базу.

Правительство Дизраэли продолжало также колониальную экспансию на Среднем Востоке и в Африке, хотя в этих районах успехи сменялись вынужденными отступлениями, а иногда и поражениями колонизаторов. Но в целом колониальная политика Дизраэли была успешной и отражала могущество викторианской Англии. Стремясь подчеркнуть мировой характер империи, поднять престиж Англии, Дизраэли организовал в 1875—1876 гг. торжественную поездку наследника престола по Индии, после чего королева Виктория была объявлена императрицей Индии. С этого времени начал официально применяться термин «Британская империя».

Это был момент, когда английская буржуазия достигла вершин своего могущества как внутри страны, так и на международной арене. Но именно в этот период начали складываться исторические предпосылки загнивания английского капитализма. Пик был перейден во второй половине 70-х годов, и не случайно буржуазные идеологи и просто буржуа-обыватели впоследствии с лирической грустью вспоминали (и доныне вспоминают) столь благополучные для них времена «викторианской Англии».

Сохраняя и расширяя демократический фасад, они стали в тени его изыскивать средства, чтобы подчинить себе новых избирателей. Не случайно первый шаг в этом направлении был сделан в Бирмингеме — крупном промышленном центре, где после реформы 1867 г. появились 30 тыс. новых избирателей.

Видный бирмингемский промышленник Джозеф Чемберлен (1836—1914), слывший радикалом и известный своей деятельностью в муниципальном совете, возглавил работу по созданию бирмингемской либеральной ассоциации. Город был разделен на 16 районов (кварталов), и в каждом из них па публичном митинге избирался комитет — нечто вроде бюро низовой территориальной организации либеральной партии. Председатели и секретари районных комитетов, а также по три выборных представителя от кварталов составляли городской исполнительный комитет. Кроме того, избирались по 30 делегатов от кварталов в «генеральный комитет» города. Во главе всей этой системы стояло бюро из 11 человек, и они-то были фактическими руководителями либералов всего города. Группа Чемберлена контролировала полностью организацию, обеспечивала избрание намеченных руководством лиц в различные органы и широко пользовалась правом кооптации.

По образцу бирмингемской ассоциации возникли либеральные ассоциации и в других городах, а в 1877 г. на съезде в Бирмингеме была учреждена «Национальная либеральная федерация», т.е. политическая партия в современном смысле слова. Примеру либералов вскоре последовали и консерваторы, причем Дизраэли прямо заявил, что консервативные ассоциации должны придерживаться строжайшей дисциплины «на манер македонских фаланг и римских легионов». В обеих партиях возник мощный аппарат, который легко приводился в движение по воле лидеров. Это был так называемый коукес — в Америке еще в XVIII в. так именовали крепко спаянную группу политиканов, которые любыми средствами, включая подкупы, угрозы, спаивание избирателей, обеспечивали успех своей партии на выборах.

Таким образом, к 70-м годам XIX в. английская буржуазия пришла, не только располагая первоклассной промышленностью, торговой монополией, прочной империей, быстро растущим богатством, но и абсолютным и практически безраздельным политическим господством. Внимание консервативного кабинета Дизраэли можно было теперь сосредоточить главным образом на вопросах внешней и колониальной политики.

Объективно позиция России способствовала освобождению славянских народов от турецкого ига. Турция же отвергала предложения России и западноевропейских держав о посредничестве и компромиссном разрешении кризиса, поскольку чувствовала поддержку Англии и непосредственно подстрекалась ею.

Тем не менее царское правительство решилось, несмотря на прямые угрозы из Лондона, начать войну против Турции. В ходе русско-турецкой войны (1877—1878) была освобождена Болгария и русские войска с боями вышли на ближние подступы к Константинополю. Дизраэли в ответ на это приказал британской эскадре войти в Мраморное море и демонстративно вел подготовку к войне. Даже после того как в местечке Сан-Стефано был подписан мирный договор, закрепивший результаты побед русского оружия, Дизраэли продолжал бряцать оружием и требовать пересмотра договора. Британская дипломатия не желала примириться с тем, что границы Болгарии, получившей по Сан-Стефаискому договору фактическую независимость, подходили очень близко к Константинополю и проливам.

Однако до войны дело не дошло. Своими руками Англия воевать не собиралась, а приобрести «солдата на континенте» в лице Франции или Австрии, как это имело место во время Крымской войны, английской дипломатии на этот раз не удалось. Кроме того, правительство столкнулось с внутренними затруднениями. Воинственные речи консервативных лидеров и планы новой войны за расширение империи вызвали протесты демократической общественности, тем более, что Дизраэли не удалось замаскировать свои захватнические планы ссылками на «освободительную миссию», как это в свое время удавалось Каннингу и Пальмерстону. В 1876 г. зверства турецких феодалов в Болгарии дали толчок кампании митингов в поддержку освободительной борьбы славянских народов и против английской внешней политики. Видную роль в борьбе против колониальной политики играл У. Моррис. Именно в связи с антивоенной кампанией он вышел из душного мира прерафаэлитских художественных интересов. Моррис обратился непосредственно к рабочему классу, понимая, что подлинным защитником угнетенных народов и противником захватнических войн может стать не либеральная буржуазия, а именно пролетариат. Весной 1877 г. он выпустил манифест «Несправедливая война» с подзаголовком «Обращение к рабочим Англии». Не будучи еще в этот период социалистом, Моррис, однако, сумел вскрыть подлинные причины политики Дизраэли, этого «старого карьериста», вынашивающего «в своем пустом сердце и подлом мозгу удар, который, может быть, приведет нас к гибели».

