В распоряжении исследователей этой проблемы имеется среди многих других мало исследованный и поистине неоценимый источник — архив мировых судей (Records of the Justices of peace).

Мировые судьи — маховое колесо всего механизма местного управления Англии конца XVI — первой половины XVII в. На них в первую очередь лежало проведение в жизнь политики абсолютизма в той степени, в какой она задевала интересы широких масс; они были той частью государственного аппарата, которая функционировала в самой гуще народа. Естественно поэтому, что документы этого архива рисуют наиболее яркую по сравнению с другими источниками картину народного быта в условиях назревавшей революции.

Так как именно мировые судьи занимались проведением в жизнь «промышленного законодательства» абсолютизма, в особенности рабочего законодательства — борьбой с бродяжничеством и нищенством, «трудоустройством» бедняков (наблюдением за наймом и увольнением рабочих, регулированием заработной платы, разбором трудовых конфликтов), наконец, руководили всей системой «вспомоществования бедных» (poor law system) и т.д., то ясно, что архивы мировых судей особенно богаты данными по истории наемных рабочих предреволюционной Англии.

Нам были доступны протоколы квартальных сессий мировых судей графств Сомерсет, Девон (в эксцерптах), Серри, относящиеся к первой половине XVII в., что, конечно, совершенно недостаточно для освещения проблемы в целом. Но это именно те графства, где мануфактура, в особенности суконная, делала, как мы видели, наибольшие успехи в первой половине XVII в. и, следовательно, где «регулирование» наемного труда стояло в центре внимания местной администрации.

Данные, которые можно почерпнуть из этих источников, несмотря на отрывочный и локальный характер, бросают столь яркий свет на отдельные стороны интересующей нас проблемы, что их анализ заслуживает пристального внимания всех интересующихся историей рабочего класса Англии вообще и историей «рабочего вопроса» буржуазной революции 40-х годов в частности.

Одна из особенностей социальной структуры Англии первых Стюартов заключалась в значительном удельном весе плебейского элемента 3 и прежде всего слоя наемных рабочих.

Уже во второй половине XVI в. этот слой людей был столь многочисленным, что автор знаменитого трактата «Общественное богатство Англии» сэр Томас Смис счел нужным поставить их на первое место в особом, четвертом сословии общества. К последнему он относил прежде всего поденщиков, бедных хозяев, мелких розничных торговцев, не имеющих фригольда, копигольдеров и всех ремесленников, составляющих вместе три четверти населения страны. Все они, по его признанию, не имеют ни голоса, ни власти в государстве; они вовсе не принимаются им во внимание, за исключением того, что ими нужно управлять.

В конце XVII в. весьма многозначительные данные о численности класса наемных рабочих в Англии приводит в своей статистике Кинг. Количество лишь одних сельскохозяйственных рабочих он исчисляет в 400 тыс. человек.

Согласно весьма своеобразной политической экономии меркантилистов тот, кто лишен какой бы то ни было собственности и живет продажей рабочих рук, является «бичом королевства», так как рассматривается в качестве той части народонаселения, которая «обедняет» страну, ибо «живет за счет имущих классов».

Лишь наличное богатство может порождать новое само по себе, как зерно, брошенное в землю, порождает колос. Работник своим трудом не только ничего не прибавляет к нему, но уменьшает его, «проедает его», является «паразитирующим элементом».

Если учесть, что все население Англии в конце XVII в. исчислялось в 5,5 млн. человек (конечно, по весьма приблизительным подсчетам) и что к числу наемных рабочих следует присоединить значительную часть, с одной стороны, ремесленников, являвшихся скрытыми, домашними рабочими, и, с другой стороны, сельских хозяев, не могущих жить без заработка на стороне, то нужно будет признать, что сословие людей, существование которых зависело от емкости рынка труда, было поистине огромным уже в начале века.

Эта необычайная острота рабочего вопроса в Англии в первой половине XVII в. составляет одну из отличительных особенностей назревания революционного кризиса в стране.

Эта особенность лишний раз подтверждает правильность нашего положения о том, что переворот в производственных отношениях английского земледелия был намного шире по размаху и опережал во времени аналогичные процессы в английской промышленности. Это доказывается хотя бы тем, что основным поставщиком и потребителем наемных рабочих была деревня; недаром термин «labourer» стал в XVII в. синонимом батрака, сельскохозяйственного рабочего.

Переход от феодального способа организации земледелия к капиталистическому неизбежно порождал массу лишних, ненужных в деревне рабочих рук, а так как английская промышленность предреволюционной эпохи базировалась главным образом на домашнем ремесле, а не на крупной, централизованной мануфактуре, то неизбежно должна была появиться огромная по тому времени резервная армия рабочих, осужденная в тех условиях на превращение в значительной своей части и на долгое время в армию пауперов.

Вот почему «рабочий вопрос» и проблема пауперизма в предреволюционной Англии были по существу двумя сторонами одного и того же процесса первоначального накопления капитала, проявлением одного и того же переживаемого обществом социального кризиса.

Так их и рассматривали современники.

С тех пор как тысячи и тысячи экспроприированных и изгнанных из деревни крестьян превратились в бедняков, угрожавших общественному «благополучию» страны, термин «роог» («бедняк») становится официальным термином 2 королевских статутов и судебных постановлений.

Эти «бедняки» могли либо иметь работу, тогда они были работавшими бедняками — «labouring poor»,— либо быть лишенными таковой, тогда они вынуждены были бродяжничать в поисках ее, перебиваясь случайными заработками, милостыней,— это «idle poor» («праздные бедняки») . Но в том и в другом случае «роог» означает новую, почти неизвестную классическому средневековью социальную категорию людей, полностью лишенных какой бы то ни было собственности, какого бы то ни было источника независимого существования.

Познакомимся сначала с положением «работающих бедняков» Англии первых Стюартов, с тем чтобы ярче себе представить жизнь той массы людей, которые были осуждены окружающей их действительностью на «лень».

Наиболее общим и наиболее часто встречающимся в наших источниках термином, обозначающим наемного рабочего, является labourer (laborer, worksman, journeyman, servant). Однако наряду с употреблением его в таком общем, широком смысле термин «labourer», как уже указывалось, употребляется в социальном смысле для обозначения собственно сельскохозяйственного рабочего, иначе говоря, рабочего неремесленной квалификации.

Но именно здесь начинаются для исследователя вопроса терминологические трудности. Так как рабочие промышленных, точнее говоря, ремесленных квалификаций назывались точно так же, как хозяева,— портной (taylor), ткач (weaver), красильщик (dyer), валяльщик (fuller) и т.д. и т.п.,—то подчас трудно решить, о ком идет речь в том или ином случае— о хозяине или о его слуге Таким образом, handicraftsman, artificer, т.е. ремесленник, может означать в XVII в. и наемного рабочего.

Если в этих случаях проявляется столь характерная для того времени удивительная устойчивость терминов при не менее удивительной изменчивости обозначаемых ими явлений, то столь же наглядный пример того же рода мы встречаем и в другом чрезвычайно распространенном термине, которым обозначался наемный рабочий XVII в.,—servant (слуга).

Само собой разумеется, что одно дело — домашний слуга феодала — лорда — и совершенно иное — наемный «слуга» производительного труда. В таких случаях приходится руководствоваться сословной принадлежностью хозяина. У ткача, красильщика, кузнеца или на солеварне, у плавильной печи, в угольной шахте, наконец, у йомена этот термин будет меньше всего означать лакея, официанта, выездного кучера и т.д., а главным образом — работника производительного труда, рабочего в собственном смысле слова.

Уже констатируемая нами множественность терминов для обозначения наемного рабочего первой половины XVII в. сама по себе свидетельствует о распространенности этого социального явления.

Возникновение «рабочего вопроса» в обществе неизбежно влекло за собой и необходимость его законодательного регулирования.

Маркс справедливо усматривает начало рабочего законодательства в Англии в знаменитом «Статуте о рабочих» Эдуарда III 1349 г. Однако для нас будет достаточно проанализировать английское законодательство, регулировавшее условия наемного труда, лишь в той мере, в какой оно влияло на положение наемных рабочих первой половины XVII в., иначе говоря, действовавшее рабочее законодательство этого времени.

С этой целью мы обратимся к статуту 5-го года Елизаветы (1563 г.) —знаменитому «Статуту об учениках», лежавшему в основе «рабочей политики» Стюартов.

Регулируя профессиональную принадлежность рабочих в чисто средневековом, цеховом духе, закон 1563 г. ставит в качестве предварительного условия для желающего трудиться в данной отрасли ремесла или даже шире — в данной сфере хозяйственной деятельности вообще (art, mystery, occupation) прохождение 7-летнего ученичества.

А так как экспроприированные массы крестьянства составляли основную массу наемных рабочих, что само по себе означало для них необходимость новой 'профессиональной выучки, то прохождение «ученичества» (apprenticeship) было необходимым началом их пути к наемному рабству. В первой половине XVII в. институт «ученичества» прикрывал собой по сути дела самые жестокие формы эксплуатации наемных рабочих, формы, сплошь и рядом ничего общего не имевшие с «ученичеством» в собственном смысле слова.

Наиболее характерной, отличительной чертой наемного труда в Англии, судя по данному статуту, был принудительный характер «найма» — внеэкономическое принуждение рабочего, насильственное закабаление его при помощи государства.

