Таким образом, по приказу короля суд состоялся в третий раз. Адвокат крестьян на суде привел точные данные из Книги страшного суда, доказывающие, что манор является старинным доменом короны и утверждал, что прежний суд, признав их вилланами, совершил ошибку. И все же, несмотря на специальный приказ короля и на неопровержимое свидетельство Книги страшного суда, суд в третий раз постановил: «Пусть указанные люди держат указанные держания в указанном маноре за вилланские повинности (per servilia servicia), если они желают (держать их), хотя это не должно затрагивать их личного статуса. И отныне они не могут претендовать на какую-либо определенность своего положения и штрафуются за ложную жалобу». Мотивом для этого решения послужило то, что в Книге страшного суда «нет никакого упоминания о сокменах, а только о вилланах и сервах, а также было выяснено через расследование, что многие из них являются новыми поселенцами (adventitii), которым их держания переданы, чтобы держать по воле своих лордов, из чего следует, что первый процесс велся правильно».
Это решение знаменательно, во-первых, тем, что оно точно воспроизводит аргументацию лорда-ответчика, выдвинутую им на процессе, то есть полностью солидаризируется с ним; во-вторых, тем, что вопрос о привилегиях старинного домена в нем подчеркнуто ставится в зависимость исключительно от личного статуса держателей. Если Брактон считает вилланами-сокменами всех вилланов старых поселенцев старинного домена (см. выше), то это решение пытается отделить вилланов от вилланов-сокменов даже и на этой привилегированной территории. Если Брактон считает, что новые поселенцы, хотя и не пользуются привилегией вилланов-сокменов, но имеют право на иск de conventione, то данное решение прямо и безоговорочно зачисляет их в число держателей «по воле лорда». Виноградов недоумевает по поводу этого решения, противоречащего, по его мнению, принципам общего права.
Однако он туг же замечает: «Я не могу себе представить, что решение Хангхема (судья в этом процессе) было вызвано стремлением поддержать лорда манора или преднамеренным желанием сократить права старинного домена до возможно узких пределов». Мы полагаем, напротив, что королевский суд в данном случае преследовал обе эти цели, которые, по нашему представлению, были теснейшим образом связаны друг с другом. Интерпретируя общее право к выгоде данного лорда в этом процессе, суд создавал в то же время новый прецедент, который в дальнейшем мог позволить еще более ограничить сферу действия привилегии старинного домена и тем самым закрыть для значительной части вилланов-сокменов последнюю возможность отстаивать в королевском суде свои интересы против усиливавшейся феодальной эксплуатации. Согласно этому прецеденту, вилланы в такого рода исках должны были доказать не только, что манор является старинным доменом, но (что было гораздо труднее) также, что их предки были исконными жителями манора и что в Книге страшного суда они были записаны как вилланы-сокмены. Учитывая неясность терминологии Книги страшного суда, а также то, что многие лично свободные люди (не говоря уже о вилланах-сокменах) были записаны в ней как вилланы, можно с уверенностью сказать, что такие требования со стороны судов были рассчитаны специально на то, чтобы отвергать претензии вилланов. О том, что это решение не было случайным, как полагает Виноградов, что оно выражало общую тенденцию королевских судов в этом вопросе, говорит ничтожное количество тяжб подобного рода, решенных в пользу вилланов старинного домена на всем протяжении XIII в.
Таким образом, даже привилегии вилланов старинного домена, зафиксированные общим правом и признанные юридической теорией вилланства, на практике в большинстве случаев оказывались фикцией и при помощи всевозможных ухищрений со стороны судей сводились на нет. Лишь при исключительно благоприятном стечении обстоятельств — точности формулировок Книги страшного суда и их совпадении с последующими записями о положении вилланов в данном маноре, настойчивости вилланов, ловкости и опытности их адвоката и т.д. — вилланы старинного домена могли добиться защиты своих прав в королевском суде, и при том обычно вопреки стараниям судей.
Подведем некоторые итоги.
1. Рассмотренные нами факты ясно показывают, что «общее право», законодательство и вся практическая деятельность королевских судов в Англии XIII в. служили тому, чтобы держать крепостное крестьянство в повиновении феодалов и обеспечивать последним возможность его максимальной эксплуатации в условиях все более обострявшейся в этот период классовой борьбы, особенно в связи с явлениями так называемой феодальной реакции.
2. Враждебность всех законов, создаваемых феодальным государством, и судебного аппарата по отношению к вилланам могла выступать и в скрытой форме «невмешательства» в конфликты, возникавшие между вилланами и их лордами, и в форме открытого вмешательства, когда в нем нуждались феодалы. Принцип exceptio villenagii — символ этого «невмешательства» — никогда не нарушался в пользу вилланов, но сплошь и рядом нарушался в интересах феодалов. Но даже в тех случаях, ,когда он оставался в силе, этот принцип по существу был выражением неизменной враждебности феодального государства и права по отношению к самой многочисленной части населения страны — крепостному крестьянству.
3. Проделанный анализ позволяет сделать еще один вывод, который подтверждает принятую нами оценку значения юридической теории вилланства Брактона для социальной действительности и политики английского государства XIII в. Сопоставление ее основных положений с законодательством и практической деятельностью королевских судов показывает, что во всех случаях, когда речь шла о разрешении классовых конфликтов между вилланами и феодалами, максимы юридической теории имели весьма реальное практическое значение. Законодательство и решения королевских судов в вопросе о владельческих правах вилланов на землю исходили из того же принципа exceptio villenagii, который лежал в основе юридической теории вилланства; в вопросе о личной неприкосновенности крепостного они, так же как и юридическая теория, фактически брали под защиту только его жизнь, но неизменно оправдывали полную свободу феодала распоряжаться его личностью во всех других отношениях. В решении вопроса о правах вилланов на их движимое имущество королевское законодательство и суды в известном смысле были даже более ригористичны, чем юридическая теория. Они не только признавали за феодалами теоретическое право на захват имущества вилланов, если это им почему-то было нужно, но в случае необходимости даже переступали правило о wainagium'e, разрешая не только феодалу, но и государству захват плуговой запряжки, если у виллана не было другой движимости. Точно также королевские суды сплошь и рядом нарушали в пользу феодалов ограничения эксплуатации вилланов, сформулированные в юридической теории вилланства в виде привилегии вилланов старинного домена.