Решающую роль в проведении реформы сыграли соображения политического характера: необходимо было взять под контроль духовное развитие народа, обеспечить идейное влияние на массы при помощи такого мощного оружия, как начальная школа.

Это было тем более важно для господствующих классов, что верхушка рабочих получила теперь избирательные права, и, как всем было ясно, дальнейшее их расширение — лишь вопрос времени.

Вся Англия была разделена на так называемые школьные участки, в которых населением избирались школьные советы, облеченные довольно широкими полномочиями. Обнаружив, что в данном участке частных или церковных школ не хватает для всех детей, они должны были строить и содержать новые школы за счет субсидий от правительства, платы за обучение и специального местного школьного налога. Реформа не носила последовательно демократического характера: она не отделяла школу от церкви и не провозглашала всеобщего обязательного обучения. Тем не менее это была известная уступка со стороны господствующих классов, открывавшая путь к образованию для широких слоев населения.

Политика Гладстона в ирландском вопросе была разновидностью той же либеральной тактики, которую он проводил в Англии, только еще более ограниченной и сопровождавшейся жестокими репрессиями. Особенно большой шум был поднят буржуазно-либеральной прессой в связи с земельным биллем Гладстона (Land Bill), принятым в 1870 г. По этому закону вводились некоторые ограничения в права лендлордов. До сих пор они сгоняли арендаторов с земли в любой момент, не считаясь с затратами, которые были сделаны арендаторами для улучшения почвы, строительства жилых помещений, амбаров и т.д. Теперь же вводилась обязательная выплата компенсации, размер которой устанавливался судом. Кроме того, лендлорд мог изгнать арендатора лишь по истечении срока аренды, за исключением тех случаев, когда арендная плата не вносилась в срок. Либералы прославляли этот закон за то, что он вводил формальное равенство в отношениях между арендатором и лендлордом, в действительности же самые основы лендлордизма полностью сохранялись и после закона 1870 г.

Видную роль в организации Международного Товарищества Рабочих сыграли лидеры лондонских тред-юнионов Д. Оджер, У. Кример и др. Маркс придавал особое значение возможности вступить с «настоящими рабочими королями Лондона» в деловой контакт в Генеральном Совете, оказывать на них влияние, бороться против их оппортунизма и соглашательства. Наиболее важным практическим результатом деятельности Интернационала в Англии была значительная активизация борьбы рабочего класса за парламентскую реформу.

Уже в начале 1865 г. на собрании представителей от рабочих организаций была учреждена Лига реформы. В подготовке к созданию этой массовой организации и в выработке ее программы и тактики решающая роль принадлежала Генеральному Совету Интернационала и лично Марксу. Не допускать подчинения рабочего движения руководству со стороны радикалов — таков был самый важный совет Маркса английским членам Интернационала.

Однако господствующие классы приняли срочные меры, чтобы не допустить самостоятельного пролетарского движения. Либеральный кабинет Рассела — Гладстона решил в 1866 г. внести в парламент билль о реформе, который соответствовал пожеланиям буржуазии, но ни в какой мере не обеспечивал право голоса широким слоям рабочего класса.

Билль открыто поддержали радикалы во главе с Брайтом. В пользу билля высказались и тред-юнионистские лидеры Лиги реформы. Оценивая это решение и поведение тред-юнионистских вождей, Маркс писал: «И Кример, и Оджер оба предали нас в Лиге реформы, где они против нашей воли вступили на путь компромиссов с буржуазией».

После отставки правительства Рассела — Гладстона, вызванной провалом билля о реформе, кабинет сформировал лидер консерваторов Дерби, а пост министра финансов занял Дизраэли (июль 1866 г.). Этому правительству пришлось столкнуться с невиданным со времен чартизма подъемом массового движения. Лозунг Интернационала — всеобщее избирательное право — вынуждены были в этот период вновь провозгласить и руководители Лиги реформы, вернувшиеся, таким образом, под давлением масс к ее первоначальной программе. 23 июля 1866 г. не менее 100 тыс. человек собрались у входа в Гайд-парк, где был назначен митинг Лиги несмотря на то, что министр внутренних дел заранее запретил его проведение. Полиция, вооруженная дубинками, заняла подступы к парку. Часть демонстрантов направилась тогда к Трафальгарской площади. Но и возле Гайд-парка осталось множество демонстрантов, и здесь произошло бурное столкновение с полицией, — демонстранты стали выламывать прутья из решетки парка и защищаться. Им удалось прорваться в парк и провести здесь митинг протеста против консервативного правительства.

События 23 июля испугали не только правительство, но и радикалов и вождей тред-юнионов. Они, однако, не смогли остановить движения. 24 и 25 июля оно продолжалось стихийно. Многие пришли к Гайд-парку вооруженными. Правительственные здания, дворец королевы и частные дома консервативных лидеров охранялись войсками и полицией.