В самом деле статья 3 статута гласит: «Каждый неженатый (unmaryed) или моложе 30 лет, получивший выучку в данном ремесле (craft) и не имеющий своей земли с чистым доходом в 40 шиллингов в год или движимого имущества стоимостью в 10 фунтов, обязан по желанию и требованию любого мастера соответствующей специальности поступить к нему в услужение».

Уйти от хозяина рабочий мог только по истечении условленного срока или по разрешению мировых судей Ему запрещалось покидать свой приход даже по истечении данного договорного срока иначе, как по письменному свидетельству констебля и двух почтенных домовладельцев прихода.

В первом случае ему грозило месячное тюремное заключение и штраф в 5 фунтов в пользу оставленного хозяина, во втором — наказание, предусмотренное для «упорствующих бродяг».

Рабочий день для всех наемных рабочих устанавливался в его минимальных границах. Нередко он должен был длиться 15 часов. Законом предусматривался 2,5-часовой перерыв на завтрак, обед и ужин, что, впрочем, как мы увидим ниже, редко соблюдалось.

Что же касается заработной платы, то анализируемый статут в статье открывал широкую возможность для ее максимального понижения. На первый взгляд способ регулирования оплаты рабочих напоминает применение принципа подвижной шкалы.

Статут (ст. 11) уполномочивает мировых судей ежегодно устанавливать с помощью честных и солидных лиц графства заработную плату рабочих в соответствии с рыночными ценами на продукты питания.

О том, что эти «расценки» («rates») «различных видов труда» имели в виду максимум заработной платы, а не ее минимум, свидетельствует статья 13 статута, предусматривавшая 10-дневное заключение и штраф в 5 фунтов для лица платящего, и 21 день тюремного заключения для лица, получающего «плату сверх установленной» («wages above rate»).

Яков I распространил эту систему регулирования заработной платы на все другие категории рабочих страны, в том числе на ткачей и красильщиков

Подлинная сущность этой «справедливой» политики заработной платы, осуществлявшейся английским абсолютизмом, раскрывается как нельзя более наглядно при анализе практики мировых судей в этой области.

Но, может быть, наиболее многозначительной для выяснения положения наемных рабочих Англии изучаемой эпохи является 28-я статья статута.

В случае если кто-либо (из имущих лиц) потребует подлежащего действию закона к себе в ученики, а тот откажется от этого, то по жалобе такого лица мировые судьи имеют полную власть заключить отказавшегося под стражу, где он должен оставаться до тех пор, пока не примет предложение служить.

Внеэкономическое, прямое насилие над работником, унаследованное от средних веков, но применяемое теперь от имени государства в масштабах всей страны,— наиболее характерная черта в положении наемного рабочего в мануфактурный период.

Эта сторона «рабочего законодательства» периода абсолютизма, приносившего наемного рабочего в жертву титулованным и беститульным рыцарям наживы, очевиднее всего раскрывается в законодательстве против «бродяг и здоровых нищих», которое Маркс заклеймил как «кровавое законодательство».

Это законодательство ведет свое начало от времени Генриха VII, т.е. с пролога аграрной революции в конце XV — начале XVI в., что само по себе выявляет неразрывную связь английского пауперизма с процессом первоначального накопления, основу которого составляло обезземеление крестьянства. «Отцы теперешнего рабочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их насильственно превращали в бродяг и пауперов».

Как и в первом случае, нам незачем вдаваться в историю этого законодательства, служившего уже неоднократно предметом специального исследования. Для нашей цели важно лишь установить действующее право (в этом вопросе) в Англии начала XVII в.

Последний в ряду Елизаветинских статутов против «разбойников, бродяг и упорных нищих» — статут 1598 г.— прежде всего квалифицирует лиц, к которым он должен применяться:

«Все лица, которые именуют себя учениками, и бродяги, которые побираются, все моряки, собирающие милостыню под предлогом потери своих кораблей или добра на море, все праздные (idle persons), побирающиеся в графствах либо живущие при помощи фокусничества (subtle crafts) или (незаконных) игр (games), или выдающие себя за физиономистов, хиромантов и тому подобных, или делающие вид, что могут предсказывать судьбу; все бродячие комедианты, фокусники и певцы, торговцы в разнос (pedlars), чернорабочие (common labourers), которые, будучи здоровыми физически (able in body), праздно шатаются и отказываются работать за разумную плату, установленную (мировыми судьями) или обычно выплачиваемую в данных местах».

Статут предусматривал, что все эти лица, лишенные источников существования, должны быть схвачены, осуждены как «жулики, бродяги и здоровые нищие». Они должны быть раздеты до пояса и публично подвергнуты наказанию кнутом «до тех пор, пока спина его или ее не начнет кровоточить», и затем должны быть отправлены по месту их рождения и там быть принуждены к труду, как это подобает всем «верноподданным». Всех же «мошенников», которые покажутся опасными или неисправными, должно изгнать из королевства или отправить на галеры. Если они вернутся в королевство, их следует вешать без суда.

Елизаветинское законодательство против бродяг и нищих было повторено в главных чертах при Якове I. Лица, схваченные за пределами прихода (его последнего места жительства) при собирании милостыни, считались бродягами.

Мировые судьи были уполномочены подвергнуть их публичному наказанию Плетьми и заключить в тюрьму первый раз на 6 месяцев, вторично — на 2 года.

Во время тюремного заключения они подвергались наказанию плетьми так часто и в таких размерах, как это считали необходимым мировые судьи.

Неисправимых и «опасных бродяг» клеймили, выжигая на левом плече букву «R» (Rogue), и использовали на принудительных работах. В случае же повторной поимки их казнили без милосердия.

Как легко заключить из всех этих «чудовищно террористических» (Маркс) постановлений, их главная цель заключалась в стремлении любой ценой удержать в приходе наибольшее количество наемных рабочих, с тем чтобы создать такое преобладание предложения труда над его спросом, в результате которого можно было бы обеспечить нанимателям максимально выгодные условия для эксплуатации их жертв. Рабочий становился по сути дела «крепостным прихода». Недаром Маркс называет кровавое законодательство законами, «направленными к понижению заработной платы».

Использование нарождающейся буржуазией государственного аппарата насилия в борьбе за максимально выгодные для нее условия найма рабочих, представляющее «существенный момент так называемого первоначального накопления» (Маркс), имело, как мы видим, место задолго до захвата ею государственной власти, задолго до буржуазной революции.

В этом, между прочим, как нельзя нагляднее раскрывается особенность той формы феодального государства, которую мы именуем абсолютизмом.

Итак, если феодальное государство в собственных интересах было способно до поры до времени идти навстречу требованиям складывающегося буржуазного способа производства, то дальше всего оно шло в этом направлении в «рабочем вопросе». Этой ценой не в малой мере покупалась «социальная гармония» буржуазии и дворянства тюдоровской эпохи.

Только что прослеженные две формы регулирования «рабочего вопроса» в законодательстве Тюдоров и Стюартов отразились в терминологии протоколов квартальных сессий. В них различается: covenant servant («договорный слуга») — рабочий, заключивший «добровольный» договор найма, и bound servant, т.е. «принудительный слуга»,— рабочий, поступивший к данному хозяину по приговору мировых судей.

Наши источники не содержат никаких данных о длительности рабочего дня в Англии первой половины XVII в. Но так как она, несомненно, зависела почти исключительно от воли хозяина-нанимателя, то следует думать, что она была во всяком случае не меньшей, чем предусматривалось «Статутом об учениках» Елизаветы, а сплошь и рядом гораздо большей. Практически границей ее должна была служить лишь граница физических возможностей рабочего.

Зато в наших источниках много сведений относительно условий заработной платы наемных рабочих, ее «регулирования» в интересующий нас период.

В 1598 г. мировые судьи Девоншира на своей квартальной сессии весьма ярко продемонстрировали подлинный смысл системы регулирования заработной платы рабочих.

Установленная ими такса касалась, по-видимому, только договорных рабочих, ибо только эта категория рабочих указана в постановлении. Мы считаем целесообразным привести ее почти полностью:

Из этого яркого документа вытекает прежде всего, что «таксация» предусматривала максимум заработной платы, а не выплачивавшиеся в действительности расценки, Как далее будет показано, последние нередко были намного ниже их.

Но, чтобы получить хотя бы приблизительное представление о том, какова была покупательная способность даже этих максимальных «ставок», достаточно будет указать, что бушель пшеницы стоил в начале XVII в. в этом графстве 8 шиллингов, максимальный заработок каждого рабочего летом равнялся 4 шиллингам в неделю, а зимой — 3 шиллингам 6 пенсам.

Неудивительно поэтому, что семья рабочего была едва обеспечена хлебом, причем отнюдь не пшеничным, а ячменным.

В обследованных нами протоколах квартальных сессий мы не встречаем ни одного случая судебного преследования нанимателей за чрезмерно низкую, «несправедливую» оплату труда работника. Но зато мы в них находим множество решений следующего содержания:

«Все констебли должны установить (ascertain) имена тех хозяев и работников, которые дают или берут плату выше установленной, и сообщать о них мировым судьям».

В действительности такса совершенно не соблюдалась. Уильям Слейд в 1611-1612 гг. заключил договор с Ричардом Алленом, обязавшись быть его слугой (servant) в течение года за плату 1 шиллинг в неделю, т.е. менее 2 пенсов в день, что намного ниже расценок.

