Обложению подлежали и земли, занятые вилланами, об этом свидетельствует тот факт, что автор трактата включает в понятие домена не только собственно барскую землю, но и землю, находящуюся в пользовании вилланов. Когда «датские деньги» после 1163 г. уступили место новому поземельному налогу — погайдовому сбору (hidagium или carucagium), вилланы стали платить и этот налог.
Вилланы часто платили также щитовые деньги (scutagiiim), хотя формально это был преимущественно налог с военных держателей короны.
Кроме этих общегосударственных налогов, вилланы, как и свободные держатели, платили некоторые поборы местного значения — пошлину за проверку свободного поручительства, подмогу шерифу, платежи сотне и графству, murdrum и т.д. Вилланы и свободные держатели королевских доменов, кроме того, участвовали в уплате тальи (tallagium).
Переход от поземельного обложения к обложению движимых имуществ, наметившийся к середине XIII в., не освободил вилланов от уплаты государственных налогов.
Примерно одинаковы были всегда и размеры обложения виллана и свободного крестьянина. В период поземельного обложения, когда налог брался с гайды, на виргату или полувиргату земли падало одинаковое количество денег независимо от того, находилась ли она в руках свободного держателя или виллана. С появлением налогов на движимость и развитием парламентского обложения, главными его объектами стали зерно, плуги, рабочий скот, овцы, свиньи и другое движимое имущество, которое оценщики могли обнаружить «в поле или дома или где-нибудь еще» у каждого крестьянина, независимо от того, был ли он вилланом или свободным.
Мы видели, что процесс государственной централизации в XII—XIII вв. сопровождался неуклонным ростом налогов как в смысле увеличения количества налогов, так и в смысле повышения их размера, особенно же в смысле расширения объектов обложения. Если этот рост налогов болезненно ощущался всеми слоями населения, то особенно тяжело он ложился на плечи крестьянства. Правда, формально, и при поземельном обложении и при обложении движимости размер налогов устанавливался общий для всех сельских жителей — определенная сумма с гайды, или определенный процент от наличной движимости. Более того, в первое время при сборе налогов на движимость (1/15—1225 г., 1/30—1237 г., 1/30—1283 г.) крестьяне, как вилланы, так и свободные, пользовались почти такими же льготами по обложению, как и представители класса феодалов. Из оценки их имущества исключались многие предметы: оружие, рабочие инструменты, заготовленная пища и корм для скота, но на практике рост налогов значительно тяжелее ложился на крестьянство, чем на представителей класса феодалов. Во-первых, потому, что рост претензий феодального государства на долю в избыточном продукте крестьянского хозяйства происходил одновременно с ростом «ненасытной жажды прибавочного труда» у феодалов, которая покрывалась за счет повышения феодальной ренты и вообще усиленного нажима на крестьянство. Поэтому, рост налогового гнета объективно означал для массы крестьянства еще большее усиление феодальной эксплуатации. То, что государственные налоги поступали в распоряжение центральной власти, а не отдельных феодалов, с точки зрения крестьянства не имело особого значения. И в том, и в другом случае, в обычной, или централизованной форме, он отдавал господствующему классу большую часть своего избыточного продукта. Другими словами, рост государственного обложения для крестьянства означал неуклонный рост размеров его прибавочного труда или феодальной ренты за счёт увеличения централизованной ренты и сокращения чистого дохода от ведения крестьянского хозяйства, а следовательно, уменьшались и возможности дальнейшего развития и укрепления крестьянского хозяйства.
Во-вторых, рост государственного обложения был особенно тяжел для крестьянства еще и потому, что оно фактически оплачивало за свой счет и те налоги, которые взимались с феодального класса. Ведь поборы, взимаемые с феодалов, представляли собой не что иное, как превращенную форму феодальной ренты, ибо все имущество феодалов, подлежавшее обложению, являлось в основном результатом прибавочного труда эксплуатируемых крестьян. Таким образом, фактически господствующий класс свою долю государственных налогов в значительной части перекладывал на плечи крестьянства.
Наконец, рост государственных налогов был особенно тяжел для крестьянства еще и потому, что оно вынуждено было отдавать значительную долю своего труда на содержание и укрепление государственного аппарата, главной целью существования которого была организация централизованного насилия по отношению к тому же крестьянству.
При таких условиях подчинение вилланов уголовной юрисдикции короля, привлечение их к общегосударственному обложению, как и отмеченные выше попытки привлечь их к несению военной службы в пользу феодального государства, никак не могут рассматриваться как проявление тенденций к «освобождению» крестьянства. Виноградов, безусловно, прав, когда он замечает, что по мере усиления феодального государства, оно стремилось предъявить требования ко всем гражданам, независимо от их личного статуса. Однако он глубоко ошибается, видя в этих требованиях признак равноправия всех слоев населения перед законом. Коренная ошибка его и многих других буржуазных исследователей в оценке этой стороны королевской политики заключается в том, что они выдвигают на первый план в политической истории XII— XIII вв. борьбу за власть, доходы и политическое влияние между крупными феодалами и королем, изображая ее как борьбу надклассового государства против феодалов. При этом, не признавая феодальной природы этого государства, они не понимают и того, что главной его целью была защита интересов класса феодалов в целом, и что отстаивая свое право эксплуатировать вилланов в свою пользу через голову их феодалов, королевская власть отнюдь не препятствовала последним усиленно эксплуатировать тех же вилланов и даже активно помогала им в этом.
Если бы возраставшие требования государства по отношению к вилланам ослабляли бы их эксплуатацию со стороны отдельных лордов, то в такой политике государства можно было видеть объективную тенденцию к освобождению крепостного крестьянства к превращению его в свободное сословие. Но такая тенденция отчасти наметилась в Англии только с конца XIV в. и в XV в., когда рост централизованной эксплуатации крестьянства сопровождался массовым личным освобождением вилланов и стабилизацией феодальной ренты.
В этих новых условиях, когда масса крестьян постепенно превращалась в мелких свободных собственников, их равноправие со свободными в уголовных процессах и их участие в уплате государственных налогов в какой-то мере служило свидетельством их постепенного движения к сословному полноправию. В XIII же веке, когда над вилланами тяготел гнет феодального произвола, власть лорда и манориальной сурии, и возрастали размеры феодальной ренты, все отмеченные выше специфические особенности их правового положения отнюдь не делали их «полноправными» людьми. Это «полноправие» оборачивалось для них лишь новыми тяготами, не давая им никакой реальной защиты. Специфика правового статуса английских вилланов свидетельствовала не о тенденции к их освобождению со стороны королевской власти, но лишь о значительной силе центрального правительства, которое в длительной борьбе с крупными феодалами постепенно добилось возможности непосредственно эксплуатировать в свою пользу даже лично зависимых крестьян-вилланов ж сумело отчасти подчинить их своей юрисдикции. Центр тяжести этой проблемы лежит, таким образом, больше в сфере тех отношений, которые складывались между феодальным государством и различными группами класса феодалов, чем в сфере взаимоотношений между королевской властью и крепостным крестьянством.