Июльские события в Лондоне всколыхнули рабочих всей страны. К Лиге реформы примкнули городские советы тред-юнионов и отдельные профсоюзы. Бирмингем, Глазго, Манчестер, Лидс стали свидетелями митингов, в которых участвовало по 200—300 тыс. человек. К январю 1867 г. Лига имела свыше 400 отделений. Движение приобрело поистине общенациональный характер, причем редкий оратор позволял себе выступать на митингах с каким-либо предложением, кроме всеобщего избирательного права.

Как это уже не раз бывало в прошлом, подъем рабочего и демократического движения в Англии совпал с усилением борьбы ирландского народа за независимость. На этот раз подготовка к вооруженному восстанию велась под руководством Джемса Стефенса (1825—1901), одного из немногих уцелевших участ

ников движения 1848 г. Революционные ирландцы создали в конце 50-х годов широко разветвленное конспиративное общество, состоявшее из мелкобуржуазных слоев городского населения, демократической интеллигенции и рабочих. Они назвали свою организацию ИРБ, что предоставлялось каждому, в зависимости от его взглядов, расшифровывать, как Ирландское революционное братство либо Ирландское республиканское братство. Позднее братство назвало себя фенианским, а члены его — фениями

Той же осенью 1866 г., когда в Англии движение за парламентскую реформу начало приобретать революционный характер, Ирландия была накануне восстания, попытка которого действительно имела место в феврале—марте 1867 г. Торийское правительство Дерби—Дизраэли, продолжая в Ирландии террористическую политику Рассела—Гладстона, не могло не учитывать опасность, которая коренилась уже в самом факте хронологического совпадения английских и ирландских событий. Надо было как можно скорей разрядить напряжение, и Дизраэли добился от некоторых членов кабинета согласия на парламентскую реформу.

В результате реформы количество избирателей в городах возросло на 825 тыс. человек — мелких буржуа, ремесленников и квалифицированных фабричных рабочих. В графствах количество избирателей возросло всего на 270 тыс. человек. Всего же в 1868 г. в Англии было зарегистрировано 2456 тыс. избирателей при населении в 30 млн. человек. И все же реформа 1867 г. при всей ее ограниченности была важным завоеванием рабочего класса, значительным шагом на пути к установлению буржуазно-демократического строя.

Парламентские выборы 1868 г. принесли крупный успех либеральной партии, во главе которой стоял избранный незадолго перед тем ее официальным лидером Гладстон. Хотя в партии к этому времени оставалось немало старых вигских семейств, в целом это была уже новая партия, непосредственно выражающая интересы промышленной буржуазии. На ее скамьях сидели теперь фабриканты Бирмингема и Манчестера, деятели Лиги борьбы против хлебных законов, фритредеры и радикалы типа Брайта. Символом изменения характера партии было вхождение Брайта в кабинет Гладстона (1868—1874), который предоставил ему портфель министра торговли. Массовой опорой партии была мелкая буржуазия и верхушка рабочего класса.

Подавляющее большинство лидеров тред-юнионов примыкали к либералам по мировоззрению, а также — через радикальное крыло партии — по личным связям. Но для того чтобы оказывать давление на либеральную партию (а при случае — и на консерваторов), лидерам потребовалась организация более авторитетная, чем Лондонский совет тред-юнионов. На протяжении 60-х годов периодически собирались конференции представителей тред-юнионов из различных районов страны, но только с 1868 г. они стали регулярными (ежегодными). Созданная таким образом организация получила название Британского Конгресса тред-юнионов (БКТ); на протяжении последующих лет к ней присоединились почти все крупные и множество мелких тред-юнионов. Во время конгресса 1869 г. было решено создать высший орган профсоюзного движения, действующий между конгрессами, —- Парламентский комитет Конгресса тред-юнионов. Как видно из названия, главные функции этого органа заключались в давлении на парламент с целью проведения законов, улучшающих положение рабочего класса.

Вот тут-то либеральной партии и предстояло окончательно решить, какой тактики придерживаться по отношению к тред-юнионам. С одной стороны, фабриканты, чьи интересы выражала партия, хотели сокрушить тред-юнионы, восстановить свой произвол на предприятии. Но, с другой стороны, тред-юнионы, с их тенденцией к соглашательству и оппортунизму, сами становились надежным барьером против революционного направления.

Политические вожди либеральной буржуазии предпочли «английский» путь компромисса и уступок. Гладстон попытался примирить требования тред-юнионов и пожелания буржуазии. В 1871 г. он провел в парламенте два закона. Один из них предоставлял тред-юнионам права юридических лиц, чем поставил их в равное правовое положение с организациями буржуазии. Второй закон наносил серьезный удар по давно завоеванному рабочим классом праву на стачку. Формально стачки не запрещались, но стачечникам запрещалось выставлять пикеты для борьбы со штрейкбрехерами. Буржуазные суды на основании нового закона присуждали к штрафам и к тюремному заключению участников пикетов и даже просто рабочих, выражавших презрение к штрейкбрехерам. Введение этого закона не замедлило сказаться на ходе выборов 1874 г., когда либералы, потеряв голоса части тред-юнионистов, потерпели поражение. Консервативный кабинет Дизраэли (1874—1880) в 1875 г. провел закон, легализовавший «мирное пикетирование». Право на стачку — одно из важнейших завоеваний рабочего класса было, таким образом, подтверждено законом.