Расценки предусматривали оплату традиционных, унаследованных от средних веков категорий рабочих, и, хотя Яков I, как мы видели, распространил елизаветинскую систему регулирования на «всех других рабочих», их оплата, однако, оставалась фактически неустановленной. Таким образом, рабочие новых отраслей промышленности, новых мануфактур по существу были оставлены вне этой системы, их оплата вовсе не регулировалась мировыми судьями. Это и понятно, эти категории рабочих, как правило, не интересовали те социальные прослойки, из рядов которых рекрутировались представители власти на местах.

Анализируемые расценки со всей очевидностью свидетельствуют о том, что наиболее жестокой эксплуатации в Англии мануфактурного периода подвергался женский и детский труд. Женщина получала за ту же работу в 2 раза меньшую плату по сравнению с мужчиной, а дети вовсе не получали платы за свой далеко не детский труд.

Наконец, и что самое главное, однажды установленные расценки фактически не только не пересматривались ежегодно (в соответствии с рыночными ценами на продукты, как того ясно требовал закон 5-го года Елизаветы), они не .пересматривались на протяжении десятилетий, несмотря на то что рыночная конъюнктура изменялась в невыгодную для рабочих сторону.

В Девоншире таксы на труд оставались неизменными в течение всей первой половины XVII в. Между тем цены на пшеницу за это время увеличились более чем в три раза. В Уорвикшире оплата труда в 1685 г. была ниже, чем в 1594 г., а цены на продукты питания за этот период выросли в пять раз.

Однако даже ту мизерную плату, которая была обусловлена трудовым контрактом, рабочему сплошь и рядом не удавалось получить. Джон Мауди, бывший договорным слугой в течение 18 или 19 лет у Роберта Брауна, не получил причитавшуюся ему за все эти долгие годы плату в сумме 37 фунтов и 10 шиллингов. В конце своей жалобы мировым судьям Мауди указывал, что подавать иск на своего обидчика в суды общего права он не в состоянии «по причине своей бедности».

Христофор Гулд находился в услужении у некого Уильяма Атвелл пять с половиной лет. Затем он был изгнан хозяином, не получив ни пенни из условленной платы.

Джон Лейг был поденщиком у некоего мистера Боссе из Бристоля. Когда его выгнали, ему не уплатили причитавшуюся плату в сумме 19 шиллингов 7 пенсов. Число подобного рода примеров можно было бы значительно увеличить. Все они свидетельствуют о безнаказанном ограблении наемных рабочих их хозяевами.

Каковы были последствия подобного рода жалоб наемных рабочих мировым судьям, на чью сторону становились они в трудовых конфликтах слуг и хозяев, нетрудно, конечно, предположить.

Когда слуга Христофор Смоллвелл пожаловался, что хозяин его, некий Хейл, не уплатил ему заработанные тяжелым трудом в течение нескольких лет 4 фунта 4 шиллинга, то судьи нашли нужным присудить ему меньше половины этой суммы (2 фунта), выставив тот благовидный предлог, что часть своего времени Смоллвелл уделял службе у своего брата.

Таким образом, вся практика мировых судей в вопросе заработной платы наемных рабочих позволяет воочию увидеть существо «рабочей политики» абсолютизма, как Тюдоров, так и Стюартов, объявлявших себя «стражем справедливости», «щитом слабых», «защитником своего народа».

Но если таким было положение «свободных» в своем выборе места договорных слуг, то легко себе представить, в какие условия были поставлены так называемые принудительные слуги, те тысячи лишенных средств существования «здоровых бедняков», которые «трудоустраивались» приходскими властями.

Проследим эти условия с момента поступления такого рабочего в «ученики».

В учение отдавали своих детей родители, обычно впавшие в крайнюю бедность, а также приходские власти (в принудительном порядке), в случае если родители этих детей жили на милостыню прихода или таковые отсутствовали. По нашим наблюдениям, «учениками» дети становились в очень раннем возрасте и оставались в этом положении целыми десятилетиями. Ученичество становилось для них тюрьмой и каторгой в течение всей их молодости.

Джордж Уайльден был отдан в «обязанные ученики» некоему Бикнеалу до тех пор, пока ему не исполнится 24 года.

Уильям Додимид был отдан в ученики в возрасте 14 лет и обязан был служить хозяину до наступления 24 лет. Джен Питт была отдана в ученицы в возрасте 9 лет.

Елизавета Коллинз в 12-летнем возрасте была принудительно отдана в услужение некоему Болдуину Хилу до тех пор, пока ей не исполнится 23 или 24 года. О том, что в этом случае сделка приходских властей с ее будущим хозяином ничего общего не имела с учением, отчетливо свидетельствует указание источника «в услужение» (to serve), и тем не менее договор назван ученичеством.

О том, что ученичество было скрытой формой кабалы, свидетельствует тот факт, что большинство учеников отдавалось йоменам и хозяевам (husbandmen) для «обучения» сельскому хозяйству (husbandry).

Смысл подобного рода ученичества слишком очевиден. Цинизм приходских властей был столь неприкрытым, что однажды они вывели из себя даже мировых судей, узнавших, что ученики даются всем, не исключая и клириков. Судьи сделали внушение:

«Клирик и ему подобные не могут иметь при себе учеников».

Власть хозяина над своим учеником была уже далека от идиллии средневековой патриархальности. Источники свидетельствуют о том, что в это время уже безраздельно господствовала алчность эксплуататора и жестокость рабовладельца. Учеников буквально морили голодом и в то же время изнуряли непосильным трудом, подвергали наказаниям, тем более жестоким, что жестокость оставалась безнаказанной.

Уже упомянутый выше Джордж Уайльден, когда ему, наконец, исполнилось 24 года и срок его ученичества окончился, оказался уже совершенно непригодным к физическому труду человеком. Конечно, хозяин не желал его кормить и поторопился передать его на «попечение» приходских властей.

Совершенно очевидно, что такого рода ученичество исчерпывало собой весь трудовой стаж наемного рабочего. Хозяин успевал высосать из ученика все соки до того, как тот мог перейти в категорию слуг, могущих притязать на какую бы то ни было минимальную оплату своего труда.

Но даже в тех случаях, когда ученичество было более кратковременным, его было достаточно для того, чтобы искалечить душу и тело подростка, отданного по сути дела под полную и бесконтрольную власть хозяина (master).

Протоколы квартальных сессий полны жалоб учеников и их родителей (если таковые имелись) на жестокое обращение с ними хозяев, на постоянный голод, на то, что они носят лохмотья, не защищающие тело от холода и непогоды, на то, что их бессердечно избивают, нанося им тяжелые увечья, на то, что их вовсе не обучают «ремеслу», а заставляют выполнять другую, часто непосильную работу. Из множества подобного рода жалоб приведем лишь самые типичные.

Уильям Колверхауз из Грейтона так избил своего ученика Френсиса Шеппарда, что причинил ему «большой вред».

Об одном «принудительном» ученике сообщили судьям, что «из-за безжалостного обращения» («merciles dealing») с ним хозяина он находится в «страхе за свою жизнь» («corporal fear of his life»). Жестокое обращение хозяина (harde usage) вынудило Джона Клейса бежать от него после 5-летнего ученического срока.

Джеймс Хупер из Питни применял к своему ученику столь «незаконные меры исправления» («unlawfull Correction»), что тот сделался инвалидом.

Две дочери Роберта Холкомба были отданы в ученицы Елизавете, жене Джона Осберна из прихода Чью сроком на 9 лет. Хозяева обращались с ними «жесточайшим образом», применяли к ним «незаконные меры наказания», не давали им достаточного содержания и поставили их на грань голодной смерти («they are like to starve and perish for want»).

Ричард Авери из прихода Энмор жалуется на то, что хозяева столь жестоко обращались с его дочерью, отданной к ним в учение, что у нее отнялись ноги и ее привезли домой на тачке.

Ричард Блэк из Таунтона столь варварски обращался со своими тремя учениками, что каждый раз приходилось опасаться за их жизнь.

Джон Попхем, ученик некоего Джона Мортона, в результате плохого обращения с ним хозяина потерял ногу и тут же был прогнан хозяином со двора.

Некий Натаниэль Френч из прихода Шептон посылал своего ученика Уолтера Брука побираться по окрестным приходам и таким образом заставлял содержать себя. Между тем Натаниэль получал 2 фунта на его содержание, однако покинуть такого хозяина ни ученик, ни слуга не мог.

Этот мартиролог английского молодого рабочего XVII в. можно было продолжить до бесконечности.

Читая десятки и сотни записей подобного рода, мы не должны забывать, что они почерпнуты не из литературного источника, сентиментальный автор которого мог бы преувеличить зло и рисовать картину в слишком сгущенных тонах. Наш источник содержит сухие и по виду бесстрастные протокольные записи, говорит языком судебного постановления, в котором социальное зло в гораздо большей степени сокрыто, нежели разоблачено.

И во всех этих случаях мы ни разу не встретили постановления о каком-либо даже чисто номинальном наказании совершившего преступление хозяина. Единственно, на что отваживаются в этих из ряда вон выходящих случаях мировые судьи — разорвать договор и считать «ученика свободным от ученичества» у данного хозяина Таким образом, только оказавшись на грани смерти, в условиях, какие подчас возмущали даже дремлющую совесть продажных мировых судей, будучи искалеченным и неспособным к труду, ученик мог покинуть, наконец, хозяина, выйти из-под его власти.

