Помимо разрешения налогов и обсуждения и подачи коллективных петиций, парламент уже в конце XIII в. нередко привлекался к выполнению и других политических функций: время от времени он давал санкцию на издание нового закона, или выступал в качестве высшего, наделенного особыми полномочиями суда; иногда ему предлагалось решить тот или иной вопрос внешней политики или во всяком случае высказать свое мнение по этому вопросу. Однако все эти функции в изучаемый нами период еще не превратились в специфические функции парламента как сословного представительства. Наряду с парламентом они выполнялись другими органами феодального государства: советом магнатов, узким королевским советом, различными королевскими судами, казначейством, наконец, лично королем как главой феодального государства. Во всех своих политических функциях, кроме разрешения налогов и подачи коллективных петиций, парламент в конце XIII и начале XIV в. дублировал деятельность всех перечисленных учреждений. Это в равной степени подчеркивает, с одной стороны, неустановленность, неопределенность границ компетенции парламента в изучаемый период, с другой стороны, его тесную и органическую связь со всем аппаратом феодального государства.
Если в деле разрешения налогов и при подаче коллективных петиций парламент вступал иногда в противоречия с королем, то при выполнении им законодательных, судебных и совещательных функций по общеполитическим вопросам на первый план выступала обычно другая сторона его деятельности — полная безоговорочная поддержка короля по всем наиболее важным вопросам общей политики феодального государства. Это единодушие парламента с королем, граничившее порой с рабской покорностью, и давало повод, например, Полларду рассматривать парламент изучаемой эпохи, как безгласный «привесок» короны, безропотно проводивший в жизнь все ее предначертания.
Уже самое беглое знакомство с законодательством изучаемой эпохи достаточно ясно показывает, что роль парламента как сословно-представительного собрания в издании законов в XIII в. была совершенно ничтожна. Из 35 правительственных постановлений Эдуарда I (содержащихся в издании статутов) только 2 были приняты при участии и с согласия представителей общин, 20 были приняты по просьбе или с согласия магнатов, 13 обсуждались только на узком королевском совете. Ясно, что парламент как целое не только не имел никаких законодательных «прав», но и фактически не принимал сколько-нибудь заметного участия в законодательстве.
В самом деле, оба случая участия парламента в издании новых законов скорее свидетельствуют о полном подчинении парламента воле короля в вопросах законодательства, чем об его сколько-нибудь активной роли в издании этих законов. С согласия полного парламента были приняты I Вестминстерский статут 1275 г. и Карлейльский статут 1307 г. Хотя эти статуты совершенно различны по своим целям и задачам (первый касается внутренних судебно-административных вопросов, второй скорее затрагивает вопросы церковной и внешней политики английского феодального государства), но по ряду причин и в первом и во втором случае король был особенно заинтересован в том, чтобы придать своим постановлениям особенно торжественный характер, скрепить их поддержкой общественного мнения, выразителем которого до известной степени и являлся парламент.
В 1275 г. это стремление короля было продиктовано, очевидно, тем, что подготовленный им на основании расследования 1274 г. статут был первым законом его царствования, который должен был упорядочить и вновь упрочить систему суда и администрации, расшатанную во время гражданской войны, указать место феодальной аристократии в государственном управлении и наметить основные линии последующей внутренней политики короля. Только что вернувшись в Англию после долгого отсутствия и стремясь снискать популярность себе и своей политике в более или менее широких кругах населения, Эдуард I, очевидно, счел полезным для будущего успеха своего нового закона получить санкцию на его издание от всех тех социальных слоев, которые были представлены в парламенте 1275 г. Очевидно, к этому его отчасти толкнуло и содержание самого статута, в ряде своих статей явно направленного против политических привилегий и притязаний феодальной аристократии. Опасаясь, быть может, протестов с ее стороны, Эдуард I, используя опыт «баронской войны» и Симона де Монфора, обратился за санкцией на издание этого статута не только к прелатам и баронам, но и к представителям общин. Возможно, что некоторую роль в этом обращении сыграло и то, что, ожидая от представителей общин согласия на новое повышение пошлины на шерсть и кожу, Эдуард I рассчитывал легче склонить их к этому, обратившись к ним за советом по поводу нового статута.
В дальнейшем не менее важные постановления, как II Вестминстерский статут, Винчестерский и Глостерский статуты, принимались без участия полного парламента, что никогда не вызывало никаких протестов ни с чьей стороны. Но вот Карлейльский статут 1307 г. снова оказался санкционированным парламентом. Более того, в этом случае инициатива издания статута исходила формально не от короля, а от парламента, который еще в петиции 1305 г., рассмотренной выше, просил короля изыскать средства против вымогательств иностранных монашеских конгрегаций. Таким образом; в этом случае законодательная инициатива исходила от парламента. Однако ряд обстоятельств издания этого статута наводит на мысль о том, что, в сущности говоря, и петиция и статут были инспирированы королем, который в этом важном акте, косвенно направленном против самой римской курии, хотел опереться на решение парламента — на авторитет «всенародного» волеизъявления.