Либеральная партия не могла, конечно, примириться с тем, что симпатии тред-юнионов начали склоняться в сторону консерваторов. Стремясь укрепить свои связи с тред-юнионистской верхушкой, она пошла навстречу ее пожеланиям и во время выборов 1874 г. оказала поддержку «рабочим» кандидатам, двое из которых — Томас Берт и Александр Макдональд — были избраны. Это были

типичные представители классического тред-юнионизма, чиновники хорошо организованных союзов углекопов, либералы по мировоззрению, естественно примкнувшие в парламенте к либеральной фракции. С этого времени группа тред-юнионистских вождей в парламенте, полностью зависимых от руководства либеральной партии, стала расти и к концу века составляла уже больше десятка депутатов. Эти рабочие-либералы (lib—lab, как их называли) проводили в парламенте и вне его не пролетарскую классовую политику, а ту политику подчинения рабочего класса буржуазии, которую Ленин называл «либеральной рабочей политикой».

В 1872 г. было введено тайное голосование, что соответствовало требованиям демократических сил еще с XVIII в. Буржуазно-демократический характер носили и административные реформы правительства Гладстона, направленные против господства аристократии в армии и государственном аппарате. Старинная практика покупки чинов в армии была отменена, и офицерские должности перестали быть пристанищем для младших сыновей знатных семейств. Для занятия должностей на государственной службе был установлен публичный экзамен.

Своеобразие исторического развития Англии привело к тому, что если во Франции и в США установились буржуазно-демократические республики, то в Англии сохранялись монархия, аристократическая палата лордов, феодальные пережитки в законодательстве и судопроизводстве. Рабочий класс Англии, опередив пролетариат континента по организованности и социальным завоеваниям, отставал по уровню своего сознания. Отставание английского рабочего класса особенно ярко проявлялось в том, что в то время как на континенте возникали самостоятельные рабочие партии с социалистической программой (в Германии — в 1869 г., во Франции — в 1879 г.), в Англии отсутствовала не только социалистическая рабочая партия, но и вообще самостоятельная политическая партия ролетариата.

Между тем из-за относительной слабости английской государственной машины, из-за отсутствия мощного военно-бюрократического аппарата в то время английский рабочий класс имел объективную возможность взять власть в свои руки мирным путем, т.е. без слома существующей государственной машины. Эта мысль была выражена Марксом в 1871 г. Впоследствии Ленин, разъясняя причины, по которым Маркс считал Англию исключением из общего правила, писал: «Это было понятно в 1871 году, когда Англия была еще образцом страны чисто капиталистической, но без военщины и в значительной степени без бюрократии. Поэтому Маркс исключал Англию, где революция, и даже народная революция, представлялась и была тогда возможной без предварительного условия разрушения «готовой государственной машины». Рабочий класс Англии, однако, не сумел воспользоваться этими исключительными условиями, так как сам он был политически неорганизован и идеологически разоружен.

Нередко он организовывал помощь рабочим в различных районах Англии. Секретарем Лондонского совета тред-юнионов стал известный в профсоюзных и радикальных кругах лидер небольшого союза сапожников Джордж Оджер. Он, а также руководители союзов механиков, плотников, литейщиков и каменщиков У. Аллен, Р. Эилгарт, Д. Гайл и Э. Коулсон оставили «хунту» — сплоченную группу лидеров, придерживающуюся общих взглядов на задачи тред-юнионизма. Не посягая на основы капиталистической эксплуатации и враждебно относясь к социализму, они, однако, считали нужным использовать организованную мощь рабочего класса для давления не только на отдельных капиталистов, но и на правительство, и на парламент.

Само создание крепких массовых организаций, даже если иметь в виду их реформистский характер, все же было крупным завоеванием рабочего класса, которое ему приходилось отстаивать в борьбе с реакцией.

С 1857 —1858 гг. в условиях экономического кризиса, который впервые приобрел характер всемирного, классовая борьба обострилась. Во время стачек в различных районах страны рабочие все больше ощущали потребность во взаимной поддержке, тем более что из центра оппортунистические лидеры им часто в такой поддержке отказывали. На этой почве происходило сближение между местными отделениями централизованных профсоюзов, а в 1858 г. в Глазго был создан Совет тред-юнионов. Новая организация, родившаяся снизу и порожденная практическими потребностями повседневной борьбы масс, сразу приобрела большой авторитет, и примеру Глазго вскоре последовали Шеффилд, Эдинбург, Ливерпуль и другие крупные центры. Советы тред-юнионов представляли не какой-либо отдельный союз, не рабочих определенной профессии, а рабочий класс данного города в целом.

Они выдвинули отнюдь не революционные идеи даже в рамках художественного новаторства, не говоря уже о политике, о которой прерафаэлиты прямо вообще не высказывались. Надо вернуться к природе, к правде жизни, говорили они, отказаться от парадности и условности, а для этого обратиться к образцам итальянского искусства XV в. Отсюда название их группы, подчеркивающее возврат к дорафаэлевскому искусству. Положительная программа прерафаэлитов была утопичной — разве мыслимо было «забыть» о трехвековом пути искусства, выбросить за борт все его достижения! Она во многом была и реакционной, так как содержала идеализацию средневековья, религиозного духа дорафаэлевской живописи.