Зато за малейшие проступки рабочих и учеников ждали плети, позорные столбы, колодки и исправительный дом, если не виселица.

Анна Уотерс из прихода Пильтон обвинялась в краже у своего хозяина шерсти на сумму в 4 пенса. Мировые судьи решили ее примерно наказать. «Преступницу» тут же заковали в колодки и в базарный день 6 января выставили у позорного столба на площади с клочком украденной шерсти для острастки других неимущих.

Женщины-работницы и ученицы, отданные под бесконтрольную власть хозяев, десятками и сотнями подвергались наказаниям за «легкое поведение», в то время как респектабельные отцы их незаконнорожденных детей искупали свой грех взносом нескольких пенсов в неделю в благотворительную кассу прихода.

Власть мастера над личностью принудительного ученика ярко выступает в тех случаях, когда последний уступается, передается другому как вещь, на которую предъявляются «имущественные права».

Уильям Эллиот, йомен, уступил своего ученика Роберта Эдварда каменщику Уильяму Ротвеллу.

Томас Кауфорд жалуется мировым судьям на то, что некий Джон Бултмил «сманил его ученика», что равносильно его полному разорению.

Джон Бард был отдан в учение Джону Гиббу с целью «обучить его сельскому хозяйству», но тот, найдя ученика непригодным, передал его кузнецу сроком на 12 лет, т.е. распорядился его судьбой по своему усмотрению, не спросив ни его согласия, ни согласия родителей.

Вместе с тем закон сурово преследовал тех учеников, которые самовольно покидали своего хозяина.

«Законом запрещается, — гласит постановление мировых судей, — кому-либо приютить у себя чьего-либо ученика, если он предварительно не был освобожден властями от ученичества у прежнего хозяина».

Неоднократное повторение такого рода постановлений свидетельствует о неэффективности их. Ученики бегут от своих хозяев, как крепостные бежали в прошлом от своих лордов, несмотря на угрозу заключения беглых в исправительные дома и тюрьмы.

Эдуард Сейвор был «отдан в ученики» Джеймсу Мерчет сроком на 8 лет, но вскоре бежал от него.

Францес Хилл, ученица некоего Христофора Хэддона, бежала от хозяина, но была схвачена и водворена на прежнее место; вскоре она бежала от него вторично, но снова была поймана и предстала перед мировыми судьями.

Условия жизни этой ученицы были столь бесчеловечны, что она заявила, что скорее повесится или утопится, нежели согласится работать у прежнего хозяина.

Положение взрослых рабочих — подмастерьев почти не отражено в бумагах мировых судей. Точно так же в них не отражено и положение огромных масс мануфактурных рабочих. Для его изучения нужны иные источники и прежде всего account books различных предпринимателей.

Однако даже далеко не достаточные и эпизодические источники, которые нам доступны, позволяют как нельзя лучше подтвердить мнение современников о том, что Англия первых Стюартов была «сущим адом для наемных рабочих».

Пауперизм в XVI—XVII вв.— явление общеевропейское. Однако если в других странах Западной Европы он был результатом разложения средневековых отношений под влиянием главным образом простого товарного производства, то в Англии он был прежде всего результатом качественно иного процесса — процесса насильственного отрыва массы непосредственных производителей от средств производства. Именно этим объясняется ни с чем не сравнимая острота пауперизма в предреволюционной Англии.

Аграрная революция в Англии выбрасывала из земледелия такое количество рабочей силы, превращавшейся в наемных рабочих, какое не могло быть поглощено ни тогдашней мануфактурой, ни новыми капиталистическими формами производства в самом сельском хозяйстве. И как следствие тюдоровский и стюартовский абсолютизм оказался перед проблемой, совершенно неразрешимой в тех условиях,— ликвидации или хотя бы торможения распространения пауперизма в стране.

Отвечая на вопрос о причинах массового пауперизма в Англии, Генри Арт, автор памфлета «Обеспечение бедных», указывает, между прочим, на следующих виновников.

Это прежде всего те, кто, желая вести роскошную жизнь, повышают (до уровня рыночных) обычные ренты держателей или продают один манор за другим своим кредиторам, которые поступают таким же образом, заставляя держателей платить за «гордыню лордов».

«Бедняков фабрикуют» также те безрассудные угнетатели — лорды, которые либо изгоняют держателей из деревни, расширяя таким образом свои домены за счет их держаний, либо повышают сверх всякой меры ренты держателей, либо, наконец, вынуждают их продавать все свое имущество, делая их неспособными вести хозяйство, обрабатывать свои земли, с целью заменить старых держателей новыми.

Четвертым «сортом» «делателей бедняков» Генри Арт считает ростовщиков, а также перекупщиков, скупщиков зерна и другого продовольствия с целью повышения сверх всякой меры рыночных цен на предметы первой необходимости и, наконец, юристов-крючкотворцев, разоряющих людей бесконечными тяжбами в целях собственного обогащения, и других им подобных «рыцарей наживы».

С другой стороны, буржуазные историки не видят и не желают видеть неразрывной связи «системы вспомоществования бедным» с рабочим законодательством. Для нас же — в этом существо проблемы.

Протоколы квартальных сессий являются ценнейшим источником для разоблачения фальши и лицемерия всей системы «вспомоществования бедным», для выявления ее реального существа в условиях предреволюционной Англии.

Система «вспомоществования бедным» при первых Стюартах регулировалась актом 39-го года Елизаветы (1597).

Согласно статье 3 этого статута церковный староста и 4 зажиточных домовладельца (substancial Housholders), живущих в данном приходе, назначаются ежегодно мировыми судьями в качестве управляющих приходской благотворительностью.

В обязанности им вменялось «трудоустройство» детей тех родителей, которые, по их мнению, неспособны были их содержать, а также всех, кто был лишен средств к существованию.

Им предоставлялось право путем раскладки (rate), пропорциональной доходу прихожан, собирать суммы для закупки сырья (льна, конопли, шерсти, железа) и оборудования, необходимого для привлечения к труду неимущих, а также для содержания тех бедных, которые неспособны в силу старости или недуга к физическому труду.

Церковному старосте и управляющим деревенской благотворительностью разрешалось отдавать детей бедняков в принудительном порядке в ученики хозяевам по своему усмотрению, мужчин — до 24 лет, женщин — до 20. Под страхом быть наказанными беднякам запрещалось собирать милостыню за пределами своего прихода.

За счет приходов должны были содержаться бедняки, заключенные в тюрьмы, исправительные и работные дома, помещенные в госпитали и дома для престарелых.

Уже из текста самого статута следует, что бедняки должны были содержать себя сами. С этой целью приходские власти вправе были их отдавать в услужение имущим хозяевам в качестве принудительных слуг и учеников или заключать в работные дома. Запрет беднякам покидать свой приход был по-существу запретом даровым рабочим покидать своих хозяев.

Во что на практике выливалось «трудоустройство» учеников и слуг, мы могли уже воочию убедиться выше. С другой стороны, из уже упомянутого выше памфлета Генри Арта можно судить о том, что означала на деле закупка приходами сырья для предоставления «заработка» беднякам.

Автор сообщает, что в его родном приходе Уэйкфилде, «хвала богу», имеется не только исправительный дом, но и «честные суконщики», обязанные «предоставлять работу» всем беднякам, выплачивая им 5 или 6 пенсов за превращение шерсти в пряжу.

Таким образом, перед нами яркий пример распространения домашней мануфактуры под вывеской «вспомоществования бедным», причем с неслыханно жестокими условиями труда.

После этого автор с истинно пуританским благочестием заключает, что «если кто-либо страдает от нужды, вина в нем самом».

При первых Стюартах в связи с глубоким и затяжным хозяйственным кризисом 20-х годов XVII в. пауперизм среди народных низов города и деревни принял столь угрожающие размеры, что оказался на ряд лет в центре внимания Тайного совета в Лондоне и органов местного управления в графствах.

С начала 20-х годов со всех концов страны и в особенности из районов суконной мануфактуры в Лондон идут тревожные вести о принимающем катастрофические размеры росте численности бедняков, оставшихся без работы, а следовательно, без средств к существованию. Так, в одном лишь приходе Сомертон, в графстве Сомерсет, власти насчитывали 300 бедняков, а это ничем не примечательный пригород. В селении Лонгсэттон 60 человек бедняков получали содержание от прихода. Но 80 человек не имели «ничего другого, кроме рук, протянутых за милостыней». Приход Салтфорд «сверх всякой меры был отягчен» множеством бедняков.

В 1630 г. в графстве Сомерсет было подсчитано, что число бедняков, вынужденных жить на средства прихода, с 1610 по 1630 г. увеличилось в 3 раза («three times as many»). При этом ярко бросается в глаза, что Тайный совет связывает вопрос об обеспеченности бедняков работой с «общественным спокойствием» в стране. Таким образом, недовольство низов Англии нарастало и ускоряло назревание революционного кризиса в стране.