С другой стороны, ни один из многочисленных законов, изданных Эдуардом I, не встречал никаких возражений со стороны парламента в целом или отдельных его групп. Все это убедительно показывает, что парламент с представительством общин, как единое целое, фактически был устранен от законодательства в изучаемый период и использовался королем только в тех случаях, когда он хотел придать своим постановлениям характер «всенародного» волеизъявления и тем самым обеспечить им большую популярность и авторитет.
Иную роль в законодательстве эпохи играли представители феодальной аристократии в качестве магнатской части парламента или самостоятельного органа — совета магнатов. Все наиболее важные законы Эдуарда I, характеризующие основные направления его политики и прочно вошедшие в фонд английского феодального общего права, были приняты им с согласия или даже по просьбе и требованиям прелатов и баронов. Последние не только пассивно санкционировали те законы, которые предлагались им королем, но и нередко сами высказывали свои пожелания, а иногда прямо требовали издания нужных им законов.
В тех случаях, когда пожелания магнатов совпадали с интересами короны, как это было в случае со статутом Quia ptores, вопрос решался очень легко и ко всеобщему удовольствию. В тех же случаях, когда законодательная инициатива, исходившая от магнатов, наталкивалась на сопротивление короны, происходили столкновения, которые нередко решались в пользу магнатов. Так было, например, с постановлением об изгнании евреев. Эдуард I не очень спешил с его принятием, так как ему не хотелось лишиться важного источника доходов, каким являлись для него ростовщические и торговые операции еврейских купцов и банкиров. Поэтому он долго затягивал принятие решения и торговался с парламентом, а затем с магнатами об условиях, на которых он может пойти на эту меру. В результате этих длительных переговоров было достигнуто соглашение, по которому за изгнание евреев из Англии королю было обещано разрешение на сбор субсидий — 1/15 движимых имуществ. Это видно из того, что субсидия была разрешена парламентом, собравшимся в июле 1290 г., а постановление об изгнании евреев было принято позднее на совете магнатов в сентябре — октябре 1290 г. Хроникер Th. Wykes по этому поводу пишет, что «хотя доходам королевского фиска изгнание евреев нанесло некоторый ущерб, но король гораздо большее вознаграждение получил с королевства в виде достойной сожаления 1/15, которую он собрал с католиков: так за врагов христовых были безжалостно наказаны католики». Еще более ясно связь между сбором 1/15 и изгнанием евреев подчеркнута Ришанжером, который прямо пишет: «На этом же парламенте (июля 1290 г.) за изгнание евреев королю была уступлена народом 1/15 часть движимости».
Так в этом случае магнатам, которых в данном вопросе, несомненно, поддерживали и горожане и рыцарство, враждебно настроенные по отношению к ростовщическим и торговым операциям евреев, удалось добиться издания этого постановления. Удалось им настоять на своих требованиях и в 1300 г., когда дело, как мы видели, не обошлось без серьезной борьбы. Однако такие случаи столкновений между королем и советом магнатов на почве законодательства были очень редки. В большинстве случаев между ними существовало полное единодушие. Магнаты, так же как и парламент в целом, не опротестовали ни один закон, предложенный королем. Характерно, что даже Глостерский статут, резко направленный против феодальных иммунитетов, был принят советом магнатов без всяких возражений. Не вызывали их и многочисленные статьи I и II Вестминстерских статутов, преследовавшие те же цели. Предлагая совету магнатов обсудить тот или иной предполагаемый закон, Эдуард I мог быть почти уверен в том, что он не встретит препятствий. В то же время санкция совета магнатов сообщала вновь принятому закону дополнительную силу, скрепляла его согласием наиболее влиятельных и могущественных людей страны. Именно этим и объяснялось то, что все самые важные свои постановления Эдуард I обычно принимал на совете магнатов.
Но в то же время король имел полную возможность обходиться и без парламента и без совета магнатов при издании новых законов. Обращаясь к тому или другому, он лишь делал то, что казалось ему более удобным и выгодным. Вообще законы, принятые королевским советом без согласия парламента или совета магнатов, имели в XIII — начале XIV в. формально такую же силу, как и принятые с их согласия. Выше было указано, что 13 постановлений Эдуарда I из 35 были приняты именно таким образом. Правда, как правило, это были менее существенные постановления, имевшие большей частью административный характер, дополнявшие и разъяснявшие ранее изданные законы. Но самый факт издания этих законов показывает, что, в сущности говоря, король абсолютно не был ограничен в области законодательства ни парламентом, ни даже советом магнатов. В большинстве случаев участие и того и другого в законодательстве сводилось к совещательном функциям и выражению согласия на тот или иной закон, предложенный им королем. Это нашло выражение и в обычной для всех законов этой эпохи формулировке, которая неизменно указывает на то, что «король постановил», «король уступил, разрешил и постановил», или «мы предписываем, постановляем и приказываем».
Эта категорическая, личная форма присутствует как в постановлениях, принятых королевским советом, так и в тех законах, которые принимались «с согласия графов, баронов и общины страны» или «с согласия прелатов, эрлов, баронов и прочих верных нашего королевства».