С окончанием первой гражданской войны в лагере революции имелись четыре более или менее организованные общественные силы: парламент, армия, Сити и народные низы преимущественно Лондона и его предместий. Уже сам по себе факт организационного обособления этих сил свидетельствует с достаточной очевидностью, насколько сложна была в этот момент расстановка классов в стране и какие глубокие политические процессы произошли за истекшие пять лет в единой вначале партии круглоголовых.
Большинство в Долгом парламенте принадлежало правому, насквозь консервативному крылу революции — пресвитерианам, меньшинство — так называемым индепендентам (термин, которым обозначались в ходе первой гражданской войны все противники государственного принуждения в делах религии). Индепенденты представляли собой весьма разнородную по своей социальной принадлежности массу приверженцев революции, включавшую, с одной стороны, революционное джентри и средние слои городской буржуазии, а с другой — низы города и деревни. К концу гражданской войны в едином лагере индепендентов образовались два течения: в лице феодально-буржуазной верхушки этой партии сложилась по существу партия центра, продолжавшая, однако, именоваться индепендентской, в то время как народные «низы» образовали левое крыло, будущую партию левеллеров. Левое крыло оказалось фактически не представленным в парламенте.
Насквозь консервативным было лондонское Сити, и если его приходится выделять особо, то только потому, что оно, как мы увидим ниже, было еще более реакционным в своих социально-политических устремлениях, чем пресвитерианское большинство парламента, и поэтому играло в событиях 1647—1648 гг. самостоятельную и весьма существенную роль тормоза революции.
Иным был партийный облик армии парламента, основой которой стала созданная в 1645 г. армия «новой модели». В глазах парламента и Сити она была насквозь индепендентской, пристанищем сектантов, заявлявших во всеуслышание, как свидетельствует проповедник Бакстер, что Карл Стюарт — тиран и что если они вправе «против него бороться, то они вправе и убить его».
Этот отмечавшийся еще в ходе гражданской войны радикализм «новой модели», приписывавшийся дарившему в ней религиозному свободомыслию, в действительности был следствием социального состава этой армии. Как уже отмечалось, основу ее составляло среднее крестьянство и городские низы — ремесленники, поденщики и т.д. Это подтверждают воспоминания Беньяна. «Я,— писал он,— самого низкого происхождения, и дом моего отца был, пожалуй, беднее всех в стране. Он занимался лужением старых котлов, но вскоре завербовался в армию парламента».
Но если в социальном составе «новой модели» мы находим подлинный источник ее политического радикализма, столь ненавистного пресвитерианскому парламенту, то в классовом облике ее офицерской верхушки мы найдем объяснение неминуемого раскола между рядовым и командным составом самой армии.
Несмотря на то что многие из офицеров, такие, как Прайд, Хьюсон, Рейнсборо и др., вышли из народных низов и обязаны были своим продвижением лишь личным данным, тем не менее основное ядро высшего офицерства состояло из дворян, джентльменов с титулами и без таковых.
Таким образом, находившаяся в руках индепендентского джентри «новая модель» должна была при новом повороте революции неминуемо политически расчлениться, подобно тому как это случилось с партией индепендентов в целом.
Фактором огромной важности, ускорявшим этот процесс, было политическое обособление народных низов и прежде всего Лондона и его предместьев к концу первой гражданской войны, получившее свое выражение в возникновении партии мелкобуржуазных радикалов, позднее названных ее врагами самым одиозным в их глазах именем — левеллеров, т.е. уравнителей.
Рассмотрим теперь, каковы были политические устремления каждой из партий к началу 1647 г.
Наиболее недвусмысленными были устремления Сити. Можно без всякого преувеличения сказать, что Сити уже в 1647 г. было более союзником пленного Карла I, чем пленившего его парламента. Насквозь роялистское Сити денежных магнатов видело свою основную цель в скорейшем восстановлении Карла I на престоле. Не предъявляя ему почти никаких политических претензий, они желали лишь уступки в области церковной — согласия на введение пресвитерианства, в котором они видели, употребляя выражение тех дней, «намордник на многоголовую гидру», т.е. на проснувшееся к политической жизни простонародье.