Так, в распоряжении, направленном Тайным советом в 1622 г. мировым судьям сукнодельческих графств, говорится: «Мы не можем терпеть, чтобы суконщики по своему желанию и без ведома совета увольняли своих работных людей, которые, будучи многочисленны и в большинстве являясь бедняками, в этих случаях своими жалобами нарушают спокойствие и управление в тех краях, где они живут. Это должно быть правилом, которым должны руководствоваться торговец шерстью, суконщик и купец».

Как явствует из протоколов квартальных сессий мировых судей, практика «вспомоществования бедным» при первых Стюартах являлась фактически институтом порабощения людей наемного труда. «Трудоустройство бедняков» («to Work») было самой бесстыдной формой поставки принудительных слуг зажиточной части прихода.

По своему положению принудительные слуги стюартовской Англии весьма напоминают белых рабов Северной Америки. Они отдавались в распоряжение хозяина. Власть последнего над «обязанным слугой» («covenant servant») была столь всеобъемлющей, что разве только исключала право убить слугу. Рабочий день, характер труда, содержание слуги — все это зависело от воли хозяина, который, кстати, именуется господин (master), как и заокеанские владельцы белых рабов. «Трудоустроенный» не мог бежать от хозяина, ибо ему грозили все ужасы «кровавого законодательства» против «неисправимых бродяг».

Он не мог перейти к другому хозяину, так как тот не имел права принять его без согласия прежнего. На страже интересов хозяев стояла вся полицейская система страны. В протоколах мировых судей имелось много случаев, когда хозяева предъявляют претензии на своих слуг, предъявляют иски к сманившим их или принявшим на работу без их ведома. Имеются вердикты о возврате учеников или слуг на прежние места. Всякие попытки наемного рабочего превратиться в самостоятельного хозяина жестоко пресекались.

Стоило наемному рабочему жениться и сделать малейшую попытку трудиться на себя, как ему немедленно предлагали искать другой приход, запрещали под страхом высоких штрафов сдавать ему в наем жилье, не говоря уже о том, что ему ни в коем случае не разрешалось воздвигнуть на общинной пустоши собственную хижину.

Ричард Хоскин 3 года жил в приходе Йврериз в качестве рабочего-ткача (journey man) у некоего Джорджа Ли. Но стоило ему жениться и снять в аренду «жилище с ткацким станком», как приходские власти заставили хозяина выгнать его из дому, запретив при этом всем другим пускать его к себе. В результате он с женой оказался под забором.

В этом эпизоде отчетливо раскрывается смысл рабочего законодательства — рабочий не должен ни в коем случае превращаться в независимого производителя, он не должен ускользать из цепких лап своих хозяев. Он нужен им только в качестве рабочего. Подобных примеров множество в наших источниках.

Роберт Воутер, бедный поденщик, женился в приходе Глаттон, и тотчас ему с женой под угрозой тюремного заключения было приказано покинуть приход.

Джон Динфорд, кузнец из прихода Трент, 22 года прожил в селении одиноким человеком, и никто не протестовал против его пребывания. Но как только он женился, приходские власти стали его преследовать, запрещая домовладельцам сдавать ему жилье в наем за его же деньги.

Лайонелл Уилле в течение 5 лет жил в приходе Титенхул в качестве «работающего слуги», но как только он обзавелся семьей, ему тотчас предложили покинуть приход. Под угрозой штрафа все отказывали ему в жилье, хотя он жил своим трудом и ничего не требовал от приходских властей. В результате, жалуется он мировым судьям, он вынужден с женой и малыми детьми переходить из селения в селение.

По мере приближения предела физической трудоспособности работных людей их всеми способами выживали из приходов. Высосав все жизненные соки из работника, зажиточные прихожане стремились поскорее избавиться от него.

Джон Кокс, валяльщик, с 3-летнего возраста жил в приходе Салтфорд; ему исполнилось 38 лет, и приходские власти заставили хозяина валяльной мельницы уволить его, запретив сдавать ему жилье. Оставшись без крова, он вынужден был покинуть приход.

Сусанна Авери, дочь Ричарда Авери из Энмора, состояла ученицей у некоего Роберта Шеви из Уэллингтона. В результате жестокого обращения она заболела и стала неспособной к труду; ее тотчас же отправили к родителям в Энмор. Когда же спустя некоторое время она выздоровела и снова появилась в Уэллингтоне, то была схвачена, подвергнута наказанию как «бродяга» и под конвоем отправлена домой.

Эксплуатация так называемых слуг и учеников была основной формой эксплуатации наемных рабочих в условиях господства мануфактурной формы в промышленном производстве.

Именно это обстоятельство и объясняет нам, почему вся система регулирования «рабочего вопроса» была направлена в стюартовской Англии на то, чтобы не дать возможности слуге и ученику стать самостоятельными производителями и даже более того — стать независимыми рабочими, т.е. рабочими, живущими под собственным кровом. Цепкие хозяйские руки не желали расставаться с учениками, отданными под их безграничную власть, по сравнению с которой власть помещика над своими крепостными могла казаться «благодеянием».

Джон Лэвис родом из прихода Чью-Сток отбыл 7-летнее ученичество у некоего Джона Комба в приходе Элм и, женившись затем в приходе Чью-Магна, пожелал приобрести собственный кров над головой. Однако ни в одном из указанных трех приходов ему не разрешили поселиться, а домохозяевам под угрозой тяжелого штрафа было запрещено сдавать ему в наем жилье.

Жилищный вопрос был для наемного рабочего стюартовской Англии наиболее острым социальным вопросом, в то же время в руках нанимателей он был мощным рычагом для того, чтобы воспрепятствовать стремлению масс наемных рабочих вырваться из тисков хозяйственной «опеки». Лишая рабочего права иметь самостоятельное жилье, его тем самым лишали возможности иметь свою семью и осуждали на одиночество бобыля.

Анализ бумаг мировых судей неопровержимо свидетельствует о том, что «бродяжничество» в Англии XVII в. было, с одной стороны, связано с массовым бегством экспроприированных тружеников приходов, где им грозила в лучшем случае кабала у богатых, и, с другой стороны, с неустанными поисками работы. В поисках места работники зачастую совершали длительные переходы, рискуя быть схваченными в любом приходе в качестве бродяги и подвергнутыми расправе согласно законодательству Тюдоров.

Об этом свидетельствует тот очевидный факт, что больше всего «бродяг» и «нищих» скапливалось в районах с наиболее развитой мануфактурой. Например, окрестности города Таунтона, в Сомерсете, заполнены бродячим людом, а ведь это был центр сукноделия в данном графстве.

Но так как промышленные районы не могли поглотить все наличные рабочие руки, то к мировым судьям идут бесконечные жалобы на «рост бедности» в приходах. Так, в 20-е годы сообщается, что за несколько лет число бедных в Таунтоне столь возросло, что собираемый здесь «налог в пользу бедных не может удовлетворить и половины всех нуждающихся в помощи». Множество трактатов о причинах пауперизма не могло бы сказать больше, чем один этот факт.

Английские бедняки XVI—XVII вв.— отцы английского рабочего класса. Об этом свидетельствуют документальные источники. О многих бедняках здесь отзываются: «усердный рабочий» (honest labourer), «тяжело трудящийся» (hard labouring man), «мучительно трудящийся» (painful labouring man).

Кто такой, к примеру, Джон Пальмер, бедняк, которым столь усиленно занимаются власти 2 приходов, то и дело изгонявшие его из своих пределов. Он 20 лет работал в качестве договорного слуги в приходе Тизерли, в графстве Гемпшир. Но, когда он лишился на работе здоровья и стал немощным, власти этого прихода вдруг вспомнили, что родом он из Сомерсета, и поспешили переслать его туда. Однако его «земляки» столь же поспешно изгоняют его обратно в Тизерли «ввиду того, что он там лишился трудоспособности». Не ясно ли, что Пальмер стал бедняком, когда он лишился здоровья, но содержать его некому.

К мировым судьям то и дело поступают жалобы на множество хижин (cottages), которые ежедневно вырастают во многих приходах графства «в нарушение закона».

Так, мы узнаем, что в приходе Ивслл (Сомерсет) «в последнее время» было построено много малых коттеджей в нарушение статута. Рабочие ютятся в землянках в невероятной тесноте и скученности. В маленьком коттедже некоего Робенса, построенном на пустоши, живут 4 семьи.

Ричард Адаме из Ист-Пеннард (Сомерсет), его жена и пятеро детей 4 года прожили в доме Джона Коверда, «они живут честно своим трудом», но лорд манора запретил кому-либо из прихожан сдавать им жилище и приказал всей семье убираться из прихода.

Томас Тэйлор из Лонг-Гридж купил себе крошечный коттедж, но в течение двух лет не мог в него вселиться, несмотря на то что был согласен внести залог как гарантию, что он никогда не станет обузой прихода.

Роберт Уэйр 9 лет снимал жилье у некоего Аттвела в приходе Уэстон, но теперь лорд манора приказал его изгнать из дома под угрозой штрафа в 9 фунтов.

Николас Уэбе прожил 4 года в приходе Уолвертон, но лорд манора не разрешил ему здесь больше жить. Николас Дибанс прожил 6 приходе Дичет 6 или 7 лет в доме некоего Джеймса Морга, но лорд манора оштрафовал последнего на 10 фунтов за то, что тот разрешил ему жить у себя. Примеров подобного рода бесконечное множество. Рабочих стюартовской Англии преследуют, как «хищных зверей», не только потому, что они потенциальные бедняки, но и потому, что они готовые мятежники.