Критикуя прозаичную жизнь современного буржуа преимущественно с точки зрения «исчезновения поэзии» в век машин, прерафаэлиты косвенно выражали демократический в своей основе протест, но звали они все же скорее назад, чем вперед. В их картинах не было, по сути, ничего, что могло бы шокировать буржуа. Но они были непривычны, неприличны самой своей непохожестью на жанровые или псевдоисторические работы, окружавшие буржуа дома, в конторе, на выставке. Бескрылый академизм был неотъемлемой составной частью идеологии викторианской Англии, и буржуа поспешил вступиться за него. Один французский историк живописи с глубокой иронией и отличным пониманием характера английского буржуа объяснил реакцию официальной критики на первые работы новой школы: «Мысль, что прерафаэлиты хотят что-то изменить в эстетической конституции страны, взбудоражила тех самых людей, которые нисколько не были шокированы их произведениями. Английский консерватизм испустил крик ужаса. Казалось, Рафаэль превратился в Нельсона или в Веллингтона, в нечто неприкосновенное; казалось, что объявить себя прерафаэлитом значит посягнуть на безопасность британских берегов».

Такое отношение к прерафаэлитам, однако, продолжалось недолго: реакционная в своей основе концепция этого направления была вскоре разгадана, и буржуа смирился с некоторой реформой в искусстве, как он мирился с неугодными ему, но неизбежными демократическими преобразованиями. Картины прерафаэлитов стали покупать (и дорого платить!), они появились и в частных собраниях и в музеях. Бунт быстро кончился, и даже Королевская Академия искусств избрала Миллеса в свой состав. Элементы мистической экзальтации в живописи Хаита и Россетти, сочетание мистики и эротики в стихах Россетти, борьба духа с плотью в стихах его сестры Христины Россетти — все это было началом декадентской линии в искусстве и литературе, как и отрицание моральных критериев в стихах близкого к прерафаэлитам Суинбёрна.

Но с прерафаэлитами связаны и такие явления в английской культуре, которые, при всей их противоречивости, бесспорно относятся к ее демократическому направлению. В тот краткий период, когда прерафаэлиты подвергались всеобщему осуждению, в защиту их выступил тогда еще молодой, но уже авторитетный художественный критик и теоретик искусства Джон Рёскин (1819—1900). Впоследствии он приобрел мировую известность как оригинальный мыслитель и искусствовед, владевший к тому же образным языком, благодаря которому его публицистика всегда была и произведением искусства.

Реакционно-романтическая стилизация средневековья (недаром Теннисон занял пост придворного поэта-лауреата вслед за Вордсвортом) сочетается здесь с пошлой современной моралью и, как остроумно выразился один современник, «король Артур изъясняется у Теннисона как заправский пастор». Даже у Диккенса любовь переводится исключительно в сентиментально-возвышенный план, а плотские страсти дозволены сугубо отрицательным персонажам. Чистая, но вполне земная любовь сонетов Шекспира и песен Бернса не принималась буржуазным читателем середины века, и вызовом его ханжеству прозвучали появившиеся в 1866 г. «Стихи и баллады» О.Ч. Суинбёрна. Откровенно чувственная поэзия Суинбёрна, провозглашающая языческое, «эллинское» наслаждение жизнью, скандализировала буржуазную публику, привыкшую к «неземной» любви в чопорных стихах Теннисона. Бунт против господствующего лицемерия привел, впрочем, Суинбёрна к отрицанию морали вообще, к разнузданной эротике как убежищу от холодно-бессмысленного бытия буржуазии. В этом сказывалось уже начало декадентского перерождения буржуазного искусства, которое резко проявилось спустя несколько десятилетий. Следуя в своем антибуржуазном бунте за революционными романтиками начала века, однако никогда не поднимаясь до их идейно-эстетических высот, Суинбёря и в собственно гражданской поэзии во многом идет по стопам Шелли и Байрона: он воспевает революционно-демократическое движение в Италии, с гневом и насмешкой пишет о папе римском, о политической реакции на континенте.

Но его демократическая критика капитализма с позиций народа сочеталась с провозглашением культа творческого труда как основы развития общества будущего.

Близок по взглядам к Рёскину был в 60—70-е годы и Уильям Моррис (1834—1896) — выдающийся поэт, художник, а впоследствии — деятель социалистического движения. Выходец из буржуазной семьи, студент Оксфордского университета, восторженный почитатель и младший друг Россетти, поклонник средневековой готики, Моррис примкнул к прерафаэлитам и в литературном творчестве 50—70-х годов не выходил за рамки стилизованной поэзии на средневековые сюжеты. Однако подход к труду как к творчеству, взгляд на красоту как на категорию не только эстетическую, но и нравственную уже в те годы сближали Морриса с Рёскиным и начинали отдалять от прерафаэлитов.

Консерватизм, в понимании Дизраэли, заключался не в том, чтобы вообще не допускать никаких изменений, а в том, чтобы сами изменения происходили консервативно, без катастрофических потрясений.

