С другой стороны подошел к той же проблеме знаменитый философ-материалист Томас Гоббс (1588—1679), последователь Бэкона. По его мнению, не государство зависит от распределения собственности, а наоборот — собственность создана государственной властью. На заре человечества люди располагали естественным правом; это право Гоббс рассматривает как величайшее бедствие, потому что оно породило непрерывную «войну всех против всех».
Создав государство, люди отказались от своего естественного права, и государство распределило собственность между людьми, поэтому оно имеет право на собственность подданных. При этом Гоббс недвусмысленно говорил о том, какое именно государство он имеет в виду: он был сторонником абсолютной монархии, и его теория сыграла, несомненно, известную роль в усилении монархических тенденций в годы протектората. Но в общей эволюции политической мысли Гоббс оставил немалый след прежде всего благодаря тому, что пользовался в своих построениях не аргументами из Библии, а методом индукции, рационального рассуждения. Такова была глубокая противоречивость той эпохи, что именно реакционная политическая теория оказалась первой сугубо светской теорией. Впрочем, это и не удивительно, если вспомнить, что революционная теория буржуазии одевалась еще в пуританские одежды.
Если даже лучшие умы господствующих классов не могли предложить буржуазии и дворянству такую политическую систему, которая полностью соответствовала бы как их антифеодальным, так и антидемократическим устремлениям, то рядовые представители этих классов и вовсе запутались в противоречиях. Возвращение «законного» короля казалось им лучшим выходом из положения, тем более, что Карл II благоразумно пообещал править в согласии с парламентом. В Бредской декларации, изданной в период переговоров о реставрации династии, будущий король не скупился на обещания: собственность, приобретенная в период революции, было сказано в ней, будет сохранена за нынешними владельцами, религиозным сектам будет предоставлена полная свобода и, конечно, все участники революции будут амнистированы.
И действительно, монархия Карла II уже не была абсолютной монархией дореволюционных времен. Новый король оказался в очень сложном положении. С одной стороны, урок периода революции сдерживал его абсолютистские наклонности, заставлял быть осторожным; но с другой — Карл II и прибывшие с ним из эмиграции роялисты мечтали о мести; кавалеры требовали вернуть им их собственность, а ведь они были самой верной опорой короля; сам Карл, проживший долгие годы при дворе самого могущественного и самого «абсолютного» из абсолютных монархов — французского короля Людовика XIV, мечтал сделать Уайт-холл (королевский дворец) малым Версалем. Эти две тенденции попеременно проявлялись в его политике, пока абсолютистская тенденция не взяла верх.