Так, донося мировым судьям, что в приходе Мидсомер-Нортон за последние годы появились многочисленные коттеджи, которые заселены «великим множеством очень бедных людей», приходские власти при этом замечают, что эти люди постоянно разрушают изгороди на землях прихожан.

Естественно, что от этого социально опасного и беспокойного соседства бедняков приходские собственники старались избавиться всеми средствами, вплоть до применения силы. В стюартовской деревне шла повседневная непрекращающаяся война с коттерами, угрожавшими собственности и спокойствию имущих. Правда, приходские власти нередко закрывали глаза на появление и поселение у них «чужаков» и «пришельцев» при условии, что они достаточно молоды и здоровы, чтобы идти в услужение, но, как только они теряли свою цену в качестве рабочей силы, их тут же «обнаруживали» и изгоняли из прихода под предлогом соблюдения законодательства против бродяг.

Уильям Бушер, рабочий (labourer), пока был молод, работал в различных селениях Сомерсета и Глостера; теперь, жалуется он мировым судьям, он уже не может трудиться и поэтому не может найти себе места, где бы он мог поселиться, так как везде его преследуют и изгоняют приходские власти.

Уильям Лейн жил в приходе Родни 20 лет, все это время кормился своим трудом, но получив увечье, утратил трудоспособность. Его схватили констебли, перевезли в Дройкот и бросили в коттедж, треть которого принадлежит ему, ширина этой трети — 4 шага или около этого.

Ральф Бенет 10 лет жил в приходе Хаттон и только один год — в приходе Блидон, но, как только он впал в немощь, ему немедленно было приказано убираться из Хаттона в Блидон.

Джеймс Хард, «бедный рабочий», в течение двух лет жил в приходе Уэстер в помещении, которое снимал на собственные средства. Он прилагал много усилий (he had taken great pains), сообщается в жалобе мировым судьям, чтобы содержать себя, жену и двух детей; он до сих пор не был обузой прихода и надеется, что никогда ею не станет, но приходские власти требуют от него внесения большого залога в качестве гарантии, чего он сделать не может, так как он лишь бедный рабочий (he is but a poor laborer). Он просит разрешения жить в приходе хотя бы до тех пор, пока не прибегает к чужой помощи.

Так называемая система «вспомоществования бедным» была по сути дела системой избавления от бедных путем их изгнания из прихода, как только они становились непригодными для каторжного труда на приходских богатеев.

Дионисия Индоу, ранее проживавшая в Лондоне, была схвачена как «бродяга» в приходе Марток, где проживал ее муж. Приходские власти, найдя этот предлог ложным, немедленно отправили ее обратно в Лондон, в приход «Всех святых», где она в последние годы проживала. По прибытии в столицу она снова была схвачена и по приказу лорда Верховного суда королевства вторично насильно отправлена в Марток, где ею занялись мировые судьи Сомерсета. Выяснив, что ее муж когда-то был учеником купца Ричарда Морета в лондонском приходе «Всех святых», близ Тауэра, несчастную под конвоем снова отправили в Лондон. Но ее снова схватили и приказали в третий раз немедленно убраться в Марток. Однако и на этот раз, как только она появилась в своем «родном приходе», мировые судьи под конвоем заставили ее совершить седьмое по счету «путешествие» между Сомерсетом и Лондоном, которое по кратчайшему пути длилось 18 суток, путешествие, исполненное мук голода и холода, истязаний и унижений.

Вместо того чтобы изыскивать средства для содержания бедных, приходские власти находили все новые средства для физического избавления от них, вели скрупулезнейшее расследование, где оказавшийся в данном приходе бедняк был зачат, где он родился, где жили до брака его родители, где жил он сам с момента трудовой деятельности и т.д.

Так, расследовав уже упоминавшееся нами «дело» вдовы Уэлчмор, приходские власти Эддингтона сообщили мировым судьям, что в их приходе родился лишь один ребенок, а трое детей родилось в приходе Бэджворс. Тогда констебли вырвали из рук матери этих троих и переслали их в указанный приход. Но «попечительство о бедных» Бэджворса отправило детей обратно в Эддингтон, «где живет их мать и жила задолго до этого».

Когда Джон Лидер, проживавший в Бристоле, «в результате болезни впал в бедность», его поторопились выслать из города в приход Норткэрри, «по месту рождения». В пути он впал в полную немощь и не мог больше передвигаться. Когда же его, наконец, довезли туда, то приходские власти отказались его принять и распорядились отправить обратно в Бристоль «как можно быстрее (with all speed) и по ближайшей и прямой дороге».

Уильям Хард несколько раз пересылался из прихода Ист-Чиннок в приход Лонгсэттон под предлогом того, что «там живет его бабушка», между тем она сама находилась в доме для бедных.

Когда на руках «попечителей о бедных» прихода Шепвик оказался брошенный матерью грудной младенец, именитые мужи прихода не остановились перед тем, чтобы самолично перенести его в приход Гластон, где, по их сведениям, раньше жил отец ребенка. После того как ведающие призрением бедных этого прихода отказались его принять, они бросили его у церковных дверей, «а сами поспешно бежали».

Александр из Брэдфорда просит мировых судей, чтобы они «выпроводили» большое число бедных и немощных людей за пределы прихода.

Джеймс Эдвард был схвачен в приходе Стоклейн (Сомерсет) и в качестве «бродяги» подвергнут наказанию кнутом, после чего его отправили в приход Хинтонмэри, в графство Дорсет, откуда он родом. Но отсюда его обратно возвратили в Сомерсет. Так шесть раз его заставляли плестись под стражей туда и обратно из графства в графство. Удивительно ли, что в конечном счете он скончался на дороге.

Сплошь и рядом задержанные не могли назвать селение, где они родились, а указывали дорогу, лес, поле.

Так, например, Элизабет Лили заявила, что она родилась между приходами Хаттон и Кейншем. Ребенок некоего Митчелла родился в лесу, близ прихода Доветинг.

Так, под предлогом исполнения законов о «вспомоществовании бедным» в стюартовской Англии на деле велась самая беспощадная война с ними. В любую погоду их изгоняли из приходов на большие дороги, травили собаками, за ними гонялись приходские дозоры. Тысячи и тысячи гонимых голодом, одетых в лохмотья людей бродили по дорогам и лесам страны, засыпая в придорожных канавах. Здесь рождались дети, валялись больные и немощные и умирали вконец истощенные, преследуемые и презираемые жертвы алчности богатых.

В скупых и бесстрастных записях квартальных сессий подчас раскрываются своеобразные, исполненные подлинного трагизма биографии наемных рабочих стюартовской Англии.

О некоем Ричарде Флисе сообщается следующее:

Родом он из прихода Чью-Магна (Сомерсет); 20 лет тому назад он прибыл в Чьютон, того же графства, в качестве рудокопа и стал копать руду на горе Мендип. Все это время он жил у некоего Уафта, платя ему за ночлег 2 пенса в неделю. 8 лет спустя он перешел в приход Уэллс, где работал рудокопом, снимая жилье у некоего Хеллвейса за 8 шиллингов в год. Здесь он прожил два с половиной года. Затем он полгода жил в землянке (groof) на Тауэр-Хилл и покупал себе еду в соседней пивной, затем он вернулся на разработки в пределы прихода Чьютон. Здесь он копал руду в течение двух лет и все это время жил тут же в землянке.

Наконец, будучи уже не в силах больше работать, больной, он был доставлен на заезжий двор в Чьютон, где и находился в момент жалобы. Он просил мировых судей определить, где он должен дальше жить, так как ни один из указанных приходов не разрешает ему появляться.

Весьма характерна и трудовая биография некоего Генри Уоттерса. 7 лет он работал у мистера Фишера, 1 год — у Джона Маргхолла, 1 год — у Ричарда Хасккейджа, 3 года — у Роберта Геннигса, 1 год — в приходе Мэчси и 2 года — у Генри Бикнелла. Теперь, после 15-летнего труда,- в течение которого он сменил 6 хозяев, он стал инвалидом: у него нет сил трудиться, но нет и средств, чтобы существовать. Он просит мировых судей определить его в дом для нищих какого-нибудь прихода.

Такова была конечная судьба наемных рабочих в предреволюционной Англии.

Единственным достижением в борьбе с пауперизмом в Сомерсете первой половины XVII в. было увеличение количества исправительных домов в графстве с 2 до 3 (в Таун-тоне, Ильчестере и Шептон-Малет).

Исправительные дома были той же тюрьмой. Они находились в общем здании тюрьмы, у них даже управляющие были общие. Здания их пришли в такую негодность, что грозили обвалом. Они заливались паводком, и заключенные буквально ходили по колено в воде. Антисанитария была здесь такова, что заставляла содрогаться заглядывавших сюда представителей местных властей. К заключенным применялись самые зверские методы расправы: их били, заковывали в цепи, надевали колодки. За похлебку заставляли работать от зари до зари. Под предлогом бродяжничества сюда помещались главным образом социально опасные элементы.

Томас Верд был заключен за «угрозу убить констебля», Томас Лотт — за обиды, нанесенные мистеру Френсису Бейберу.