Первым шагом тори под новым руководством было признание необходимости свободной торговли. Дизраэли даже публично заявил в парламенте, что протекционизм представлял собой «ложные положения, от которых мы в конце концов имели мужество достойным образом отказаться».

Во второй половине 50-х и в 60-х годах нажим фабрикантов на лидеров старых партий все более возрастал, причем позиции буржуазии в партии вигов становились все прочнее. Видной фигурой в партии стал бывший тори, а затем пилит Уильям Гладстон (1809—1898). Воспитанный в олигархической семье ливерпульских коммерсантов, получавших доходы от колониальной торговли и даже от плантаций в Вест-Индии, Гладстон в начале своей политической карьеры занимал крайне реакционные позиции в среде тори. Он, в частности, выступал в защиту рабства. Бури 40-х годов, показавшие, что политика больше не может вершиться узким кругом парламентских лидеров, многому научили отлично образованного торийского парламентария, который уже добрался до министерского ранга. Великолепный ораторский дар, постоянные апелляции к принципам «морали», «чести», «справедливости», умение использовать библейские тексты для «обоснования» любых шагов правительства, включая самые жестокие акты колониальной политики, сентиментальная экзальтация в сочетании с цинизмом, беспринципностью и готовностью в подходящий момент переменить фронт — все эти качества сделали Гладстона незаменимым либеральным лидером. Именно он в конце концов сплотил вигов, фритредеров-радикалов и пилитов в одну партию, которая получила уже официальное название либеральной партии. Смерть Пальмерстона в 1865 г. и постепенный отход от дел престарелого Рассела облегчили Гладстону его задачу. В 1868 г. он был избран лидером либеральной партии и вскоре превратился, по выражению Ленина, в «героя либеральных буржуа и тупых мещан».

Фактически либеральная партия, взявшая на вооружение идеи Бентама, Мальтуса, Кобдена, Брайта, Милля и Спенсера, господствовала в английской политической жизни в 50—60-е годы. С 1846 до 1874 г. она была в оппозиции всего три года, когда тори-консерваторам удалось ненадолго прийти к власти. Либералы осуществили давнюю мечту фритредерской буржуазии о «дешевом правительстве». В то время как в странах континента быстро росла военно-бюрократическая машина, в Англии был сравнительно невелик государственный аппарат.

Будучи последователем Бентама и даже автором книги об утилитаризме, Милль рассматривает понятие свободы в свете этого учения: свобода даст возможность «разумному эгоисту» в полной мере отстаивать собственные интересы, и это будет полезно обществу. Свободу слова, мысли, печати, ассоциаций Милль провозгласил высшей человеческой ценностью, самоцелью прогресса. Индивидуализм доведен в трактате Милля до такой степени, что автор требует свободы личности не только от государства, но и от общества вообще, от общественного мнения. Когда же этот радикальный теоретик и политик переходит к конкретным вопросам государственного права, ограниченность и классовая природа его «либерализма» сразу обнаруживаются со всей очевидностью. Милль отвергает не только всеобщее избирательное право, но и равное, и тайное голосование, и выплату жалованья депутатам.

«Охранительному» характеру экономических и политических взглядов Милля вполне соответствовали и его философские воззрения, почти целиком заимствованные у основоположника позитивизма, французского философа Огюста Конта. Отвергая умозрительные конструкции просветителей XVIII в., Конт выдвинул требование строгой научности в философии, опоры на положительное (позитивное) знание, на строгое изучение фактов и выведение законов из наблюдения. «Социальная физика», как первоначально Конт именовал социологию (именно он ввел этот термин), призвана была методом наблюдения над историческими явлениями и сопоставления их открыть естественные законы общественной жизни. Заранее отказываясь от попытки вскрыть причинную связь между явлениями и проникнуть в их сущность, позитивизм ограничил само понимание закона и, по существу, смыкался с агностицизмом.

Вслед за Миллем с позитивистских позиций обратился к социологии Герберт Спенсер (1820—1903) — один из «властителей дум» буржуазной молодежи Англии, США и других стран. В 60—90-х годах Спенсер опубликовал капитальные труды по психологии, биологии, этике. Читателей привлекала широкая эрудиция автора строгая логичность изложения, стремление «упорядочить» и объяснить все стороны общественной жизни, наконец, полная свобода от ссылок на вмешательство «божества», от библейской мистики.

Но все мыслимые изменения в обществе Спенсер представлял себе исключительно в рамках капиталистической системы, которую он в духе либеральных воззрений считал «нормальной», «естественной». Всякое учение, проникающее в самую сущность явлений и указывающее пути изменения в общественном строе, Спенсер отвергал. Прежде всего это относилось, конечно, к марксизму, против которого и было направлено главное острие позитивистской социологии. Вот как Спенсер формулировал главный вывод из своего учения в книге «Социология как предмет изучения» (1873): «Процессы роста и развития могут быть и очень часто бывают остановлены или расстроены, но не могут быть улучшены естественным путем». Революции приносят только вред, — говорил Спенсер напуганным Парижской Коммуной буржуа, — развитие должно идти крайне медленно, так медленно, как происходят органические изменения в человеке. По Спенсеру, революции — не «локомотивы истории», как любил говорить Маркс, а тормоза истории.