Под предлогом борьбы со «злостным бродяжничеством» преследовали «смутьянов», «буйных лиц», «непокорных» и мятежных работных людей: их секли кнутами, заключали в тюрьмы, им выжигали клейма, их истязали на этапах и, наконец, посылали на эшафот.

Только за один год в Девоншире по весьма расплывчатому обвинению в краже было повешено 74 человека.

Но, кто же, наконец, были те «счастливцы», которым приход соглашался выплачивать из своей кассы недельную милостыню, достаточную лишь для того, чтобы сделать их агонию более длительной и мучительной. Нам посчастливилось обнаружить их список для прихода Истчиннок (в Сомерсете). Вот они:

Роберт Уайт и его жена в возрасте около 80 лет.

Иоанна Иллер, парализованная, около 80 лет.

Мэри Геллен, старая немощная женщина.

Барбара Тэйлор, вдова с четырьмя малыми детьми.

Роберт Слейд и его жена, около 67 лет.

Иоанн Уотеркомб, парализованный.

Алиса Сноу, 60 лет, Генри Поллард, 60 лет, и Томас Кокер и его жена, 80 лет.

Не вправе ли мы сделать вывод, что «вспомоществование бедным» было на деле помощью мертвецам.

О том, сколь смехотворным, издевательским, ничтожным было это «вспомоществование» со стороны приходских властей, свидетельствуют данные, почерпнутые из протоколов квартальных сессий Сомерсета. Из них мы узнаем, что максимальная помощь бедным из приходских фондов равнялась 6 пенсам в неделю, в то время как самое ничтожное дневное пропитание стоило 3 пенса. Такая «помощь» была даже в глазах отнюдь не страдавших излишней чувствительностью констеблей «едва ли достаточна для того, чтобы сохранить им жизнь» (scarce sufficient to preserve them alive).

Неудивительно поэтому, что даже те «счастливцы», которых «содержали» приходы, вынуждены были нищенствовать и побираться.

Любопытно при этом заметить, что столь расчетливые попечители бедных становились неумеренно щедрыми, когда речь шла об оплате штата исправительных домов и тюрем. Так, например, управляющий исправительным домом получал оклад в 40 фунтов в год, т.е. в 30 раз больше максимальной годичной помощи, получавшейся бедняком.

В конечном счете содержание бедных перекладывалось на плечи трудящейся части прихода.

В протоколах мировых судей имеются многочисленные жалобы на то, что приходские власти, ведавшие призрением бедных, чрезвычайно неравномерно облагали жителей прихода. Так, в приходе Хастон раскладка «налога для бедных» велась по числу акров, независимо от реальной стоимости земли. Однако, в то время как владельцы лучшей земли получали с акра 30—40 шиллингов дохода, акр менее удобной земли приносил в год в 4 раза меньше. Жалобщики требовали, чтобы обложение велось пропорционально доходу.

Наиболее состоятельная часть прихода сплошь и рядом отказывалась участвовать в «содержании бедняков».

Мистер Прени, джентльмен, купил церковный патронат в приходе Сомертон. Его приход исчислялся в сумме 300 фунтов в год, но он отказывался уплатить причитающийся с него «налог для бедных» в размере 5 шиллингов.

Итак, абсолютизм был бессилен решить проблему обеспечения трудом десятков тысяч в нем нуждающихся, ибо он тормозил развитие капиталистического уклада производства как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Но именно поэтому он был также бессилен справиться с проблемой пауперизма.

Этим был неизбежно обострен весь социальный конфликт между феодальной и буржуазной Англией. Недовольство народных низов задолго до 40-х годов накалило политическую и общественную атмосферу внутри страны. Неоднократно возникавшие народные волнения ослабляли и расшатывали устои абсолютистской монархии, подготовляя и приближая час ее падения.

Однако даже те скупые и немногочисленные факты, которые введены в научный оборот и которые могут быть почерпнуты из опубликованных источников, не оставляют никакого сомнения в том, что первые десятилетия XVII в. были временем резкого обострения недовольства широчайших народных масс. Возмущение трудящихся прорывалось не только в глухих волнениях и бесчисленных актах пассивного сопротивления властям, но и в открытых и с годами все учащавшихся восстаниях, которые и являлись основным свидетельством складывавшейся в стране революционной ситуации.

Задача заключается в том, чтобы исследовать исторические формы и характерные особенности народных движений в Англии первых десятилетий XVII в.

Глубокий кризис феодальной экономики в предреволюционной Англии, с одной стороны, и пагубные последствия процесса первоначального накопления для широких масс — с другой, определили специфические черты народных движений изучаемой эпохи и их динамику.

Главной характерной особенностью этих движений является невозможность сколько-нибудь четкой дифференциации их на «селвские» и «городские», выделения в них интересов «крестьянских» и «плебейских».

Это своеобразие возникло потому, что крестьянская деревня была уже в значительной мере превращена в объект эксплуатации со стороны городского капитала, а плебс в этой стране формировался прежде всего в качестве слоя деревенского населения — одним словом, в силу того, что центральной фигурой народных восстаний в Англии XVII в. был коттер — типичная фигура труженика переходной (от феодализма к капитализму) эпохи. Коттер в одно и то же время представлял собой наиболее обездоленную прослойку английской деревни первых Стюартов и предтечу класса наемных рабочих нового времени, главную жертву первой фазы аграрной революции и основную массу эксплуатируемых скупщиками и мануфактуристами тружеников.

Только что отмеченная нами отличительная черта народных движений в Англии первой половины XVII в, позволяет объяснить, почему в английской революции наряду с буржуазно-дворянской аграрной программой смогла возникнуть и противопоставить себя ей крестьянско-плебейская программа чистки страны от феодализма.

Ведь знаменательно же, что термины «левеллер» и «диггер» возникли, казалось бы, в наиболее «крестьянском» из всех восстаний XVII в.— в восстании 1607 г.

Эти отличительные особенности английских движений во времена первых Стюартов как нельзя более наглядно раскрываются при анализе наиболее массовых восстаний этого времени.

Первое сравнительно крупное крестьянское восстание вспыхнуло на пороге XVII в.— в 1597 г. в Оксфордшире. Оно было в значительной мере вызвано дороговизной хлеба, которая в народе не без основания связывалась с огораживаниями и конверсией пашни под овечьи пастбища Восстание сопровождалось разрушением оград и уничтожением канав и насыпей, возведенных на общинных полях.

О движущих силах этого восстания можно судить по показаниям вождей, схваченных и подвергнутых пытке. Руководителем его власти считали плотника Бартоломея Стира, который под пыткой показал, что цель его — помочь бедным общинам, которые были на грани смерти из-за нехватки хлеба. Главной силой восставших были не крестьяне в собственном смысле слова, а те деревенские слои, которые, хотя и жили в деревне, не имели своего хлеба (или имели его в недостаточном количестве) и выступали на рынке в качестве покупателей хлеба.

Именно эти слои крестьянства и были больше всего задеты огораживанием общинных земель. Весьма характерно, что в план восставших, как показал упомянутый Стар, входил поход на Лондон, где, как они надеялись, к ним присоединятся ученики и подмастерья (he meant to have gone to London and joyned with the prentices), с помощью которых они завоюют Англию. Стар указывал также на то, что он надеялся на присоединение господских слуг графства (gentlmen servants), которые «готовы перерезать горло своим хозяевам, обращающимся с ними, как с собаками».

Наконец, о «коттерском» (крестьянско-плебейском) характере этого восстания свидетельствует список «главных преступников» («principal offenders»), приложенный к допросу Стира. Среди них указаны Ричард Брэдшоу — мельник, Эдуард Бомпас — валяльщик, Роберт Бертон — каменщик, Джонс Брэдшоу — мельник и др.

Еще в 1604 г., на первой сессии парламента, представитель Норсемптона сэр Монтегю в качестве одной из главных жалоб общин назвал «обезлюдение и ежедневное превращение пахоты в пастбища... Всеобщие жалобы в графстве столь озаботили его, что он считает возможным представить их на суд мудрости парламента».

В мае 1607 г. в графстве Норсемптон мятежная толпа стала разрушать изгороди на полях. Вскоре восстание, сопровождавшееся повсеместным снесением изгородей, охватило и соседние графства: Уорвикшир, Лейстершир, частично Бедфордшир. Восставших насчитывалось около 10 тыс. человек.

Местные власти вначале пытались воздействовать на крестьян «увещеваниями». Однако на призывы мировых судей «разойтись по домам» восставшие ответили: «Если бы они поставили в известность его величество короля, что причина восстания заключается не в мятежных помыслах против него, а лишь в стремлении уничтожить недавние огораживания, которые превратили их в бедняков, готовых погибнуть от нужды, то, в случае если его величество обещало бы уничтожить это зло, они разошлись бы по домам». Они жаловались на то, что в последнее время из-за огораживаний пришло в упадок 340 деревень.

Возглавивший восстание пастух Джон Рейнольде, не расстававшийся со своей кожаной сумкой и названный поэтому «капитан Кошель», ссылался на «королевскую грамоту», хранившуюся в его сумке и разрешавшую ему снести все изгороди (после его ареста в ней обнаружено лишь несколько огрызков сыра).

Увещевания властей не мешали восставшим, однако, весьма решительно действовать против наиболее ненавистных огораживателей. В этом их горячо поддерживали окрестные деревни, посылавшие крестьянским отрядам подводы с продовольствием и орудиями, необходимыми для разрушения изгородей.