Рабочая аристократия — эта главная опора буржуазии внутри пролетариата во всех капиталистических странах — возникла на рубеже XIX и XX вв., в процессе перехода капитализма в стадию империализма.

В Англии же, благодаря особенностям ее исторического развития, формирование рабочей аристократии началось уже с конца 40-х годов XIX в. Вскрывая причины этого единственного в своем роде явления, В. И. Ленин писал: «...Особенностью Англии было уже с половины XIX века то, что по крайней мере две крупнейшие отличительные черты империализма в ней находились налицо: (1) необъятные колонии и (2) монопольная прибыль (вследствие монопольного положения на всемирном рынке). В обоих отношениях Англия была тогда исключением среди капиталистических стран, и Энгельс с Марксом, анализируя это исключение, совершенно ясно и определенно указывали связь его с победой (временной) оппортунизма в английском рабочем движении».

В 50-е годы сложился и классический английский тред-юнионизм, объединявший преимущественно верхушку рабочего класса. В 1851 г. было создано Объединенное общество механиков — первый мощный тред-юнион того типа, который стал наиболее распространенным в последующие десятилетия. Стремясь одновременно выполнять функции кассы взаимопомощи, выдающей пособия в случае временной нетрудоспособности, смерти кормильца, по старости и т.д., и профсоюза, отстаивающего права своих членов в переговорах с предпринимателями, тред-юнион механиков установил высокие членские взносы, которые закрывали дорогу в союз низкооплачиваемым рабочим. Поскольку отделения общества существовали в различных районах страны, организация была до предела централизована. Тактика союза заключалась в том, чтобы, угрожая предпринимателям стачкой и лишь в редких случаях действительно используя это последнее средство, добиваться для членов тред-юниона повышения зарплаты, улучшения условий труда, сокращения рабочего времени.

По образцу Объединенного общества механиков были построены и другие централизованные союзы — плотников, углекопов, ткачей, печатников, рабочих стекольной промышленности и т. д.

Если непосредственно связанный с политической борьбой и потому более гибкий Милль все же соглашался на государственное вмешательство в экономику, то Спенсер был «последовательнее» и выступал против каких-либо мер, ограничивающих эксплуатацию и улучшающих условия жизни масс. Перенося свои рассуждения в сферу международных отношений, Спенсер столь же решительно объявил «биологически неполноценные» народы обреченными на рабство или уничтожение, а англосаксов — «естественными» властителями мира. Социальный дарвинизм в международном плане превращался в откровенный расизм и использовался для оправдания жестокостей английских колонизаторов. Спенсеровский позитивизм, таким образом, стоит на рубеже между классическим либерализмом и реакционной империалистической идеологией конца XIX — начала XX в., причем органическое слияние тех и других элементов в одной философской системе показывает, сколь зыбки грани между буржуазным либерализмом и крайним консерватизмом.

Хотя низы пролетариата по-прежнему не могли выбиться из бездны нищеты, в 50—70-х годах уже не было столь четко противопоставленных друг другу «двух наций» в английской нации, как это характерно для 30—40-х годов. Господствующая буржуазная культура проникала в сознание масс, завоевывала их своим внешним блеском, самой поверхностностью и доступностью своих идей, филистерским «здравым смыслом». Повседневное выторговывание «шиллингов и пенсов» воспитывало бережливых дельцов, а не вдохновенных борцов Оно отнюдь не способствовало тому взлету духовных сил, который порождает жажду высокого искусства. «Благодаря периоду коррупции, — писал Маркс, — наступившему с 1848 г., английский рабочий класс был постепенно охвачен все более и более глубокой деморализацией»

В таких условиях развитие элементов социалистической культуры в Англии временно прервалось. Конечно, борьба направлений в английской культуре не прекратилась, и плоская, пропитанная религиозным ханжеством и бентамистским практицизмом буржуазная культура не приобрела безраздельного господства. Но элементы демократической культуры стали слабее, чем в эпоху чартизма, они были не столь четко выражены и нередко самым причудливым образом переплетались с элементами буржуазной культуры даже в творениях одного и того же художественного направления и даже одного лица. Дух компромисса, господствовавший в политической жизни и в отношениях между классами, проявлялся, таким образом, и в области культуры. Продолжала, правда, творить блестящая плеяда мастеров социального романа, сложившаяся в эпоху чартизма. Диккенса не обмануло промышленное процветание и временное ослабление классового антагонизма. Он видел и нищету народных низов, и эгоизм собственников, и духовное убожество верхов общества. Его письма полны жалоб на то, что «наша политическая аристократия вкупе с нашими паразитическими элементами убивают Англию». «Холодный дом», «Тяжелые времена», «Крошка Доррит», «Повесть о двух городах» — эти романы 50-х годов были вершиной творчества писателя, сумевшего и в новой обстановке разглядеть за респектабельным фасадом и внешним благополучием трагедию нищеты и мизерность мер, применяемых филантропами из буржуазии. Прямо и непосредственно противопоставляя коллективизм и солидарность рабочих бентамистскому эгоизму буржуазии (особенно в «Тяжелых временах»), Диккенс сталкивает теперь добродетель с пороком именно в классовом конфликте. Реализм Диккенса углубился, хотя писатель оставался еще в плену иллюзии о возможности «перевоспитания» власть имущих. До конца жизни оставаясь гуманистом, Диккенс верил в неисчерпаемые моральные ценности, которые созданы народом. Но только он один и держал знамя реалистического искусства в эти годы.