Яков I потребовал решительных действий. Вскоре против восставших была направлена территориальная милиция. Местные дворяне со своей стороны организовали конный отряд, который первым обрушился на восставших. Мушкетам и саблям дворян крестьяне могли противопоставить лишь лопаты и камни. Отряды восставших были быстро рассеяны, их главари схвачены и повешены.

Огромную роль в подъеме народного движения сыграл также тяжелый кризис сукноделия, наступивший в 20-х годах в результате королевской политики монополии и угрожавший голодом и безработицей огромной массе занятых в сукноделии бедняков.

Народные движения вылились в многочисленные вооруженные стычки «лесных людей» с покупателями, пытавшимися огородить свои участки, и местными властями, выступавшими в их защиту. Эти локальные волнения и открытые восстания охватили графства Сомерсет, Глостер, Уилтшир, Девоншир, Корнуол и ряд других.

Жители заповедного леса Торни и Уилтшира писали в жалобе 1616 г.: «Эта земля наших предков в последнее время наполнилась множеством тех покупщиков земли, которые столь противоестественно превращают их кормилицу в пустошь».

Летом 1631 г. произошло восстание в Уилтшире в связи с ликвидацией королевского леса в Брейдоне.

Восстание в Вустере было связано с ликвидацией королевского леса в Пиккенгеме. Но самая упорная борьба развернулась в Глостере, в районе Динского леса — этом «царстве» множества работных людей—угольщиков и рудокопов.

Толпы восставших, вооруженные лопатами, разгоняли возводивших изгороди, уничтожали рвы и насыпи и явочным порядком продолжали пользоваться традиционными правами: рубили лес, пасли скот, убивали дичь.

Если с этими восстаниями еще могли справиться отряды местной милиции, то подлинную панику в Лондоне вызвала угроза всеобщего восстания работных людей западных графств.

В сообщении Тайному совету из графства Девон говорилось: «Когда мы взвешиваем положение этого графства, полностью (wholly) зависящего от сукноделия, становится очевидным, что те, кто живет своим трудом, окажутся нищими, будучи лишены работы». Тогда, предупреждают мировые судьи, мы уже не сможем контролировать положение в графстве. Со своей стороны суконщики, красильщики, прядильщицы, ткачи и другие занятые в сукноделии, составляющие большую часть населения этого графства, жалуются, что они на грани превращения в нищих, в случае если будут оставлены без работы.

В одном только местечке Кредитон свыше 500 человек занято в сукноделии. «И если столь велико число их в столь малой округе («in so a small circuit»), то вы легко можете представить себе, какова их численность в целом графстве».

Аналогичные тревожные сигналы поступали в Тайный совет из Сомерсета и Уилтшира.

Угроза массового восстания в западных графствах была очевидна. Симптомов его приближения было больше, чем нужно. На заседании мировых судей слышались жалобы «состоятельных прихожан» «на дух непокорности и смуты», который распространяется среди рабочих и слуг, и на тот ущерб, который наносится этим их хозяевам.

Мировых судей чрезвычайно беспокоил рост в деревнях числа коттеров, ибо, «как только эти бедняки поселяются в деревне, они начинают разрушать изгороди других людей».

В городах и местечках западных графств происходили массовые сходки ремесленников, подмастерьев и учеников. Повсюду необычайные скопления бродячего люда, сеющего смуту; местные власти находились в постоянном страхе.

В мае 1620 г. в одном из крупнейших центров западного сукноделия — в Экстере произошли бурные выступления ткачей и других сукноделов. «Они устраивают сборища, требуя работы и хлеба».

В мае 1622 г. сообщалось о многочисленных сборищах и мятежах в западных графствах страны, вызванных застоем в сукноделии, равно «как и происками непристойных и бродячих людей, которые не упускают случая сеять мятежи и беспорядки».

В 1623—1624 гг. в сукнодельческом центре Пешертон и вокруг него скопилось множество «необузданных лиц», которые не только отказывались подчиниться властям, но оказывали им открытое сопротивление. Они всячески мешали отправлению правосудия. Если не будут приняты срочные меры для пресечения их мятежа, говорится в донесении, то впредь ни одно должностное лицо не в состоянии будет исправлять свою должность во всем этом районе.

Аналогичные донесения шли из западной части Сомерсета. В окрестностях города Таунтон — значительного центра сукноделия — скопилось великое множество бродячих и мятежных людей, доставлявших большое беспокойство властям графства.

Во всех этих донесениях Тайному совету бросается в глаза тесная связь между движениями работных людей и той ролью, которую в них играет бродячий люд — обезземеленные крестьяне.

В этом как нельзя более наглядно отразилась важнейшая особенность народных движений первой половины XVII в. — их смешанный «крестьянско-плебейский характер».

Мануфактурный рабочий еще множеством нитей был связан с деревней, с ее интересами, а крестьяне сплошь и рядом были таковы только по названию — это если не сегодняшний, то завтрашний рабочий мануфактуры. Это переходное состояние огромного слоя людей олицетворял коттер.

Подавляя народные движения вооруженной силой, Тайный совет в то же время принимает меры к сохранению за мануфактурными рабочими минимального заработка, как средства предупредить всеобщее восстание.

Мировым судьям западных графств рассылаются циркуляры, в которых приказывается мировым судьям принять меры, дабы суконщики и впредь давали работу (give employment) ткачам, прядильщикам и другим лицам, занятым в сукноделии; суконщикам запрещается увольнять этих работных людей без ведома Тайного совета.

Вместе с тем началась «чистка» всех указанных графств от бродячих элементов, были расставлены военные пешие и конные посты, совершавшие регулярные ночные и дневные объезды поселений. Всех «подозрительных лиц» задерживали без промедления и потом высылали «по месту рождения».

За поимку бродяг выдавались денежные вознаграждения (по пенсу за каждого). Западные графства по существу находились на военном положении.

Вторая половина 20-х и 30-е годы проходят под знаком массовых народных восстаний на востоке и севере страны.

Эти движения также были вызваны главным образом борьбой крестьянства графств Северо-Восточной и Восточной Англии против огораживания значительных пространств и заболоченных земель.

На территории графств Йоркшир, Линкольншир, Ноттингемпшир, Кембриджшир, Норфок, Сеффок и ряда других имелись сотни тысяч акров заболоченных земель, мало пригодных для земледелия, но издавна служивших окрестным деревням пастбищами, сенокосными угодьями и т.д. На них крестьяне резали камыши, ловили рыбу, били дичь — одним словом, это был фонд общинных земель для большого числа крестьянских деревень.

Нечего и говорить, что огромное большинство крестьян, населявших эти земли, были бедными коттерами, занимавшимися всякими побочными занятиями, чтобы поддержать свой «крестьянский статус».

Однако со времени организации компании по осушению «великой равнины болот» (патент был выдан графу Бедфорду в 1615 г.) им всем грозило полное разорение, так как осушенные земли становились частной собственностью членов компании осушителей и короля.

Естественно, что традиционные общинные права крестьян при этом полностью игнорировались или возмещались в жалких размерах. О результатах этих огораживаний можно судить по одной из жалоб населения йоркшира. «Эти селения, помогавшие прежде графству зерном, скотом и другим продовольствием, стали теперь такими бедными, что большинство жителей находится в нужде и вынуждено просить милостыню у других».

Возникшие на этой почве конфликты выливались в различные по размерам восстания и мятежи, в которых центральной фигурой являлась деревенская беднота. Эти восстания, вспыхивавшие то тут, то там, не прекращались уже вплоть до революции.

Восставшие разгоняли рабочих компании, разрушали шлюзы, дамбы, отводные каналы, выпускали скот на огражденные поля, уничтожали посевы.

Наряду с этим локальным бедствием продолжалось и общее бедствие — огораживание общинных земель. Отмена тюдоровского законодательства против огораживаний при Якове I развязала руки «хозяйственным лордам». Расследованиями 30-х годов обнаружено, что только за 2 года (с 1630 по 1632 г.) в Уорвикшире огорожено и обращено в пастбища 4808 акров и разрушено 106 крестьянских домов. В Лейстершире за указанные 2 года огорожено почти столько же, сколько за последние 30 лет XVI в. (10 тыс. акров).

Однако и правительство Карла I использовало полученные данные об огораживаниях лишь в фискальных целях — 430 огораживателей внесли 22 918 фунтов в казну и этим легализовали свои захваты. Все предписания об уничтожении вновь возведенных изгородей служили лишь предлогом для сделки с огораживателями.

Но именно поэтому и борьба народных масс разгорается в различных графствах страны.

В 1631 г. из Рэтленда в Тайный совет донесли содержание разговора сапожника из Иррингама с окрестными крестьянами, прибывшими на ярмарку: «Если вы сохраните тайну, я вам сообщу новость. Бедные люди из Оак-хема говорят, что они в течение получаса могут захватить арсенал графства в свои руки. Мы расстреляем всех лордов». С острова Уайт сообщали в начале 30-х годов, что «бедные слои населения готовы восстать при малейшем поводе».

В 1638 г. вспыхнул мятеж в Уорвике. Женщины, подростки и дети с камнями напали на сборщиков налогов и прогнали их из города.

Все эти многочисленные факты красноречиво указывали на то, из каких социальных слоев исходила главная угроза для абсолютизма.