Даже из великого научного открытия Чарльза Дарвина (1809— 1882) буржуазия делала выводы, вполне «вписывающиеся» в общую концепцию буржуазного либерализма. Будучи выдающимся собирателем и систематизатором фактов, характеризующих как существующую флору и фауну, так и исчезнувшие ее виды, Дарвин стремился создать научную теорию, объясняющую происхождение современных растений и животных, Опираясь на исследования своих предшественников, Дарвин пришел к выводу, что все существующие виды представляют собой результат длительной эволюции и, следовательно, не были сотворены по воле божества. Материалистическая в своей основе теория Дарвина была в то же время естественноисторической, поскольку органическая природа рассматривалась ею в постоянном развитии. Вскоре после выхода основного труда Дарвина Маркс писал Энгельсу, что «эта книга дает естественноисторическую основу для наших взглядов». Дарвину удалось не только доказать справедливость эволюционной теории, но и предложить ответ на вопрос о том, как именно и под влиянием каких факторов происходила эволюция растительного и животного мира. В этом ему помогли не только исключительная эрудиция, наблюдательность и настойчивость ученого, но и те явления в общественной жизни, которых не мог не видеть мыслящий и преданный истине человек. Изучая всевозможные разновидности растений, совершая кругосветное путешествие на судне «Бигль», Дарвин не оставался глухим к острейшим социальным конфликтам. Он видел «голодные сороковые годы», когда умирали сотни тысяч ирландских арендаторов, когда британские острова выбрасывали в переселенческие колонии свое «избыточное» население, когда, наконец, в периоды кризисов разорялись и низвергались в низшие социальные слои менее удачливые буржуа. Он читал Мальтуса и, не слишком разбираясь в социальных науках, принял на веру его порочную теорию народонаселения. Все это натолкнуло Дарвина на мысль, что борьба за существование — основа эволюции органической природы. Выживают в этой борьбе, как показал Дарвин, лишь наиболее сильные особи, приспособленные к условиям окружающей среды. Изменения, которые происходят в них в процессе приспособления и борьбы за существование, закрепляются и передаются по наследству, в результате чего в ходе длительной эволюции возникают новые виды растений и животных.

Ко всем этим выводам Дарвин пришел уже в 40-х годах XIX в., хотя его главный труд «О происхождении видов путем естественного отбора» был опубликован лишь в 1859 г. Это объяснялось не только научной добросовестностью Дарвина, который собирал все новые и новые факты и аргументы для доказательства своей правоты, но и огромной взрывчатой силой, содержавшейся в эволюционной теории. В самом деле, с теорией Дарвина абсолютно несовместима библейская легенда о сотворении мира и человека богом. В книге Дарвина, писал Маркс, впервые «нанесен смертельный удар «телеологии» в естествознании». В пуританской Англии требовалось немалое мужество, чтобы решиться нанести такой удар. Тем большее значение имело опубликование «Происхождения видов» не только для биологической науки, но и для всей духовной атмосферы, для развития английской и мировой культуры.

Буржуазно-радикальные круги, тесно связанные с диссидентскими евангелическими сектами, не могли, за редким исключением, решиться сделать атеистические выводы из эволюционной теории. Но, с другой стороны, дарвинизм их вполне устраивал, так как им можно было воспользоваться для «доказательства» вечности капиталистических отношений. Для этого требовалась лишь нехитрая манипуляция перенесения объективных законов естественной истории в историю социальную, где разумеется, действуют иные закономерности, открытые уже к тому времени Марксом и Энгельсом. Везде — борьба за существо

вание, твердили «социальные дарвинисты», везде выживают сильные; современные предприниматели, по их рассуждению, — это выжившие в ходе естественного отбора особи. В руках социал-дарвинистов и вообще социологов фритредерской буржуазии дарвинизм превращался в одну из модных концепций, призванных подтвердить мальтузианские и бентамистские взгляды буржуа, защитить его интересы.

В начале века, когда появились первые работы Уилки, в них, несомненно, была некоторая новизна тематики, теплая симпатия автора к простым людям, уважение к их повседневным радотям и горестям.

Его многочисленные последователи, стремясь угодить мещанскому вкусу буржуа, писали жанровые сценки, уже вовсе лишенные социального содержания. Трогательные семейные торжества, уличные сценки, детские проказы, иллюстрации к популярным романам — все это в духе сусальной идеализации действительности. Художники этой группы решительно не желали видеть ни голодающих бедняков, ни жестокой конкуренции, ни уличных схваток народа с полицией, ни даже парламентских дуэлей. Их Англия полна милых, добродушных, не лишенных невинных смешных черточек людей, которые проводят жизнь в семейном и дружеском кругу. Несмотря на множество интересных для бытописателя деталей, полное отсутствие парадности либо символики классицизма, создатели жанровой живописи того времени, выражаясь современным языком, были лакировщиками действительности. Именно поэтому их картины и покупал буржуа, искавший в своем доме покоя от социальных и политических бурь.